Скажи, пожалуйста, нынешних девушек интересуют ребята из хм небогатых семей? он задал этот, по его мнению, риторический вопрос, глядя мимо Сони в окно на торчащее высотное здание. Кто сейчас цельный женский идеал? На кого равняться?
Пора давно отбросить комплексы мезозойского периода, ухмыльнулась она в ответ, но и в этом Иван Феликсович нашел что-то милое. Для меня интерес представляют мужчины со стержнем, которые, ни минуты не сомневаясь, принимают новое, не боясь потерять уютную стабильность. Если выбирать между авантюристом и мечтателем, то я выбираю первое.
Иван Феликсович машинально стал анализировать себя. Кем являлся он, обычный среднестатистический человек, с небольшим жизненным багажом? Он попытался вспомнить, когда он ставил на кон что-то существенное, и не смог. Миллионы живут как он, обычной, размеренной жизнью и обыденно умирают, не оставляя яркого следа в истории. Но кто сказал, что должно быть по-другому? И как был бы устроен мир, если б все вдруг стали исключительными: Достоевскими, Менделеевыми, Циолковскими, Лермонтовыми? Вот как раз это-то и было бы скучно. Они б и выкобениваться друг перед другом стали, ведь все такие важные. Но, кому интересны достижения не как штучный эксклюзив, а с конвейера, на поток, да еще тем, кто их же изобретает? Вот тут-то и не обойтись без той армии мечтателей, что будет обожать, рукоплескать, покупать и наслаждаться, обожествляя создателей творений за гранью понимания обычными смертными!
Мечтатели тоже должны быть, они спокойно потребляют то, что для них создают авантюристы, да и живут подольше, рассуждал вслух Иван Феликсович, как будто продолжая размышлять, но уже вслух, нервы не так скоро сгорают. И без их признания искусство никогда не станет искусством.
Какой вкусный. Наверное, дорогой, итальянский. Сделай, пожалуйста, еще, вместо ответа Соня протянула чашку Ивану Феликсовичу, как бы случайно дотронувшись до его руки. Тот непроизвольно отпрянул, и вдруг странная мысль уколола его в районе переносицы.
Пока он чах над кофе-монстром, который снова скрежетал и плевался паром, словно в изнеможении, взгляд его искоса сканировал девичью фигурку. Она заметила это и не смогла сдержать улыбку. Иван Феликсович обратил внимание на довольно большие торчащие клыки, диссонировавшие с обликом девушки, но при этом не портившие ее, а как бы наоборот, привлекающие дополнительное внимание к милому по-детски личику. Иван Феликсович непроизвольно представил Соню вампиром, летающим по ночам в поисках жертв и опустошающим телесные оболочки от сладкой живительной рубинового цвета жидкости. Но сейчас она сидела перед ним на фоне окна, таращившегося на облитые солнечным светом каменные изваяния, в обтягивающих голубых джинсах и цвета спелого абрикоса тонком свитере. Каштановые волосы рассыпались по плечам, плавно, словно по шаблону, обтекали девичью грудь, а глаза, сверкавшие серым графитом, изучали, исследовали, и в них металась какая-то мысль.
Скажи, пожалуйста, зачем ты все-таки пришла? Поговорить о неравенстве, социальных лифтах или о своих любимых куклах? Тему зонтика, как неактуальную, пожалуй, закроем.
Он хотел еще добавить что-нибудь язвительное, но руки девушки как ветви фантастического дерева обвили его с такой силой, что он растерялся и чуть не задохнулся в ее объятиях. Границы существования Ивана Феликсовича внезапно приобрели формы почти идеального, хотя еще с чертами подросткового несовершенства, волнующего и пахнущего приятной горечью миндаля, девичьего тела. В этой любовной симфонии не было согласованности: каждый пытался брать на себя роль дирижера и пробовал получить из хорошо знакомых инструментов новое звучание. Каждое прикосновение обжигало приятным пламенем, в котором сгорали все мысли, обугливалась и рассыпалась прогоревшей золой сжатая до величины горошины вселенная. И на этих, подернутых серым пеплом, углях оставались, казались вечными и несуществующими одновременно тихий шепот, едва уловимые дуновения дыхания, порождаемые мягкими и резкими движениями, шелест падающей одежды. Страсть, как симфония из алых мясных нот, раздражала аппетит и вырывала за скобки все остальные чувства. В такие моменты никто не хочет останавливаться, уступать, думать, и разваливаются города, рушатся неприступные стены, стираются все мыслимые грани дозволенного. Открываются ворота для всего самого подлого, коварного, жестокого, вероломного. Послевкусие от сладкого и запретного, зачастую, приносит приливы страха, терзаний, раскаяния. Иван Феликсович и раньше замечал различие в выражении женского лица до и после, желание, словно кисть художника преображала и совершенно в другом обличье представляла, казалось, до мелочей знакомый портрет. И сегодня он убедился в этом как никогда: одержимость напрочь смыла налет девичьей простоты, обнажив самое, что ни на есть неистовое, безграничное, неудержимое. И он желал погружаться в этот коварный океан вновь и вновь, пусть и с риском никогда не выплыть.
Когда Соня покинула доселе спокойное, не знавшее никаких потрясений, жилище, город накрыла плотная каша сиреневого вечера. Оставшись в одиночестве, Иван Феликсович метался по квартире, хватался за все подряд, но дела сыпались из рук как пшенная крупа из рваного мешка. Мысли хаотично метались отчаянными мышами в беличьем колесе. Ненависть к себе сменялась сладостными воспоминаниями о недавних минутах пережитого наслаждения, которые окрашивались гневными красками за проявленную слабость. И перед кем! Несмышленая девчонка, дочь жены лучшего друга! Наконец, решив поменять магистральный фильтр для воды (к слову, совсем новый), он устроил водопад, забыв напрочь перекрыть краны. В пылу сражения с водяными потоками, с сырыми ногами, бешеными глазами, рвущимися наружу отборными ругательствами его и застала Вера.
Неудачно принял ванну? ирония жены, разбавленная усталостью, заставила Ивана Феликсовича вздрогнуть, от неожиданности он выронил тряпку. Грязные брызги медленно исчезали на светло-серых стенах прихожей. Заканчивай, пожалуйста, свои водные процедуры, и будем ужинать, Вера небрежно скинула ботильоны, но аккуратно повесила на плечики пальто и, с трудом разминувшись с угрюмым мужем в узкой прихожей, прошла на кухню.
Неприятная тревога охватила Ивана Феликсовича: они почти всегда ужинали порознь, так как их рабочие и жизненные ритмы редко совпадали. Вера не умела и не любила готовить, да и ела как воробей, нередко забывая перекусить. Иван Феликсович, вершиной кулинарных способностей которого являлась раз в месяц паста карбонара, часто оставалась нетронутой. Вначале Иван Феликсович обижался, в другой раз пытался заставить жену поесть уговорами и шутливыми угрозами, в конце концов, махнул рукой и смирился с равнодушием жены к еде.
Жареная индейка с овощами под классический фильм устроит? он тщательно отрепетировал фразу в голове, стараясь не выдать своего волнения, и получилось вполне обыденно. Также он надеялся, что добросовестно избавился от следов сегодняшнего визита Сони, хотя прекрасно понимал, что прицепившийся к обивке дивана длинный каштановый волос будет радикально отличаться от средней длины и черного цвета.
Мысли сломанным компасом хаотично прыгали по всем сторонам света. Он то прокручивал назад сегодняшние события, то снова окунался в реальность. Вдруг до Ивана Феликсовича дошло, что произошедшее было спланировано дерзкой девчонкой, и не явилось неожиданностью для нее. Но зачем? Для чего? Этого мужчина под сорок лет не мог понять, так как сам не испытывал влечения к юным представительницам женского пола: несформированное тело вместе с отсутствием всякого опыта не манило его, не порождало фантазий на этот счет. До сегодняшнего дня. Эпизод с Соней грубо и бесцеремонно, как и ее действия, повернул вспять тихий ручеек сознания, в котором он мирно дрейфовал. Но более всего беспокоил и угнетал тот факт, что Соня дочь школьной подруги Веры и жены лучшего друга, пусть и от первого мужа. Иван Феликсович боялся даже на мгновение представить реакцию Ольги, Григория, не говоря про собственную жену, если б те узнали про «забавы» женатого мужчины и девушки-подростка. Внутренне содрогаясь, он еще раз мысленно вернулся к началу встречи с Соней, и попытался проиграть альтернативный сценарий, в котором не допустил бы ошибки, что привела к тяжелым последствиям и мучительным переживаниям.
С удовольствием загрызу индейку живьем, можешь даже не готовить, Вера, уже переодетая в домашние зеленую футболку и голубые короткие шорты, появилась на кухне и поцеловала суетившегося Ивана Феликсовича в макушку. Как твой выходной день прошел? Чем занимался?
Как обычно. Посмотрел фильм, почитал книгу, а самое главное выспался. Заходила Соня, занесла твой зонтик, что ты забыла вчера у Лисиных, голос Ивана Феликсовича звучал, как ему казалось, ровно и убедительно. Он разогрел сковороду, выложил кусочки розового мяса, те зашипели раздраженными змеями. Что у тебя на работе нового? Григория видела в цехе?
Вера налила кофе и уселась, поджав под себя одну ногу, на тот самый стул, который несколько часов назад познал тепло Сони. Ивану Феликсовичу на секунду показалось, что вместо жены перед ним возник гибкий стройный стан девичьей фигурки. Об окно, выходящее на площадь, чиркнули синим и красным проблесковые маячки проезжающей машины скорой помощи, а вместе с ней исчезло и нежданное виденье.
У нас предаварийная ситуация была на смене: насос на главном пачуке с католитом снова забился, раствор не поступал в цех электролиза. Уже не в первый раз приходится сверху вручную фильтр включать, а там, я тебе уже говорила, крышка прогнила с перилами. Одно утешает, в следующий четверг будет технологический останов на восемь часов, заказано новое оборудование, и все это безобразие закончится. Григория постоянно в управление вызывают из-за большого процента брака готовой продукции, она вздохнула, втянув в себя порцию ядреного эспрессо.
И какое удовольствие ты находишь в такой работе? Иван Феликсович перевернул на сковородке желтые от карри куски мяса. По-моему, это напоминает мазохизм.
Ты уже спрашивал, Вера улыбнулась лишь глазами, как умела только она.
Он не вникал в трудовую деятельность жены и очень поверхностно знал технологические процессы производства, которому посвятила себя Вера. Разговоры о трудовых буднях, порой, вызывали неизмеримую скуку у присутствующих, если Вера и Григорий погружались в любимую тему. Все знали эту губительную для дружеского вечера особенность, и как только загоралась предупредительная красная лампа, кто-нибудь обязательно старался увести коллег по цеху в дебри другой интересующей остальных темы.
Два упрямых металлурга. Вы стоите друг друга, и готовы умереть за этот чертов металл, едко, но с нескрываемым уважением сказал Иван Феликсович, выключил плиту и достал из шкафа посуду.
Без металлургии, мы бы никогда не познакомились с тобой, нежным голосом напомнила Вера и, потянувшись, вспорхнула со стула.
И я бы не попал в ловушку. Бегал бы сейчас вольным оленем, пощипывал зеленую травку, резвился в прохладных озерах, подтрунил над женой Иван Феликсович, накладывая дымящееся мясо по прозрачным стеклянным тарелкам. Он быстро нарезал кружками огурцы с помидорами, покромсал зелень и добавил к основному блюду.
Вместо этого ты оказался выпрыгнувшим из бурного ручья беззаботной жизни глупым лососем, которого умный медведь подхватил на коготь!
Оба засмеялись и переместились в большую из двух комнат, где они обычно ужинали, так как в крошечной, пятиметровой, кухне находиться двоим одновременно было сложно, а принимать пищу невозможно. Свою квартиру они называли французским чердаком за ее скромные размеры. Однако те немногочисленные гости, что у них бывали, находили их жилище уютным и любили благоприятную ауру, в которой цветочными ароматами смешались доверительные и уважительные отношения обитателей этих стен. Вторая, тоже тесная, вытянутая в форме пенала, комнатка играла роль спальни, где из мебели-то и были всего лишь разложенный диван да шкаф-купе. В расстояние между ними едва мог протиснуться взрослый человек, да и то, больше боком как краб. Но, в отличие от вечных охотников за квадратными метрами, Иван Феликсович и Вера, наоборот, ценили скромные размеры домашнего очага за функциональность (не в футбол же играть) и умеренные отчисления за коммунальные услуги и содержание.
Ужиная, Вера, по привычке, комментировала сюжет фильма и мелькающие на экране события, рассказывала последние новости, делилась своими мыслями о предстоящем отдыхе: в июне планировался двухнедельный маршрут по Германии, Дании, Швеции и Норвегии. Они старались, насколько позволяли отпускные дни, выезжать куда-нибудь за пределы России. Общение вне дома, помимо расширения кругозора, приводило к душевному сближению, наслаждению, умиротворению. В такие моменты они зависели только друг от друга и от своих желаний. Как-то раз они выбрались в Лондон, город мечты Ивана Феликсовича, с Григорием и Ольгой, но из-за несовпадения ритмов и вкусов ругались каждый день и чуть было не потеряли друзей. Решив с тех пор путешествовать вдвоем, они спокойно исследовали местные музеи, забирались на самые высокие здания города, заходили выпить чашку кофе в уютном кафе или просто оставались до полудня в номере, никуда не торопясь. Такая жизнь вполне устраивала обоих, и они полностью принимали все чёрно-белые и разноцветные события, которые она, как великая река, выбрасывала на берег день за днем.
Иван Феликсович слушал жену, пытаясь не потерять суть разговора и нить сюжета на экране. Он думал о своем, возвращаясь к событиям уходящего дня, и воспоминания пронизывали волнующей вибрацией внутренности. Образ гибкого девичьего тела затмевал разум, красными прожилками отпечатывался на желтоватых белках глаз, по-дьявольски искушал. Хотел бы он изменить, отмотать жизнь на полдня назад, чтобы все исправить? Иван Феликсович был из тех, кто почти никогда не жалел о содеянном или пережитом. В свои годы он осознал, что любой опыт не может быть никчемным. Разница только в плате за приобретённую мудрость. Еще он, сколько себя помнил, не мечтал быть на месте другого, с виду более удачливого человека или знаменитости. И дело было не в отсутствии зависти или особом состоянии души. Иван Феликсович любил собственную жизнь, какие бы сюрпризы она ни преподносила. Будучи убежденным в том, что другой жизни не будет и переписать ее заново не получится, редко корил себя за действия, даже которые вызывали в цивилизованном обществе осуждение и порицания.
Совсем забыла поблагодарить своего хозяйственного мужа, она прервала внутренние терзания Ивана Феликсовича, который как баран на полминуты застыл, задумавшись, но с трудом вспомнил, что сменил постельное белье и подмел в спальне. Даже на выходных он трудится, ее губы мягким шелком проехали по его уху. Он ответил поцелуем в нос, как обычно это делал.
Еда закончилась, фильм и непростой день тоже подходили к концу. Развалившись на диване, они лениво смаковали чай с конфетами.
Мне тут пришла в голову мысль, выдала вдруг Вера, поморщившись от дольки лимона, что на самом деле, жизнь начинается с последним вздохом. Мы ходим на работу, заводим семьи и друзей, погружаемся в рутину, ездим по миру, но мы мертвые, мы прозябаем. Все, что за окном, улицы, проспекты, спешащие люди, гудящие машины, рестораны, торговые центры, аэропорты все это мертвое царство, ненастоящее, неживое. И только, когда навсегда закроешь глаза, вот тогда и придет то истинное, то реальное, что называется жизнью.
Иван Феликсович не выказал ни малейшего удивления: он давно привык к подобным высказываниям жены. С чем это было связано, ни он, ни она не могли определиться. Решили списать на перегрузку книгами фантастов в детстве. Иван Феликсович, правда, не раз просыпался от того, что она кричала, смеялась и пиналась во сне. Он не придавал этому значения, считая, что каждый человек со своими странностями и особенностями, и часто находил это увлекательным для себя. Но сейчас ему стало не по себе, каким-то ледяным отчаянием повеяло от высказывания Веры. Он пытался разгадать ее настроение, прислушиваясь к тембру голоса, незаметно ловил ее взгляд, но ничего необычного не нашел.