Гиббоны аутсайдеры мира приматов, не думал об этом?
Голова Айзека еще больше кренится набок. Руки у гиббонов смехотворно длинные по сравнению с туловищем прямо как у яйца. А когда они сидят, ссутулив покатые плечи, подтянув колени к груди и скрестив запястья, то немного напоминают яйцо силуэтом. Но Айзек разбирается в гиббонах достаточно, чтобы понимать: подобрал он не гиббона. Гиббоны проводят всю свою жизнь на ветвях деревьев. Яйцо проводит ее на диване. Гиббоны способны развивать скорость до пятидесяти шести километров в час выше всех прочих млекопитающих, обитающих на деревьях. Яйцо таким похвастаться не может: ноги у него курам на смех, и, даже чтобы слезть с дивана, ему приходится прикладывать колоссальные усилия. А еще гиббоны социальные животные. Они выбирают пару раз и навсегда и живут семьями. И поют. Хором выводят сложные гармонии, разносящиеся сквозь густые кроны на мили вокруг. А вот крики яйца подхватывает только Айзек.
Айзек смотрит на яйцо, гадая, знает ли оно, что осталось одно. Скучает ли оно по кому-нибудь? Скучает ли кто-нибудь по нему? Мысли Айзека обращаются к одиночеству, и жалость к яйцу перерастает в жалость к самому себе, которая вскоре сменяется отвращением к себе же. Как мерзко сводить все только к своим проблемам. За отвращением следует паника. В спину ей дышит отчаяние. Зачем он вообще стал думать про гиббонов? Он чувствует, как его цепи снова начинает коротить, и безьяньи визги заглушаются бешено пульсирующей в ушах кровью и желчью, бурлящей в горле, как ведьмовское варево в котле. Это похоже на доносящийся издалека барабанный бой, и в каждом ударе слышится: МЭРИ МЕРТВА МЭРИ МЕРТВА МЭРИ МЕРТВА МЭРИ МЕРТВА. Игнорировать этот сейсмический гул становится все труднее. Он зарождается внутри, сотрясает диафрагму Айзека и он же выползает из самых недр земли, прямо из-под дивана, на котором Айзек сидит. Айзек начинает раскачиваться. Сглатывает. Сжимает кулаки и вдавливает их в виски. Наконец барабанный бой выходит на крещендо, а робот Айзек из строя. Он скулит, из-под сомкнутых век начинают сочиться слезы. Его все еще механическая рука вздымается вверх и, размахнувшись, ломает ближайшую вещь в пределах досягаемости.
ДЗЫНЬ
Айзек резко распахивает глаза. Паника отступает. Телевизор снова обретает голос, а комната, напротив, погружается в привычную тишину. Айзек сглатывает. Он понимает: он что-то разбил, и переживает, не окажется ли этим чем-то яйцо. Неужто оно успело пришлепать и усесться рядом с ним, а Айзек совсем ничего не услышал? Съежившись, он подносит ладонь к глазам. Никакого желтка. Просто царапина. Он смотрит направо, изучает диванную подушку. Никаких осколков скорлупы. Просто торчащая из-под пледа разбитая тарелка. Он поворачивается к дивану напротив, и без того ощущая на себе пристальный взгляд пары черных глаз. Никакого яйца. Просто похожее на пресловутое яйцо и немного на гиббона существо, уставившееся на него в ответ. Только сейчас Айзек осознает, что по его щекам текут слезы, а грудь беззвучно разрывают сдавленные рыдания. Дал себе зарок не плакать, называется. Ему становится интересно, понимает ли существо значение слез. Несмотря на вечно скорченную в гримасе мордашку, яйцо редко проявляет эмоции. Айзек даже не уверен в наличии у него слезных каналов. И все же одного вида яйца такого маленького, такого белоснежного посреди громадного дивана достаточно, чтобы Айзек ясно почувствовал его, возможно, неосознанное, одиночество. Он задается вопросом, что оно здесь забыло так далеко от дома, который у него, наверное, есть. Если существо прибыло с исследовательской миссией, с выбором подопытного оно явно прогадало. Человеческий образец, обитающий в доме Айзека, представлен в единственном и глубоко бракованном экземпляре. Его и образцом-то нельзя назвать. Слезы Айзека отличаются от слез тех, кого яйцо видит на экране. В кино люди плачут, прощаясь на вокзале, качая на руках новорожденных детей, сгорбившись у больничной койки дорогого человека, который никак не приходит в себя. Здесь же плачут, натыкаясь на туфли, заглядывая в масленку и наблюдая за заполонившими лес летающими обезьянами.
Айзек просыпается на скамейке в парке. Могло ли такое случиться с роботом? Айзек часто оказывается где-то, не имея понятия, как он туда попал, не слишком ли спонтанно для программируемого, до винтика предсказуемого андроида? После случая на мосту это происходит не просто часто постоянно. Иногда он обнаруживает себя дома: лежащим в пустой ванне, бродящим в высокой траве на задворках сада, покачивающимся перед запертой дверью на верхнем этаже. Порой он приходит в себя в общественных местах. На прошлой неделе Айзек очнулся в стерильном белом коридоре районной больницы. А три дня назад он оказался у своей парикмахерской в халате и пижамных штанах. Томми, его мастер, постучал в окно и был награжден взглядом остекленевших глаз продрогшего, заблудшего человека. Сегодня Айзек материализовался в ближайшем парке, полураздетый, сонный, так крепко приросший к скамейке, что голуби приняли его за посадочную площадку. Его пробуждение, как и всегда, сопровождается леденящим душу криком, будто его режут, будто он буренка на бойне под дулом электрошокера. Он кричит каждый раз. Каждый раз задыхается, каждый раз судорожно хватает ртом воздух. И каждый раз справляется с приступом рано или поздно.
«Снова забрел куда-то», не по возрасту брюзгливо ворчит он на самого себя. Стыд и смятение подкрепляются ощущением собственной ненормальности. Айзек сидит на парковой скамейке и кричит, распугивая столпившихся вокруг него голубей. Потом встает и, пошатываясь, в одиночестве отправляется домой.
Возвращается он весь в порезах, шишках и синяках. Он стал много спотыкаться и падать, как ребенок, бросающийся вперед сломя голову, хотя и ходить-то еще не научился. Он не помнит, где умудрился получить все эти повреждения. Айзеку кажется, будто у него забрали не только Мэри, но еще и важную часть внутреннего уха, отвечающую за равновесие. И он сломался. Как же ему хочется поделиться этим странным открытием с Мэри, поразить ее неожиданным осложнением, возникшим после ее ухода, осложнением, о котором она никогда не узнает. Иногда он ловит себя на том, что строчит ей сообщения и тут же кидается удалять отправленные. Непрочитанные. Потом он прокручивает переписку назад и перечитывает случайные отрывки разговоров, просто чтобы снова ощутить ее присутствие.
Айзек я должна покаяться
Господи
Что такое
Я заказала электроодеяло
Что
Электроодеяло
Когда-то у меня такое было но увы перегорело
Пожалуйста скажи что пошутила
Да это же просто мечта
Не попробуешь не узнаешь
Звучит пожароопасно
Ну припечь оно может хорошенько
Привыкнешь
А ходунки ты не заказала
Смейся-смейся
И не жалуйся потом что на диване спать холодно <3
Айзек никак не может смириться с тем, что Мэри уже никогда ему не ответит. Время от времени его телефон оживает, вздрагивая от короткой вибрации, и всякий раз Айзек надеется увидеть сообщение от нее вдруг, листая ленту, она наткнулась на такой смешной пост, что не смогла не поделиться с ним, даже находясь по ту сторону завесы. Он все еще видит ее: краем глаза улавливает знакомый силуэт, замерший в дверном проеме, прячущийся в глубине зеркал. Иногда посреди ночи он, толком не проснувшись, стучится в дверь ванной и зовет ее по имени. Но ее нет. Кров с ним делит только полуметровое яйцеподобное существо молчаливый свидетель помрачнения его рассудка.
С тех пор как Айзек расплакался за просмотром «Волшебника из страны Оз», яйцо следит за ним пристальнее обычного. Оно напоминает давно забытого плюшевого мишку со встроенной в один из огромных немигающих глаз скрытой камерой поди попробуй что-то утаить. Наверняка загадочные перемещения Айзека кажутся таковыми только ему яйцо же, на основе своих неустанных наблюдений, должно быть способно составить хотя бы примерную картину происходящего. Оно не может не замечать, что Айзек то и дело пропадает иногда на несколько часов, иногда на несколько дней. Оно сидит рядом, когда он запихивает зубную щетку в наспех собранную спортивную сумку и прямо в ночь укатывает куда-то на машине. Оно встречает его на следующий день, видит, как он прокрадывается в парадную дверь, смущенный и пахнущий чужим мылом. Улавливает беспрестанно наводняющую его глаза вину. Вину, которая переполняет Айзека с той самой ночи, когда он потерял Мэри. Возможно, именно из-за этого всепоглощающего чувства, вернувшись из очередной таинственной поездки, он проводит всю следующую ночь, качая и баюкая жестянку с каминной полки или рыдая в спальне, пока яйцо, как ему кажется, спит. Возможно, именно из-за этого чувства он отказывается говорить с кем-либо, кроме яйца, даже когда за жалюзи маячат навязчивые тени других людей, даже когда они застывают у входной двери и принимаются настойчиво барабанить по ней. Возможно, Айзек беседует с яйцом только потому, что знает: оно не сможет ему ответить. Не забросает его вопросами, которых он не хочет слышать.
Что сказали бы приятели Айзека, увидев его в таком состоянии? Что спросили бы друзья Мэри, случайно с ним столкнувшись? Что может быть хуже, чем объясняться с парами, с которыми они веселились на пьянках и пикниках? Конечно, когда-то у него были собственные друзья: из колледжа, из университета, из пары офисов, в которых он успел поработать, когда ему было около двадцати. Но сейчас Айзеку за тридцать, и со старыми приятелями он стремится общаться не больше, чем старые приятели с ним. У каждого из них теперь своя жизнь. У Айзека она тоже была. И как бы ему ни хотелось сказать, что затворником его сделала смерть Мэри, потеря жены стала всего лишь последним кирпичом в стене, ограждающей его от внешнего мира.
«Я рядом, если буду нужен», заверяют его эти самые приятели в сообщениях. Но Айзек не знает, нужно ли ему хоть что-нибудь.
«Может, встретимся? Выпьем?» не унимаются они. Но Айзек бросил пить спасибо его непреклонной младшей сестре. Встречаясь в пабе, мужчины чаще всего говорят о работе, женах и футбольных командах воскресной лиги. Айзек с друзьями обычно обсуждают супергероев, травят глупые истории о травмах, полученных в подростковом возрасте, и спорят, кто победит: утка размером с медведя или сотня медведей размером с утку. Пространные исповеди о прыжках с моста и ужасающих криках посреди городского парка не слишком вписываются в непринужденную беседу за кружкой пива и арахисом.
Айзек откидывается на спинку дивана, включает телевизор и запускает «Грязные танцы». Он старательно игнорирует существование телефона, лежащего экраном вниз на журнальном столике, и присутствие изучающего его со своего места на диване напротив яйца. Айзек больше месяца не виделся с родителями, хотя они беспрестанно донимали его звонками. Мать Мэри он и вовсе подумывает заблокировать: жестяная коробка из-под печенья, стоящая на каминной полке, стала очередным камнем преткновения в их и без того напряженных отношениях. Видится он только со своей сестрой Джой мельком, из-за приоткрытой входной двери, когда вытягивает руку, чтобы схватить пакет с продуктами, который она оставляет снаружи. Психологически Джой всегда была взрослее Айзека. Хотя нет. Это Айзек всегда вел себя незрело по сравнению с сестрой Джой отринула детские забавы намного раньше его. Даже повзрослев, Айзек едва мог о себе позаботиться, а теперь, приговоренный судьбой к мучительной смертной казни, он слишком изможден, чтобы тащиться в ближайший «Сейнсберис»[12]. Джой из тех юристов, которые и на обед-то редко прерываются. Тем не менее раз в неделю она исправно находит время, чтобы завезти Айзеку продукты. Вот и очередной повод почувствовать себя виноватым и никчемным. Мэри устроила бы ему взбучку, если бы узнала, что он гоняет Джой за покупками. Но Мэри он потерял, как и способность чувствовать. Он робот, и, если он поблагодарит Джой за заботу, он рискует захлебнуться человеческими эмоциями. К тому же не так давно на его диване поселилось странное, маленькое, похожее на яйцо существо, и Айзек не испытывает ни малейшего желания знакомить с ним Джой. Он по-своему привязался к яйцу и боится лишиться еще и его.
По ту сторону экрана Дженнифер Грей слезает со сцены и бросается в объятия Патрика Суэйзи, по эту душа Айзека всеми силами пытается вырваться из его тела. Он старается не встречаться с яйцом глазами, боясь прочитать в них неукротимое желание опробовать ту самую танцевальную поддержку из финала. Они с Мэри не единожды пытались ее повторить по наущению старого доброго алкоголя, конечно же, и всякий раз оказывались на полу. Айзек мысленно отставляет яйцо в сторону и изо всех сил и без особого успеха старается игнорировать разразившийся очередным звонком телефон. Сила воли подводит его: он переворачивает мобильный и смотрит на экран.
Эстер Морэй
Что еще он мог увидеть на дисплее? С той ночи на мосту она звонит ему по два раза на дню. Нервно косясь на жестяную коробку из-под печенья, Айзек сглатывает. Один глаз начинает неприятно подергиваться. Никто не умеет выводить его из подобия душевного равновесия так, как суровая и напористая шотландская теща. Она никогда не была с ним груба, но их беседы увядали и обрывались всякий раз, стоило Мэри выйти из комнаты. Айзек не мог отделаться от чувства, будто Эстер обижена на него: за то, что он увез Мэри из Шотландии, за то, что убедил ее не возвращаться, за шестнадцатичасовое путешествие, которого ей стоило присутствие на свадьбе собственной дочери. Встреча их семей на церемонии бракосочетания не уступала занимательностью битве на Стерлингском мосту[13]. Клан Эдди против клана Морэй. Айзек всегда баррикадировался шутками и, в нервной испарине, выставил на первую линию обороны свою свадебную клятву, сдобрив ее провальной отсылкой к «Храброму сердцу»[14]. Вы можете отнять у меня мою жену, но вы никогда не отнимите мою свободу[15]. Айзека все еще передергивает от этого воспоминания. Мэри рассмеялась, а вот на лице Эстер не дрогнул ни один мускул. Мэри убеждала Айзека, что он сам вбил это себе в голову в рамках любимого хобби искать в окружающих признаки неприязни.
Все относятся к тебе хорошо кроме тебя, конечно, поддевала она его, и в ее шутке присутствовала изрядная доля правды. Айзек не спорил. Он всегда думал, что больше всего на свете боится не нравиться окружающим. Как оказалось, этого он боится только во вторую очередь.
Айзек позволяет телефону давиться входящим звонком, но тут его вибрацию заглушают стенания настраиваемого саксофона. С самого приобретения этого дома Айзек и Мэри ежедневно выслушивали музыкальные экзерсисы живущего по соседству саксофониста. Хотя они переехали больше трех лет назад, они ни разу не видели его лица и не замечали хоть какого-нибудь прогресса в его мастерстве. Baker Street всегда перетекала в Careless Whisper, за которым следовала заглавная тема «Розовой пантеры», кощунственно плохо исполняемое попурри из композиций Чета Бейкера и на закуску What the World Needs Now is Love. Каждая первая нота запаздывала или, напротив, спешила, каждая пятая звучала фальшиво, каждая шестая срывалась. Мэри называла его манеру самобытной. Она утверждала, что наслаждается этим музыкальным сопровождением, воображая, будто слышит низкопробный саундтрек к их жизни. Сейчас от этого только хуже. Само существование соседей является для Айзека жестоким напоминанием о мире за пределами четырех стен. Какими бы милыми ни были Анна и Адам из дома напротив, передачки, которые они оставляют на его пороге, раздражают еще больше, чем саксофонист.