В детстве Павел рассказывал нам жуткие истории о владельцах этой фермы Лине и Берте. Они считаются одной из самых зловещих местных легенд. Колли о щенячьей ферме, конечно же, известно. Я пыталась убедить себя, что тот острый интерес, который она к ним проявляла, со временем пройдет. «Дети любят страшные истории, думалось мне, когда-то я и сама их любила». Документальные фильмы о настоящих преступлениях и новости о различных злодеяниях меня отталкивают, однако истории совсем другое дело.
Но теперь мне уже не кажется, что в случае с Колли это временное явление.
Мы приезжаем сюда лишь изредка. Ирвин говорит, что пустыня навевает ему мысли о потустороннем. «И что же плохого в потустороннем?» спрашиваю я, чтобы ему досадить. (Хотя он прав. Пустыня действительно оказывает такое влияние.) Думаю, в дом можно было бы привезти телевизор, но сама мысль об этом кажется мне такой же нелепой, как тушь для глаз у тигра. Так или иначе, но мне доподлинно известно, за что он не любит Сандайл, и отсутствие телевизора здесь совершенно ни при чем. Все дело в том, что он не любит вспоминать.
Ему хочется продать этот дом, но это один из тех моментов, в отношении которых я осмеливаюсь категорично ему возражать. До нашей свадьбы он принадлежал мне, в документах на него фигурирует только моя фамилия, так что пусть катится колбаской, как сказала бы Колли.
Впервые Сандайл показывается вдали, когда до него остается еще несколько миль. Потом то и дело прячется за поворотами и каменными глыбами, но каждый раз появляется опять, все ближе и ближе, будто сам едет нам навстречу, а не наоборот.
Колли дергает меня за рукав.
Не делай так, это шелк, рявкаю я.
Стой! кричит от обиды и возмущения Колли. Ты что, забыла, мы же ведь в Онести.
Нет, не забыла, отвечаю я, хотя она права. Я просто немного растворилась в прошлом. А может, и в будущем, поди теперь узнай.
По обе стороны безлюдной автострады вокруг нас высятся развалины Онести, чем-то напоминающие скелеты. Мы всегда останавливаемся здесь по пути в Сандайл. Такова традиция. Поэтому я съезжаю на обочину и выхожу, а вслед за мной и Колли. Из земли торчат покрытые ржавчиной здания и какие-то машины, отбрасывающие в коротких зимних сумерках длинные тени. Воздух стылый. Покрытый коростой металл озарен косым светом.
Городок Онести был основан в 1870 году. В свое время в нем насчитывалось три тысячи жителей. Но когда железная дорога изменила свой пустынный маршрут и свернула в сторону Палм Спрингс, он благополучно скончался. Теперь от Онести осталась лишь проходящая по нему старая автострада, груды вывороченных балок и зазубренные жестяные крыши. На фоне розового заката чахлыми силуэтами выделяются брусья и стропила.
Ничего не трогай, по обыкновению говорю я.
У Колли напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.
И не подходи близко к домам.
Большинство из них уже обрушились, другим осталось стоять всего ничего. Колли что-то мне кричит и несется к руинам. Она обожает здесь бывать.
Колли
«Ну как, нравится?» шепчу я Бледняшке Колли. «Ничего», отвечает она, хотя я знаю, что городок ей по душе. Ее силуэт светится и пульсирует от удовольствия, сквозь голову проглядывает сияющая звезда.
Щенок Дампстер принюхивается и машет хвостом. Затем прыгает и в слабеющем свете мчится к развалинам. Я свистом подзываю его к себе не хочу, чтобы он здесь отстал. Его косточки у меня в рюкзаке, но каковы будут правила, если мама увезет меня отсюда без него? Так рисковать нельзя.
Я оглядываюсь назад убедиться, что мама не видела, как я свистом подозвала воображаемого щенка. Все эти дни она наблюдает за мной с повышенным вниманием. Но в этот момент лишь закусила губу и смотрит перед собой невидящим взглядом.
Я бреду по Онести. Взгляд падает на камин без стен, наполовину занесенный песком. Потом на рухнувший телеграфный столб, разломившийся в длину пополам и побелевший от непогоды. Чуть дальше виднеется лестница, ведущая в никуда, на досках которой гниль образовала изящное кружево. Но то, что приводит меня в особый восторг, прячется в зарослях лебеды.
Я тихонько обползаю их стороной, будто они могут меня услышать. Вот он. В земле широко зияет шахтный ствол. Небольшой, примерно шесть на шесть футов. Его черная пасть на дне маленького кратера в виде воронки. Со стороны может показаться, что шахта засасывает прямо в себя окрестные камни и гравий. Склон воронки крутой и все время осыпается, подходить к нему не хочется можно провалиться вниз. Я пинаю небольшой камешек. Он подпрыгивает, катится по наклонной плоскости, попадает в отверстие и исчезает во тьме. Шахтные стволы наподобие этого называют порталами. Какое правильное слово.
Они разбросаны по всему Онести, но вокруг этого виднеются свежие какашки. Там кто-то живет. Тепляшка или Бледняшка? А Бледняшки вообще какают? Дампстер, насколько я знаю, нет.
Еще минута, и все, а то темнеет, кричит мне мама.
Так оно и есть. Посмотрев по сторонам, я больше не вижу ни щенка Дампстера, ни Бледняшки Колли. Они слились с этой землей, будто принадлежат ей без остатка. Меня охватывает ужас. Что, если им вздумается остаться? Что, если все время они только этого и хотели? Даже я вижу, что здесь для них идеальный дом. Что, если они спустились в портал и теперь оказались где-то совсем в другом месте?
«Бледняшка Колли, Бледняшка Колли!» безмолвно зову я.
Без ответа.
«Бледняшка Колли», повторяю я шепотом.
Колли, зовет меня мама, нам надо быть на месте до наступления темноты.
Еще буквально минутку!
Все мои чувства обостряются, превращаясь в отточенное копье. Теперь я чуть не плачу, ведь, если Бледняшка Колли и щенок Дампстер не вернутся, мне придется остаться совсем одной.
Мама размашистым шагом идет ко мне по песку. В сгущающихся сумерках ее лицо совсем не кажется нормальным и больше напоминает посредственный рисунок, за которым спрятаны кости.
Нет! кричу я. Только не сейчас!
Потом мчусь от нее и забегаю под большую кучу железа, похожую на взорвавшегося паука. Потом ношусь по округе, все больше погружающейся во мрак, и пытаюсь уловить серебристый проблеск. Бросить их здесь я не могу, поэтому по широкой дуге тихо возвращаюсь обратно к шахтному стволу. Слышу, как мама спотыкается в полумраке и зовет меня. Но без Бледняшки Колли и Дампстера я отсюда не уйду.
Впереди в потемках маячит портал. Я направляюсь к нему. Его зев кажется прочным, как черный бархат. Тихонько на цыпочках иду вперед. Вот уже кромка кратера, но ствол будто стал гораздо ближе. Я чувствую, что могу протянуть руку и коснуться его. Откуда-то слышу, как мама выкрикивает мое имя. Меня обдает своим дыханием тьма. Нежное, бархатное дуновение ветра, то в одну сторону, то в другую. А может, дыхание какого-то огромного существа, уснувшего глубоко под землей. Если Бледняшка Колли с щенком Дампстером ушли, то за ними хочу и я. Теплый мир слишком одинок; кроме меня, в нем больше никого нет. Из портала доносится шум. Или нет? У меня чешутся ладошки. А какой он на ощупь, этот мрак?
Я обеими руками тянусь к порталу. Оттуда и правда идут какие-то звуки. Музыка, но не похожая ни на что, что мне доводилось слышать раньше. Будто ударяются друг о дружку холодные камни или трещат длинные глыбы льда
Лодыжку простреливает острая боль. На меня набрасывается щенок Дампстер, язык меж его острых как бритва зубов похож на серебряную ложку. «Ой!» обиженно тяну я. Не знала, что он умеет кусаться.
«Возвращайся, говорит Бледняшка Колли, тебе сюда еще рано».
Из-за кучи битых камней выходит мама, ее злость ощетинилась в воздухе зазубренными копьями. Она оттаскивает меня от шахтного ствола. В глаза бросаются следы моих каблуков на глинистом сланце.
Она крепко держит меня за плечи и смотрит в глаза. Ее руки словно из стали.
Ты что, не понимаешь, что могла погибнуть?
В ее глазах мелькает желтый проблеск. Похоже на сожаление. Она выглядит неуравновешенной. Будто жалеет, что я не провалилась во мрак и не оставила ее в покое. Так что все-таки опаснее, портал или моя мать?
Отпусти! ору я.
Но она лишь властно берет меня на руки. Я окунаюсь в тепло ее тела и чувствую жаркое дыхание на своей шее.
Садись в чертову машину, велит она, отпуская меня, и в жизни больше так не делай. Это не шутки, Колли.
У нее обычное, утомленное лицо, а в голосе лишь слышится привычное напряжение.
Как же мне радостно вновь оказаться в тихом гуле машины. Хорошо даже от ремня безопасности, надежно перехватившего грудь. «Куда вы подевались? спрашиваю я Бледняшку Колли и щенка Дампстера. Я так испугалась».
«Там было полно других собак, отвечает Дампстер, и я просто пошел с ними поздороваться».
Значит, в Онести есть Бледняшки. Интересно, смогу ли я когда-нибудь их увидеть? Я немного думаю об этом, пока в окно светит закатное солнце, окрашивая небо в апельсиновый цвет. О привидениях собак первопроходцев, потом о диких призраках тех, кого бросили, уйдя из этого города.
«А мне пришлось пойти за ним, чтобы забрать, потому что еще не пришло время», добавляет Бледняшка Колли.
Зная этот ее кичливый тон, я закатываю глаза. Опять чудит. Однажды она целую неделю провисела в шкафу, как старая блузка, постоянно твердя одно-единственное слово: «Эмболия, эмболия, эмболия». А потом просто вновь стала нормальной, таскалась со мной по утрам в школу, пряталась в рюкзаке и отпускала злобные шуточки в адрес учителей.
«Сердце мне пронзи, в глаз иглу воткни я умру, смотри», напевает Бледняшка Колли.
Она даже сочинила на эти слова мелодию.
«В старину так поступали, когда хотели убедиться, что ты покойник».
Сообщать ей что-то новое порой весьма забавно. Бледняшка Колли может выставлять себя жуткой всезнайкой, хотя на деле не дает мне даже дорассказать историю, что для нее вполне типично.
«Смотри-ка, говорит она, мы уже приехали».
Роб
От страха, который на меня нагнала Колли, в груди до сих пор гулко бьется сердце. Я только на секунду опустила в телефон глаза, и она сразу же пропала. Бесследно исчезать она по-прежнему умеет хорошо, будто куда-то ускользая из этого мира. Я нашла ее у старого шахтного ствола, надо же было такое удумать. Она тянулась к нему с таким видом, будто увидела пони и решила его погладить. Это было очень опасно, причем ровно то, что я велела ей никогда не делать. Она легко могла съехать по каменистой осыпи и провалиться вниз. Я вышла из себя и наорала на нее до сих пор перед взором стоят ее испуганные глаза, в которых плещется какое-то знание. Под ее ногой хрустнул камешек, она малость поскользнулась и пошатнулась. Тогда я схватила ее и оттащила от тьмы. От ужаса у меня во рту все еще стоит сладковатый стальной привкус. В то же время на поверхность, как бы я ее ни давила, пробивается и другая мысль. Рано или поздно Колли снова попытается причинить Энни вред.
Что, если мне удастся сохранить только одного ребенка? Что, если придется выбирать?
Мам говорит Колли.
С моих губ срывается ругательство, я выравниваю машину, которая выехала на встречку. Сосредоточься. Потом останавливаюсь.
Приехали, обрадованно говорит Колли.
В полумраке черным силуэтом выделяются высокие ворота с пятью прутьями.
Давай, солнышко.
Приятно слышать, что мой голос звучит нормально. Хотя до нормы мне ой как далеко.
Закрыв ворота, Колли запрыгивает обратно в машину. Как только нас со всех сторон окружает ограда, у меня тут же улучшается настроение. Когда открытая всем ветрам пустыня остается позади, мир вокруг кажется лучше. Весь ее простор забирается в голову и порождает безумные мысли. Я уверена, что все эти мои размышления были навеяны как раз ею.
Вокруг Сандайла на многие мили идет забор из сетки-рабицы. Снаружи он выглядит как правительственный объект из телешоу. Там даже есть предупреждающие знаки «Вход воспрещен». По крайней мере, были. К этому времени большинство из них, по-видимому, проржавели и отвалились. Мы проезжаем мимо сарайчиков для хранения инструментов, старых теплиц, амбаров и генераторных будок, которыми усеяна территория. По мере приближения к центру силуэты растут в высоту это надворные постройки и конюшни, когда-то превращенные в гостевые дома и давно никем не используемые. Сквозь длинную, темную крышу проглядывает треугольник ярко-синего сумрака. Это беседка, в которой можно устроиться в одном из больших кресел, каждое из которых вырезано из цельного куска красного дерева, и полюбоваться вздымающимися за пустыней горами. Даже в дневную жару там классно как размышлять, так и работать. Мия и Фэлкон задумывали Сандайл источником вдохновения.
Загоны для собак я снесла, но высокие столбы по их углам намертво вросли в бетон, да так, что их нельзя даже сдвинуть с места. Теперь они одинокими часовыми выделяются у дороги на фоне полумрака. Лаборатории кучкуются за стеной кактусов и милосердно сокрыты от посторонних глаз. Будь у меня возможность, я бы и их сровняла с землей, но снести дом на удивление дорого, особенно здесь. В итоге я их основательно выпотрошила, навесила на двери огромных цепей и висячих замков, позакрывала их и бросила все это дело ржаветь. Их зеленые стены теперь облупились, из-под них проглядывает красноватый саман. Время от времени я хожу их проверить. Внутрь не вхожу. Просто хочу убедиться, что там не обосновались привидения.
Собственно сандайл солнечные часы, давшие название дому, расположился в стороне от дороги, в крутой пирамиде из камней. Местечко сокровенное, явно не для любопытных глаз проезжающих мимо водителей.
Когда последний поворот дороги остается позади, в вечернем свете на нас вдруг надвигается дом. Вот мы и в самом его сердце.
На первый взгляд Сандайл кажется брошенным и даже разоренным груда камней, наваленных перед безликим фасадом с неровной, разрушенной на вид крышей. Будто средневековый замок после плотного артиллерийского обстрела. Вокруг во все стороны разбегаются низкие кустарники и кактусы, чем-то напоминающие стариков, пригибаемые к земле штормами и продуваемые ветрами. Сам дом круглый, идеальный шар в два этажа высотой, выстроенный из массивных глыб пустынного камня. Превосходная защита от жары.
Пока я воюю с замками, Колли водит пальцами по старой вывеске, выгравированной на дереве и прибитой слева от входной двери. «СОБАКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» гласит на ней надпись.
У тебя же в детстве не было домашних питомцев, говорит она, зачем тогда понадобилась эта вывеска?
У нас были собаки, напоминаю я ей, правда, не домашние питомцы. Тебе тоже надо бы кого-нибудь завести, котенка или
Последние слова слетают с моих губ совершенно бездумно.
Мам, у меня уже есть щенок, утомленно говорит Колли, идем лучше в дом.
Когда я отпираю дверь, нас встречает знакомый запах теплого дерева и спертого воздуха. Но мне не удается сдвинуться с места. Когда я вспоминаю, что увидела в ее рюкзаке, к горлу подкатывает тошнота. Небольшой портрет из костей. Когда я велела ей его оставить, она завизжала: «Но мне надо взять щенка Дампстера с собой!»
«Главное, пусть сядет в машину», подумала я. Касаться этой штуковины у меня не было никакого желания. Поэтому я разрешила ей аккуратно положить картину из костей обратно в рюкзак. Я подумала: «Так вот что получается, когда учишь детей кричать, не издавая ни звука?»
До меня вдруг доходит, что, собственно, она натворила. Доходит в плоти и крови. Моя дочь убила живое существо. Взяла теплого, извивающегося в ее руках щенка и И что было потом? Подняла его тельце высоко над головой и с силой швырнула о бетон на усыпанной опавшими листьями аллее за домом? Схватила за тонкую шейку и сдавила ее, пока он брыкался, выставив белое брюшко и суча в воздухе лапками, которые, будь у него возможность вырасти, стали бы размером с картошку? А может, подмешала в миску с хлебом и молоком какого-то яда, а потом выманила его из-под какого-нибудь контейнера. У меня перед глазами стоит картина, как он жадно ест, расплескивая из миски грязной жижицей молоко и помахивая хвостиком не больше мизинца. Я представляю неподвижное лицо Колли, ее зеленые миндалевидные глаза, наблюдающие за тем, как ему становится плохо, как он скребет лапками по животу. Последний сценарий представляется мне наилучшим из всех, на которые только можно надеяться.