Каково же было удивление Булочкина, когда Людочка, получив письмо, сама подошла к нему, томным взглядом доверчиво проникла в истерзанную Васину душу, в один миг залечила все его сердечные раны и, сжигаемая от девичьего любопытства, уточнила:
Вася, ты правда меня так любишь?
С этой минуты у Васи Булочкина началась взаимная любовь. Через два месяца они поженились. За ненадобностью Булочкин перестал писать стихи в сотрудничестве с Рабиндранатом Тагором, а Людочка вскоре забыла загадочные фразы, которыми пленила бывшего поэта Василия Степановича Булочкина.
Велика власть искусства над человеком!
Ох уж эти мужчины
Вениамин Филаретович, обхватив руками голову, думал. Он напрягал весь свой ум, но вопрос о подарке к 8 Марта оставался открытым. Хотелось удивить Вареньку чем-нибудь эдаким необычным, но фантазия, в самый решительный для него момент, обеднела. И вдруг спасительная мысль: «В магазине сориентируюсь. Мужики подскажут»
В универмаге Вениамин прямиком направился к прилавку, возле которого собралось несколько мужчин. «Люди просто так в магазины не ходят, подумал он. Куплю то, что другие своим женам покупают».
Мужчины с детской беспомощностью шарили глазами по целлофановым упаковкам с разноцветными бантами и, украдкой наблюдая друг за другом, выжидали.
А может, Ваня, вот тот набор обратился мужчина в сером пальто к своему соседу.
Нет, не годится. Побьешь неприятность, философски заметил сосед. Небьющийся какой-нибудь сувенир, оно будет надежнее.
Я в прошлом году жене шахматы сувенирные за 12 рублей подарил, а она обиделась, вставил чей-то голос.
Мужчины переглянулись.
Говорит, вместо этих шахмат лучше бы капроновые чулки купил, продолжил голос и замолчал, а его владелец сконфузился.
И правда, обрадовался мужчина в сером пальто. Заглянем в «Женскую одежду».
Ты знаешь, что носит твоя жена? удивился тот, которого звали Ваней.
Не-е-т растерянно произнес мужчина в сером пальто.
То-то же. Однажды я проявил инициативу. На целых два размера промахнулся.
Ну и забот дает нам этот женский день, продолжил разговор рядом стоящий мужчина.
Не говори, ответил тот, которого звали Ваней.
А ведь у них, этих женщин, как-то все просто и легко получается.
Это у них от природы.
Я не знаю, а моя жена знает, какой мне костюм или рубаху купить.
Это тоже у них от природы.
Ты думаешь?..
Усталый и измученный, Вениамин плелся по улице. На руке, опущенной в карман пальто, болталась пустая авоська. «Женщинам хорошо, сокрушался он. Сбегают в магазин, продуктов накупят и все их заботы. В очереди отдохнут и к плите, в тепло. А ты по холоду из магазина в магазин мотайся. Голову ломай, мозги выкручивай, думай, чего у них нет, чего им не хватает. А чего? Всё у них есть. Всё они сами себе умудряются купить. Вот если бы»
Дяденька, а дяденька, купите цветы.
Какие цветы?! Откуда ты на мою голову? недовольным тоном произнес Вениамин Филаретович.
Мы с папой маме розы приготовили, а она срочно уехала в командировку. Купите, а?
Розы? Гм розы А может, и правда купить? Ну давай сюда свои розы
Веня, милый. Ты наконец вспомнил наши свадебные цветы, вдыхая нежный сладкий аромат чайных роз, ворковала возбужденная жена.
Парень вот смущенно начал Вениамин.
Какой парень? насторожилась жена.
Да это я о работе, спохватился муж.
Венюра, какая работа!
Жена прижалась к мужу и ласково погладила его шершавую щеку.
«Трудно понять этих женщин, краснея от удовольствия, подумал Вениамин. Пустяк такой, а они от радости на седьмом небе».
Откровенный разговор
Петр Ефимович Липкин, литконсультант «Литературных всходов», прикрывая левой рукой рот, сладко зевнул. Он только что вкусно отобедал и был совершенно не расположен к работе. Хотелось помечтать, расслабиться, отдаться дреме. Но на столе лежала гора бумаг и нагло требовала к себе внимания. Все удовольствие от обеденной трапезы грозило безвозвратно исчезнуть в надоевших рукописях.
Минуты спокойно отдохнуть не дадут. Писак расплодилась целая уйма, ворчал Петр Ефимович, глядя на стопку бумаг. Всё что-то пишут, пишут, выцарапывают, выковыривают, выкапывают, выискивают, выдумывают. А ты их рецензируй, отвечай им. Да еще уважаемым называй каждого. А вот если их не за что уважать?
Неизвестно, чем бы окончились рассуждения Петра Ефимовича о младших братьях по перу, но дверь тихонько приоткрылась и в кабинет заглянула голова с аккуратно приглаженными волосами.
А-а, это ты, Журавский? Заходи, коль уж пришел, присаживайся, и Липкин кивнул на стоящий недалеко от него стул.
Посетитель аккуратно переступил порог и неуверенной походкой подошел к столу, за которым сидел литконсультант.
Петр Ефимович, здравствуйте.
Здравствуй, здравствуй
Журавский отошел от стола, присел на стул, достал из папки бумаги и протянул Липкину.
Ну-с, с чем пожаловал? Рассказ? Хорошо, хорошо непонятным для посетителя тоном произнес Петр Ефимович.
Он взял из рук Журавского рукопись, пробежал глазами первый и последний листы и положил на край стола.
А я, как видишь, рецензирую. Вот, даже вздохнуть некогда. На производствах механизацию, автоматизацию применяют, труд облегчают, а у нас что? Безобидный штампик для быстроты дела с готовым отзывом и то изготовить нельзя. Там, наверху, Петр Ефимович многозначительно посмотрел в потолок, обезлички боятся. А какая там обезличка, если у всех написано одно и то же? Ну, одно и то же.
Липкин наугад взял со стола первый попавшийся под руку лист рукописи, просмотрел несколько строк и положил обратно.
Про любовь написано. Да если бы нас заинтересовала подобная тема, чего проще, перепечатай Чехова или Тургенева и готово.
Но ведь и до, и после них писали о любви неуверенно начал Журавский.
Писали? Ты говоришь, писали? переспросил Липкин. Но кто писал! Может, ты знаешь сочинения вот этого Мормышкина? литконсультант кивнул головой на стопку из рукописей. Вот видишь, не знаешь. И я не знаю. Станет членом Союза писателей, тогда, пожалуйста, будем печатать. Сам знаешь.
А как он может стать, если его не будут печатать? поинтересовался приглушенным голосом Журавский.
Это его проблемы.
Понимаю, понимаю
О, он прекрасно осознавал, что это только благодаря ему, Петру Ефимовичу, наметилась перспектива пробиться в профессионалы. Вроде бы и неизвестная в писательских кругах фамилия Липкин, вроде бы он сам ничего и не пишет, но в редакции он правит бал.
Где на всех желающих бумаги набрать? продолжал Липкин. На членов союза и то не хватает. А им, этим Иванам да Демьянам, все неймется, всё они за свое. Видишь ли, писателями все хотят стать.
Представив неутомимых Ивана и Демьяна, которые к этому времени уже что-то сочинили и, возможно, отправили ему на рецензию, литконсультант глубоко вздохнул:
Ну и замучили все меня.
Журавскому показалось, что камешек катится в его огород. Он густо покраснел и решил больше не медлить. Собрался с духом и заглянул в глаза Липкину. Так, как заглядывает верный пес, когда выпрашивает у своего хозяина лакомство. И особенным, свойственным только ему тоном вопросительно промурлыкал:
Петр Ефимович, а вы посмотрите мою рукопись?
А что ее смотреть? небрежно отозвался литконсультант. Подправим, подчистим, подкорректируем, подредактируем и в печать.
Огромное вам спасибо, дрогнувшим от радости голосом произнес Журавский. Огромнейшее спасибо, и добавил слащавым тоном: Значит, как и договорились, в субботу в восемь, и многозначительно: Мы вас ждем.
Прочитав на лице молчаливое согласие, Журавский откланялся и осторожно, стараясь больше не беспокоить глубокоуважаемого Петра Ефимовича, вышел. Нужно было готовиться к предстоящей встрече.
Дорога в рай
За журнальным столиком, накрытым газетой «Заря демократии», сидели двое. Низкий, плотный, с черной бородкой и длинный, с выцветшими глазами и проплешиной на голове.
Первый художник Сергей Иванов был пьян и возбужден; второй его гость держался уверенно и был отстраненно спокоен и трезв. Сидящие беседовали, точнее, говорил только хозяин гость внимательно слушал.
Ну а вот ты чего пьянствуешь? обратился художник к собеседнику.
Тот молчал.
А знаешь, почему я пью? Знаешь? Иванов безнадежно махнул рукой. Вот ты, говоришь, ученый. Формулы там всякие пишешь. Деньги зарабатываешь, бедного художника водкой угощаешь. И никто тебе не мешает, никто тебе не указывает пиши на здоровье. А мне указывают. И всю жизнь указывали. Нет, ты скажи, не молчи, а скажи. Хозяин налил водки и залпом выпил. А-а-а, что говорить, вы, ученые, чурбаны, напичканные мозгами.
Гость поморщился, но промолчал.
Нет у вас души. Мозги есть, не спорю, а души нет. А они, художник указал пальцем на потолок, оказывается, они лучше знают, что мне делать и как мне жить. Им человек с душой опасен. Вот поэтому я свою душу и пропиваю, Иванов снова налил и залпом выпил. Оно так лучше
Гость отпил глоток и поставил стакан. Художник покосился на него, но ничего не сказал. Вытер обрывком «Зари демократии» губы, отщипнул кусочек мойвы и долго жевал. Он что-то обдумывал и пытался сосредоточиться, тупо уставившись на бесхвостую рыбину.
Вон там, посмотри, в углу, валяется моя последняя работа. Что ты там видишь? Пожелтевшие ветки и ниспадающий занавес? Не-ет, это не натюрмортик, мил человек, это душа моя падает в бездну. Бросить бы все к черту, да не могу, слишком много сил истрачено, прилип к искусству. Страшно, если все впустую художник вздохнул и замолчал. Подвинулся к гостю и спросил, не рассчитывая на ответ: Скажи, жить как? Все вокруг опротивело, налил водки, выдохнул воздух и опрокинул в рот содержимое стакана.
Гость пил медленно, как будто цедил водку через зубы.
А ты ничего, хотя и молчун, наблюдая, как пьет гость, произнес Иванов. Скорее всего, и ты неудачник. Не гляди, что я пьян, я всё, он провел пальцем по воздуху, всё-ё понимаю. Вот ты молчишь, а ты не молчи. Ты скажи, если ты ученый, объясни, Иванов сгреб с тумбочки «Вечерний Ленинград» и помахал газетой. Читал? То-то же
Шатаясь, подошел к этюднику и открыл его. Вытащил какие-то фотографии, вернулся к гостю.
О!.. Что ты на это скажешь, умная голова твоя? криво усмехнулся, неторопливо разлил по стаканам остатки спиртного и опорожнил свой.
А ты не умеешь пить, наблюдая, как пьет его новый знакомый, произнес художник. Ты только напиток переводишь.
Он снова подвинулся к гостю, теперь уже вплотную. Ткнул пальцем в одну из фотографий и выжидающе уставился на него.
Мне пора, время за полночь. Завтра обо всем поговорим. В полдень в березовой роще, возле вашего озерца, я буду ждать, произнес тот и протянул руку.
Хозяин вяло сжал протянутую руку и, не выпуская ее, прошел с гостем до двери. Проводив его, расстегнул рубаху, кое-как стащил брюки, долго расправлял их на спинке стула и, когда наконец у него это получилось, плюхнулся на диван, издав тихий стон облегчения.
Проснулся Иванов весь разбитый. За ночь во рту пересохло.
О господи, как гудит голова.
Он подошел к окну и распахнул его. Сел на диван и попытался восстановить в памяти вчерашний вечер.
Откуда свалился на мою голову этот ученый? Завязывать надо
Художник пошарил в карманах и вытащил измятую двадцатипятирублевую купюру.
Приберег, с гордостью отметил он сам себе. Надо подлечиться, да и гостя заодно опохмелить пить за чужой счет у нас, художников, не принято.
Он засунул деньги обратно в карман, взял из тумбочки лист с талонами, оторвал талон 5 с надписью «Сырок плавленый 2 шт.» и, вскинув на плечо этюдник, вышел на улицу.
В гастрономе за сырками стояла очередь.
«Черт с ними, с этими сырками, решил Иванов, запихивая в этюдник кусок хлеба и бутылку водки. Обойдемся».
Автобус пришлось ждать долго. И когда показалась знакомая по «творческим» встречам с друзьями березовая роща, первое, что заметил художник, это длинную фигуру вчерашнего дружка. Одет он был несколько необычно и даже странно, не так, как одеваются люди в его возрасте.
«Новая встреча и новые причуды», с неопределенной досадой подумал художник.
Он подошел к своему странному приятелю. Тот протянул руку и представился:
Профессор Стамов.
«Ничего себе! скривился художник. Вчера рубаха-парень, а сегодня, смотри ты, уже профессор».
Сергей Федорович, тоном, не допускающим возражений, начал Стамов, мы должны решить с вами одно серьезное дело.
Прямо сейчас? поинтересовался Иванов.
Не прямо сейчас, но
Художник прервал профессора:
Тогда опохмелимся и за дело, и он полез в этюдник за водкой.
Нет, нет, Сергей Федорович, запротестовал Стамов, вам придется на время забыть об этом.
Это почему же?
Недалеко отсюда моя дача, там и поговорим.
«Дача? Кажется, я влип с этим профессором. А что, если без него, чуть-чуть»
Он посмотрел на Стамова и понял: пить здесь не получится. Казавшийся близким вчера, сегодня он был совершенно другим чужим и неестественным.
Шли молча. Да и о чем можно разговаривать на больную голову? Тем более что средство от головной боли есть, вот оно, в этюднике, но употребить его нельзя из-за какого-то «серьезного дела» и профессорских странностей.
Совсем неожиданно для Иванова они подошли к обшарпанному зеленовато-ржавого цвета запорожцу. Возможно, лет сорок назад автомобиль и имел товарный вид, но не сейчас.
«Вот это тачка так тачка! изумился про себя художник. Металлолом на колесах».
Профессор как будто угадал его мысли:
Воруют у вас все подряд, а так безопаснее, подошел к машине и открыл дверцу.
Иванов уселся на заднее сиденье, Стамов за руль. Машина взревела, неправдоподобно быстро рванула с места и понеслась по бездорожью.
Развалюха развалюхой, а мотор как у танка, обратился художник к Стамову.
Тот промолчал.
Несмотря на профессорское «недалеко», ехали они довольно долго, и художник успел слегка задремать. А когда очнулся, запорожец уже стоял возле строения, такого же убогого, как и автомобиль. Профессорская дача напоминала наспех сколоченный из досок сарай. Места, как отметил художник, были совершенно незнакомые.
«Неужели этот покосившийся сарай и есть профессорская дача?» изумленно подумал Иванов.
Прошу, буркнул Стамов и открыл небольшую дверь, укрепленную поперечной перекладиной. Дверь издала неприятный, скрипучий звук.
«И все-таки он ненормальный», решил про себя художник, рассматривая сколоченный из горбылей стол.
Вы не правы, неожиданно услышал он голос профессора с нотками недовольства.
В чем неправ? машинально спросил художник, а в голове мелькнуло: «Иногда он говорит так, как будто читает мысли».
Да, я действительно умею читать ваши мысли, но сейчас не это главное, сообщил профессор изумленному художнику. Прошу, и он открыл еще одну дверь, еле заметную и такую же приторно-скрипучую.
Сконфуженный художник, помимо своей воли, послушно прошел вслед за хозяином дачи. Они очутились в небольшом отгороженном пространстве, напоминающем чулан. Через открытую дверь пробивался тусклый свет, и было непонятно, чулан совершенно пустой или в нем все-таки что-то есть.
Идите же сюда, заметив полное замешательство художника, позвал профессор, станьте возле меня.
Иванов подошел к Стамову и вдруг почувствовал, что куда-то проваливается. Заложило уши, внутри что-то оборвалось, и он ощутил состояние близкое к невесомости.
Спустя непродолжительное время лифт остановился, створки двери распахнулись, и художник увидел залитый теплым светом просторный зал. Он торопливо шагнул за лифтовую дверь и оглянулся, в надежде рассмотреть, на чем они приехали.