До Окочи оставалось пройти еще около ста миль. С юга шла крупная волна, подгоняемая порывистым попутным ветром, быстро разгонявшим туман. Вскоре видимость достигла ста ста двадцати кабельтовых. На западе все еще едва виднелся удирающий пароход, преследовать который даже не пытались, поскольку на юго-востоке также показались какие-то дымы и неясные силуэты, быстро шедшие пересекающимся курсом. Разглядеть, кто оттуда приближается, пока не удавалось, но покидать позицию «Богатырю» категорически запретили. Произвести доразведку эсминцами не пытались. Из-за свежей погоды они оказались практически не боеспособны и едва могли удерживать место в строю меж коротких колонн транспортов.
Поскольку смысла в постановке помех уже не было, Рожественский приказал это прекратить. Тут же связались с Цусимой, откуда сообщили, что вдоль западного побережья островов фарватер удалось расчистить почти до Окочи. Мин у выхода из Цусима-зунда обнаружили много. На первых восьми милях фарватера тральную партию приходилось менять три раза из-за частых подрывов в тралах порой целых связок мин.
Это траление запомнилось всем его участникам как одно из самых тяжелых, причем не только из-за жестких погодных условий. От мощных гидравлических ударов, вызванных частыми подрывами, один из буксирных пароходов потерял две лопасти винта и едва смог самостоятельно вернуться во внутреннюю акваторию Цусимы. На нескольких миноносках открылись сильные течи, но на плаву они удержались.
Сдавали не только тонкошкурые миноноски. Даже добротные прочные корпуса грунтовозных паровых шаланд потекли во многих местах. Имелось множество мелких повреждений в котлах и паровых магистралях, устраняемых по мере возникновения прямо на месте. Обрывы и заклинивания штуртросов, вызванные сотрясениями и упругими деформациями корпусов, на общем фоне считались вполне заурядными явлениями. Их просто чинили на ходу.
Судя по докладу из Озаки, в «тени» северного из Цусимских островов, вдоль его западного берега, волнение пока было не такое сильное. Даже миноноски вполне вытягивали пять узлов, двигаясь по течению. Правда, всего в двух-трех милях дальше в пролив даже само плавание для миноносцев, а тем более для миноносок, становилось небезопасным, не говоря о работе с тралами.
Это, помимо все более плотной опеки противника, стало еще одним поводом для того, чтобы поспешить. На эсминцах при эскадре и конвое не имелось тралов, поскольку их в спешке просто не приняли на борт во Владивостоке, а в штатное вооружение эти довольно громоздкие приспособления, мешавшие использованию минных аппаратов и кормовых орудий, не входили. Теперь же получалось, что в случае перемены направления ветра на более восточное, или даже просто при его усилении, кораблям и транспортам придется пробираться ненадежным фарватером без проводки за тральной партией. Или отстаиваться до улучшения погоды в Окочи. А там все еще не было надежной береговой обороны, и можно было запросто дождаться скорого появления всего самурайского флота в полном составе, с вытекающими последствиями.
В том, что японцы охотно ввяжутся в решительный бой на истребление, никто не сомневался. Сберечь пароходы, имевшие в числе прочего массу взрывоопасных и горючих грузов, в таком случае будет почти невозможно. А это стало бы катастрофой, поскольку неминуемо вело к скорой потере контроля над Цусимой, а с ней и над всей южной частью Японского моря.
В Озаки отправили депешу с приказом пробить и удерживать фарватер до подхода конвоя любой ценой. Из-за активного противодействия японцев переговоры могли вести только мощные станции «Орла» и «Олега». Но и они с трудом перебивали множество более старых и слабых передатчиков патрульной мелочевки, собиравшейся вокруг во все больших количествах. С мостиков и марсов уже насчитали более десятка паровых и парусных судов, не особо навязчиво курсировавших в отдалении на разных курсах, но упорно державшихся в пределах видимости.
Конечно, движение в этих водах всегда было очень интенсивным, но чтобы вся эта плавучая братия вот так назойливо мозолила глаза, рискуя быть перетопленной в течение какого-то часа, еще не бывало. Складывалось впечатление, что японцы умышленно стараются раздергать наш ордер, чтобы затем, улучив момент, напасть на открывшиеся неповоротливые транспорты.
Полный хаос в радиоэфире, царивший с самого рассвета, похоже, изрядно затруднял противнику управление его собственными патрульными силами. Хотя вполне возможно, в первые утренние часы никакого управления еще и не было. Явные его признаки начали проявляться только теперь.
Сначала несколько раз подряд в течение короткого промежутка времени приняли одну и ту же телеграмму, в начале и конце которой стоял позывной крепости Бакан. После чего интенсивность японских переговоров резко снизилась. Вскоре японцы вообще прекратили непрерывную трескотню, перейдя все еще к активному, но теперь явно упорядоченному радиообмену.
Это позволило и Рожественскому ускорить обмен информацией с осажденными островами. Отправив в Озаки запрос о текущей ситуации, получили ответ, что кроме двух небольших пароходов непосредственно напротив входа в Цусима-зунд противника с Цусимы не наблюдают. Хотя дымов по горизонту много. Ясности это не добавило, но утешало хотя бы то, что тральным работам, прикрываемым теперь «Олегом», никто препятствовать не пытается.
Довольно скоро после этого стали приниматься сигналы какой-то другой, гораздо более мощной и тоже явно японской станции. В начале ее сообщения стоял короткий набор знаков, вероятно, чей-то личный позывной. Он был очень похож на сигналы, что часто слышали накануне вечером. Только теперь они принимались гораздо отчетливей.
На первую же телеграмму с этой станции отозвалась крепость Бакан, чьи позывные наши минеры уже хорошо знали, разразившаяся длинной депешей. Часть ее удалось расшифровать. Судя по всему конвой нагоняли большие японские военные корабли и запрашивали наши координаты, курс и скорость, а также обстановку в целом.
Как только это стало ясно, Рожественский приказал поднять ход до предела, рассчитывая хотя бы на 14 узлов, надеясь все же успеть проскочить севернее Цусимы без боя. Однако из-за ветра и крутой волны, бившей в левую скулу, конвой едва выдавал двенадцать, даже при зажатых клапанах на котлах транспортов и работе их машин на предельной мощности.
Постоянно отправляли запросы в Окочи о ситуации вокруг, сообщая о наблюдаемых поблизости от конвоя дымах. С помощью береговых постов надеялись заглянуть за горизонт, чтобы выяснить, не готовят ли японцы какую-нибудь пакость. Но ответную телеграмму получили далеко не сразу.
Хотя с вершин прибрежных возвышенностей у мыса Горосаки уже давно видели большое облако дыма, наползавшее с востока, а станция северной воздухоплавательной роты уверенно принимала все депеши, ответные послания не доходили, о чем свидетельствовали постоянно повторявшиеся запросы.
Собственно, в первые час-полтора ответить из Окочи могли только то, что не видят крупных кораблей поблизости. В приближавшейся стене дымов, занимавшей достаточно большой сектор по горизонту, совершенно терялись дымы самого конвоя, так что описать ситуацию вокруг него не представлялось возможным, о чем и отбивали короткие шифрованные сообщения каждые четверть часа.
Когда, наконец, на флагмане Рожественского приняли ответ с берега, с «Александра» дали залп тремя красными ракетами, чтобы показать свое место. Этот сигнал сразу обнаружили с горы Каджигасова и даже с верхних постов у бухты Шиши. В Окочи, получив доклады об этом, имея сразу два точных пеленга на наши корабли, определили расстояние до конвоя и смогли точнее описать ситуацию вокруг него.
Несмотря на малое расстояние, из-за недостаточной мощности старой станции телеграммы из Окочи все еще доходили не каждый раз и всегда не полностью. По этой причине на эскадре так и не получили нужные пеленги и еще какое-то время не знали, что оказались южнее, чем хотели. Лишь поняли, что ничего угрожающего пока не наблюдается.
А в Окочи, уловив квитанцию о приеме, продолжали отмечать пеленги, явно спускавшиеся слишком далеко в Цусимский пролив. Там хотя и не могли взять в толк, зачем конвой ведут не к мысу Горосаки, как было бы быстрее добраться до входа на фарватер, а куда-то между ним и бухтой Миура, тактично не стали указывать большому начальству на столь грубую ошибку в навигации. Все же «им из кабинета виднее».
А в штабе на борту «Александра» немного успокоились. Получив даже частичные, обрывочные сведения, из которых удалось понять, что вокруг только дозорные суда, решили, что самое опасное уже позади. Оставалось завершить последний бросок. Поскольку мелкие японские пароходы, маячившие на всех румбах, все так же не пытались подходить ближе семи миль, командам разрешили обедать посменно.
К этому времени горячая еда стала уже необходимостью. После почти полутора суток на сухом пайке и чае в условиях повышенной нервозности люди заметно устали. А впереди еще был очень ответственный участок пути за тралами по сложному фарватеру. Требовался хотя бы короткий отдых.
Даже когда пришло сообщение о дымах крупных судов, появившихся к северу от Окочи, тревогу не объявляли. Шансы успеть проскочить на фарватер у них под носом казались достаточно высокими. В любом случае время до боя еще было. Судя по постоянному усилению сигналов передатчика с неизвестными позывными, сюда приближался еще кто-то достаточно большой и быстрый. Скорее всего, это его дымы уже видят с Горосаки.
Отгонять соглядатаев не пытались по причине их чрезмерно большого числа и явного недостатка сил для этого. Закончив обедать, занялись приготовлениями к бою. Снова разносили питьевую воду по башням и казематам, проверяли линии связи, заготовленные материалы для заделки пробоин и подкреплений переборок и горловин люков.
Поскольку из соображений соблюдения секретности и из-за нехватки времени обычной бункеровки до полных запасов перед выходом в море не было, угля на кораблях в этот раз оказалось гораздо меньше. По этой причине импровизированной защиты из него не делали вообще. Даже основные угольные ямы броненосцев заметно опустели, так что оставалось надеяться только на броню и стальную противоосколочную защиту, да вьюшки тросов и цепей, уложенных и развешенных там, где никакой защиты не было, но она была нужна. Ну и на свои пушки и выучку экипажей, конечно.
В половине второго из легкой мглы впереди по курсу показались горы Цусимы. Штурмана немедленно воспользовались возможностью уточнить наше место. В свои прокладки, без единой обсервации с момента выхода из залива Петра Великого при сильном встречном ветре с волной то в правую, то в левую скулу и существенных боковых и встречных течениях, они уже не особо верили. Только тут и выяснилось, что конвой слишком склонился к югу.
Невязка была меньшей, чем можно было ожидать в таких условиях. В итоге это давало задержку всего чуть более получаса до района собственных оборонительных заграждений. В общей сложности до передового минного поля Окочи и прикрывавшей его батареи оставалось теперь не более полутора часов хода при почти попутном ветре и волне, но эти лишние полчаса могли показаться вечностью.
Хотя крупных японских кораблей и даже дымов, о которых сообщили с Цусимы, с конвоя и его эскорта пока еще не видели, напряжение росло с каждой минутой. Теперь предстояло выходить на северную оконечность островов с востока-юго-востока, а потом еще и огибать рифы вокруг нее, уже неизбежно на виду у противника. Становилось ясно, что избежать столкновения не удастся. Прекрасная осведомленность японцев обо всех наших передвижениях в течение последних часов вполне позволяла им успеть организовать как минимум массированные атаки их миноносцев и всех остальных легких сил из Фузана и Мозампо именно там, где волна заметно слабее.
Глава 2
Идея реванша прочно засела в головах высшего руководства японского флота сразу после Цусимы. Спешно устранялись боевые повреждения у тех, кто уцелел, разрабатывались планы, копились запасы. Сразу бросаться сломя голову на штурм Владивостока, где укрылся неожиданно опасный противник, не стали. Возможно, напрасно. Но тогда никто не верил, что русские смогут восстановить боеспособность после такой тяжелой битвы, да еще и в такие сроки.
Однако они всех удивили. Их наглая июньская выходка на западном побережье империи с порчей тоннелей и прочего железнодорожного имущества, завершившаяся вторжением крейсеров в пролив Цугару для обеспечения прорыва каравана своих судов со снабжением, стала дополнительным стимулом, но и заставила задуматься.
Совершенно немыслимым образом Рожественскому удалось согласовать действия отдельных отрядов, находившихся по обе стороны Японских островов. На элементарное везение это никак не было похоже. Судя по всему, использовались мощные станции беспроволочного телеграфа. Причем очень грамотно. Это подстегнуло к разработке мер противодействия и вообще ко всяческому совершенствованию этого нового, но весьма перспективного вида связи.
Столь искусный враг вызывал уважение. И именно поэтому его требовалось добить раньше, чем он оправится от полученных ран. Уже на следующий день после стрельбы в Цугару морской министр вице-адмирал Ямомото потребовал от начальника МГШ адмирала Ито в кратчайшие сроки разработать операцию по надежной блокаде Владивостока и прекращению всего судоходства противника в Японском море.
Но раньше, чем удалось закончить составление предварительного плана, русские разгромили Майдзуру и высадились на Цусиме. Еще даже не законченный «проект» пришлось в корне перекраивать, причем с большой оглядкой на требования армии, забиравшей все большую власть в Ставке императора.
Не имея явных успехов, моряки, тем не менее, не желали терять своего влияния. В ходе напряженной подковерной борьбы удалось частично восстановить утерянные политические позиции, но тут снова все испортили русские. После того как они «запечатали» пролив Симоносеки и разрушили порты в Осакском заливе, начальник Генерального морского штаба маршал флота виконт Ито и его заместитель контр-адмирал Идзюин едва не совершили сэппуку.
Только личный указ императора, потребовавшего именно от них исправить ситуацию в самое кратчайшее время, заставил отложить уход из жизни. Но что-либо изменить до подхода подкреплений оказалось невозможно, а голос флота ослаб как никогда. Настолько, что в дальнейшем, при планировании любых операций приходилось исходить, в первую очередь, из интересов Главного штаба и маршала Оямы.
Флот вынужденно перешел к обороне, отдав инициативу противнику. В этой ситуации морской министр адмирал Ямомото Гамбей, еще в должности секретаря морского министра в 1891 году добившийся отделения штаба флота от штаба армии, подал в отставку. Вместе с ним решил оставить свой пост и его заместитель контр-адмирал Сайто. Однако император отставки не принял, призвав к их мужеству, чтобы испить до дна чашу позора, который они обрушили, в первую очередь, на свою страну, и уже только потом лично на себя. Его воля была однозначна: до конца войны никаких отставок и добровольных уходов из жизни высшего командного состава без его личного разрешения.