Николай Петров
Путешествие в прошлое
«Память единственный рай, из которого нас не могут изгнать»
Жан Поль
Мой Сахалин. 70 лет спустя после Чехова
В день нашего отъезда на Дальний Восток на вокзале стояла жуткая суматоха. Так, по крайней мере, мне, мальцу восьми лет, казалось. Нервничала в основном моя мама, потому что не было одного из провожающих. В такси не все вместились, и он взялся городским транспортом прибыть до отхода поезда и доставить один из не вместившихся в машину чемоданов. Обещать-то обещал, но где-то в московском метро затерялся. Мама волновалась успеет он приехать к отходу поезда или нет? Успел. Все обрадовались, стали прощаться, расцеловались и мы очутились в купе. Вскоре Москва исчезла за последним вагоном. Ехать предстояло долго почти неделю. Дорогу в далёкий Владивосток я не помню. Очевидно, всё было однообразно и неинтересно для малолетки. Мама всего боялась чтобы мы с сестрёнкой не убежали куда-нибудь, не сошли где-нибудь на станции, не заблудились в вагоне и потому держала нас при себе. А если не побегать по вагону так какое удовольствие от дороги?
Когда прибыли во Владивосток, опять было много суеты. Сегодня я не представляю, как мама одна со всем справлялась? Наверно она закалилась в войну, когда таскала раненых. Папа, который после окончания военного училища в Ленинграде в 1958 году был направлен на остров Сахалин для прохождения военной службы, в это время был уже там и должен был нас встречать, по-моему, в морском порту Корсаков. А мы ехали к нему уже спустя почти год. Во Владивостоке с вокзала направились прямо в порт. Мама бегала с оформлением билетов. Помню, вещи были кучей сложены на причале. Мне она поручила смотреть за ними и никуда не отходить. Вокруг суетились люди. Море плескалось о причал, к которому был пришвартован большой корабль, на котором нам предстояло преодолеть Японское море. Грузчики со своими тележками сновали туда-сюда. День был хороший, солнечный. С моря дул лёгкий ветер. Мне не терпелось оказаться на палубе лайнера. Когда пароход отчаливал от причала, с берега нас провожал духовой оркестр «Маршем нахимовцев». Это отчётливо запомнилось. Сколько длилось путешествие по Японскому морю, я не помню. Помню нетерпение, с которым пассажиры, которые собирались на верхней палубе, вглядывались в даль в ожидании берега. Море плескалось и билось о борта корабля. Где-то правее проплыли Японские острова. Я о них, конечно, не имел ни малейшего представления. Однообразный пейзаж за время путешествия уже поднадоел все были в ожидании земли, чтобы встать на твёрдую почву. И наконец оживлённые возгласы впереди земля возвестили о приближении острова, на котором нам предстояло прожить 6 лет.
Что такое Сахалин для нашей страны? Это край земли. К своему стыду, я много позже познакомился с записками Антона Павловича Чехова о Сахалине, где он описывает его обитателей. При чтении картина предстаёт довольно мрачная: природа скупая, «сонная», «пьяная» жизнь обывателей, а избы, по словам Антона Павловича, как камеры для одиночного заключения. В те мои незрелые годы не мог я такое читать и, конечно, знакомство начал с собственных ощущений. На острове я воочию познал, что такое суровые зимы, не сравнимые с материковыми в европейской части, не очень жаркое лето не помню, чтобы там на берегу не очень ласкового моря (точнее залива, отделённого от Охотского моря береговой линией острова и Курилами от Тихого океана) кто-то загорал, однако, одна-две коллективных вылазки за город у нас было, когда взрослые в купальных костюмах немного погрелись на солнце. За город это вглубь острова, подальше от морского бриза. А на берегу залива, мы, мальчишки, в праздничные дни бегали в поисках парашютов, которые медленно спускались с неба с погаснувшими огнями салюта. Мне так и не удалось ни одного найти. Много позже я узнал, что где-то здесь же на Сахалине жил Михаил Танич, уехавший с острова за три года до моего приезда, написавший всем известную песню: «Ну что тебе сказать про Сахалин? На острове нормальная погода». Примечательно, что во времена Чехова не то что остров Сахалин, но и вся Сибирь были как заграница. Описывая своё путешествие, Антон Павлович так писал:
«Да, уже май, в России зеленеют леса и заливаются соловьи, на юге давно уже цветут акации и сирень, а здесь, по дороге от Тюмени до Томска, земля бурая, леса голые, на озёрах матовый лёд, на берегах и в оврагах лежит ещё снег». Чуть дальше он пишет о том, что лето в районе Корсаковского поста как в Архангельске. А ведь Архангельск находится на 64° северной широты, Москва на 56°, а Корсаков на 46°. Выходит, чуть севернее Ялты. А климат чуть не как в Архангельске. Вот такая «нормальная» погода. Но это не единственная особенность острова. Чехова впечатлило население: он взялся за перепись, следуя от одного посёлка к другому, от одной тюрьмы к другой. Согласно его записям, заселён Сахалин был не очень густо и в основном поселенцами, отбывшими и отбывавшими каторгу и заключенными. Да, Сахалин, как и вся Восточная Сибирь были царским правительством заселены прежде всего каторжанами. Во времена капитана Невельского на острове, помимо местных обитателей гиляков, можно было встретить много беглых крестьян и каторжан. Вблизи острова случались китобойные суда американцев и англичан, которые тоже претендовали на эти земли или, как минимум, на те богатства, которыми обладал наш Дальний Восток и воды, омывавшие его. Вот уж кого занесло сюда неведомо каким ветром, так это англичан. Удивительно, но англо-французские эскадры веками заглядывались на наши земли. Так, во времена Крымской войны они в августе 1854 года под командованием контр-адмирала Прайса попытались как шакалы (их тактика обступать со всех сторон, чтоб что-нибудь урвать) поживиться нашими дальневосточными землями. Пришли туда на шести кораблях (против фрегата «Аврора» и транспортного судна «Двина»), но потерпели поражение от гарнизона, который был в 2,7 раза по численности меньше. В 1855 году уже на 14 кораблях британцы с французами попытались взять реванш, но не могли сориентироваться по местонахождению наших моряков они не знали, что Сахалин это остров. Это открытие, сделанное Невельским, тщательно тогда скрывалось. Их попытка высадиться на материковый берег закончилась ликвидацией десанта, а затем нашим морякам удалось скрыться в устье Амура, пройдя Татарским проливом. Остров Сахалин прикрыл их от основных превосходящих сил противника. Дезориентированные, те вынуждены были уйти восвояси. Из истории мы знаем, что в результате войны 1905 года часть острова отошла к Японии, а в 1945 году мы вернули себе его южную половину. И, казалось бы, там могли остаться японцы, родившиеся и выросшие на острове. Однако за всё время нашего пребывания там я не встретил ни одного японца. Зато было много корейцев. Я слышал про драки между местным населением и корейцами. Мама однажды оказалась в одной из корейских семей в гостях. Они были приветливы, щедро угощали. Но когда мама узнала, что ела мясо, приготовленное из собак, ей чуть не стало плохо.
Отцу довелось повоевать в Манчжурии под занавес Отечественной войны, хотя на службе он был с 1941 года. Выполняя союзнический долг, но главным образом в ответ на агрессивные планы и стычки с советскими войсками со стороны Японии, Советский Союз, можно сказать, в считаные дни разгромил отборную Квантунскую армию, с которой безуспешно пытались воевать войска США и Англии, наступавшие со стороны Индии и Южного Китая. Индия тогда это часть британской империи. Отказывая в открытии второго фронта в Европе, британцы двинулись на Балканы и в Азию защищать свои колонии. Но, думается мне, цель была и другая: поскольку действовали они с юга, не шатко-не валко беспокоя японцев, не очень стараясь их разгромить, то можно предположить, что тем самым подталкивали японцев перейти Амур и начать военные действия на Советской территории, вынудив СССР воевать на два фронта или, как минимум, связать как можно больше советских войск здесь, на Дальнем Востоке, и тем ослабить наш западный фронт. Японцы во время жесточайшей борьбы СССР с немецкими оккупантами не решились на активные действия: им хватало партизанщины со стороны местного китайского населения и очагов противостояния с отдельными частями так называемых союзных войск. Японцы при всём их коварстве, жестокости и жажды территориальных приобретений за счёт Китая, Монголии, СССР и Кореи в то время готовы были только на провокации и ждали удобного момента, когда советская армия вконец ослабнет. Красная армия в битве с немецкими захватчиками только закалилась и на Дальний Восток была переброшена, чтобы покончить с агрессивными потугами японских милитаристов, начатыми на озере Хасан и на реке Халхин-Гол. После разгрома японской армии много японцев было взято в плен (позднее их отпустили к себе на Родину), и мой отец, повоевав против Квантунской армии и поучаствовав в конвоировании военнопленных, был направлен на службу в войска МВД, затем в военное училище в Ленинграде, откуда впоследствии был распределён на Сахалин. Так мы, сменив беспокойную жизнь без родителя в Москве на ещё более беспокойную походную, оказались на острове.
Не помню, как и на чём мы добирались из сахалинского порта до места службы отца. Его служба заключалась в том, чтобы проводить в зоне среди заключенных воспитательную работу. Тогда считалось, что всякого преступника можно перевоспитать. Первое наше жильё было прямо в колонии. Стояла изба, в которой мы жили, на поляне, густо покрытой клевером, здесь же были казармы солдат из охраны и казармы, в которых жили заключенные. К нам они относились вполне лояльно, с одним, помню, я, восьмилетний ребёнок, ездил на заготовку сена (хозяйство в колонии было своё), с другим ловил рыбу. Речка была совсем рядом. Теперь только я могу предположить, что это была река Хомутовка. А рядом поселение Лиственничное, которое мне запомнилось. Теперь это уже южный пригород Южно-Сахалинска. Я, как и зэк (заключенный) с обрывистого берега смотрел на поплавок и ждал, когда клюнет рыбка. За разговором время бежало быстро и спустя некоторое время, когда надо было отправляться на обед, он сворачивал удочки и мы расходились по своим «казармам». Однажды он дал мне пойманную большую рыбу (наверно это была лосось) и велел отнести мамке. Рыбка оказалась с икрой. Мама эту икру как-то обрабатывала, извлекая плёнки, мыла, солила и в марле подвешивала сохнуть. Спустя некоторое время она была готова к употреблению. Но я икру почему-то не любил, и мама с боем заставляла меня и сестру Галю её есть. За продуктами приходилось куда-то ездить, но к обеду у нас всегда было цельное молоко, которое мама наливала в чашки, кем-то наверно подаренные и привезённые из Москвы. На них ностальгическая надпись «Память о Москве».
Вблизи нашей зоны не было никаких культурных заведений только хвойный лес. Однажды родители вместе с нами решили сходить в кино, для чего надо было проследовать пешочком до ближайшего цивилизованного посёлка с клубом. Что мы смотрели, я не помню. Запомнилось, как шли обратно: уже спускалась ночь, справа и слева стеной стояли деревья, Луна чуть подсвечивала дорогу. Папа говорил нам с сестрой идти впереди, так чтобы он нас всегда видел. А мы порой убегали то вправо, то влево к лесу: там ещё издали мы наблюдали светлячков, которых взялись собирать в коробку из-под спичек. Когда мы пришли домой, в коробке их оказалось много, но утром, проснувшись, мы обнаружили, что они перестали светиться.
Школы, конечно, там тоже не было и, может быть, поэтому к осени мы перебрались куда-то в более цивилизованное место. Но и там, как я понимаю, негде было учиться вокруг особо охраняемые зоны. И в сентябре меня отправили в интернат. Спустя полгода то ли колонию перевели севернее, то ли папу перевели на новое место, меня через шесть или семь месяцев забрали из интерната, и мы перебрались в город Поронайск. Сначала жили в каком-то доме-развалюхе барачного типа из нескольких квартир. Наша квартира была, по-моему, однокомнатная. На судьбу не роптали не принято было. Мама пошла работать поваром в больницу, я пошёл в начальную школу теперь она была недалеко папа пропадал у себя на работе Мы с сестрой часто были предоставлены сами себе. По вечерам запирались в ожидании кого-нибудь из родителей. Однажды, почти в ночной тишине я услышал стук. Мне показалось, что это стучат к нам. Кто бы это мог быть? я конечно не знал. Квартирка имела двойные двери: одна снаружи, другая, проследовав через маленькую холодную прихожую, которая называлась сени, и, поднявшись на несколько ступенек, открывала вход сразу в жилую комнату. Выйдя в эти сени, я спросил: «Кто там?». Мне никто не ответил, а стук прекратился. Мне показалось это подозрительным, потому что незадолго до этого на базаре я наблюдал картину, как какой-то мужик пронёсся мимо, скрываясь в редкой толпе и за забор, который окружал местный базар. На базаре особо нечем было торговать: из фруктов можно было собрать только голубику, черемшу (дикий чеснок), местный совхоз выращивал клубнику, грибы, картошку, турнепс да сою. Может и было что-то ещё я не помню. Погодные условия и почва на острове не располагали к обильным урожаям. Вслед за мужиком мимо нас пробежала пара солдат с собакой. Очевидно, кого-то ловили. Изредка такую картину там можно было наблюдать. Она, конечно, впечатляет, но для местных жителей была не в диковинку. Стук в дверь это было посерьёзней. Я не знал, что делать. Сестрёнка напугалась. Я пытался её успокоить и, помню, стал рассказывать, какие можно применить приёмчики, о которых я слышал: как надо подставить ногу сзади и сильно ударить в грудь. Мужик обязательно должен шлёпнуться. Сам я, конечно, не очень верил в мои способности свалить взрослого мужика. А тем временем стук стал повторяться. Мы выключили свет, и я стал всматриваться в темноту двора, в которой нельзя было различить ничего, т.к. напротив были какие-то сараи, а фонарей не было. И опять стук. Я снова вышел к наружной двери и спросил: «Кто там?» И опять всё стихло. Тогда я решил прибегнуть к хитрости: я приоткрыл внутреннюю дверь и нарочито громко сказал сестре: «Разбуди папу, здесь кто-то стучит и не отвечает». Я прислушивался к каждому шороху, но ничего не говорило за то, что снаружи кто-то есть. Спустя некоторое время пришёл папа, чтобы поужинать. Я ему тут же всё выложил. Меня успокаивало в этот момент не только то, что папа рядом, но ещё и то, что он был с оружием в кобуре пистолет. Он тут же взял фонарик, вышел на улицу и стал осматривать дверь. На нашей двери ничего не обнаружил, а у соседей справа увидел какие-то свежие следы взлома, нанесённые металлическим предметом. Дверь оказалась вскрытой. Соседей не было. А внутренняя дверь взломщику не поддалась. Наверно он не смог свернуть замок и ушёл, решив найти более безопасное для проникновения место.
Позднее мы перебрались на улицу Кузнечная, где в двух одноэтажных домах (справа и слева от дороги) жили семьи офицеров (работавших в речном порту или в колонии). Наша квартира состояла уже из двух комнат. В эпоху интернета, эту улицу мне удалось найти и скопировать. Теперь её было не узнать: на обложке я разместил картинку, где наша улица Кузнечная. Она начинается с развилки дорог, разбитых, как и во время нашего там пребывания, слева небольшое обшарпанное здание (в наше время это был магазин видимо, стал памятником эпохи), далее высокие здания с фасадом, окрашенным в едкий синий цвет, очевидно, выросли в недавнее время. Когда мы там жили, на этом месте было открытое поле, а чуть дальше и левее высокий забор с колючей проволокой воинская часть с солдатами и зона, где отбывали свой срок заключенные. Метрах в ста вперёд по улице от обшарпанного здания бывшего магазина, как я уже упомянул, тянулись два дома, тоже барачного типа, по семь квартир каждый. У каждой свой двор, обнесённый деревянным забором. С торца домов стояли сараи, поделённые на несколько небольших помещений, чтобы каждому жильцу дома было где держать домашнюю живность. Здесь же недалеко от сарая общий туалет.
Зона с заключёнными находилась совсем близко от наших домов, но нас это нисколько не смущало. Напротив, мы (ребята с нашего двора) бегали в воинскую часть, обеспечивавшую охрану зоны, чтобы в их клубе бесплатно вместе с солдатами смотреть кино. Иногда нас выгоняли.
В сезон ловли рыбы все занимались заготовкой. Корюшка, что сегодня считается почти деликатесом, тогда была для нас обыденной пищей: корюшку папа приносил в больших количествах. Её солили, нанизывали на верёвку и развешивали на чердаке. Так делали все, проживавшие в доме. Когда мы, детвора, залезали на чердак, чтобы сорвать себе лакомство, погружались в рыбье царство: он был весь увешан рыбой. Мы дёргали по рыбёшке. Запах стоял изумительный. Сейчас многие отмечают, что корюшка пахнет огурцом. Не могу согласиться: корюшка, которой мы лакомились, имела тонкий запах рыбы и масла. Она у нас не была жёсткой и сухой. Может, засохнуть не успевала. Масло с неё буквально стекало. Так было какое-то время после её развешивания. Мы сдирали кожу и мякоть сама просилась в рот. Когда мы уезжали с Сахалина, один чемодан был до отказа набит корюшкой и всякий раз, когда, уже в Москве, мы к кому-то из родных ехали, что называется, с визитом вежливости, везли пакет рыбы. Пару раз папа приносил целых крабов, бросал их в таз, и они начинали активно расправлять свои клешни. Однажды папа предложил взять их в руки и сфотографироваться. В одном из своих предыдущих сборников («Чур, Авось и Золотой телец три источника и три составных части наших реформ») я разместил эту фотографию в качестве свидетельства того, что некоторые деликатесы вопреки утверждениям в современную рыночную эпоху, были в стране Советов вполне доступны рядовым гражданам. Мясо крабов, нанизанное на тонкие плёнки, которые наверно выполняли роль сухожилий в теле краба, я тоже не полюбил. Откуда мне было знать, что со временем, когда страна из промышленной державы превратится в базарную площадь, всё это станет деликатесом и вместо крабов нам будут предлагать «крабовые» палочки, изготовленные неизвестно из чего.