И все же вы заблуждаетесь, округлив глаза, перебил его из президиума ректор.
Я не могу нажать на своем теле кнопку и перестать заблуждаться.
Мы ее нажмем! крикнул кто-то в зале.
Вы отрицаете среду, мягко, отечески сказал Варичев.
Никакой настоящий ученый не станет отрицать или утверждать то, что ему не известно с достоверностью. Мне достоверно известно
Вы все время смотрите куда-то в потолок, так же мягко, с улыбкой перебил его ректор. Вы кому говорите?
Богу, богу с такой же улыбкой, показав стальные зубы, ответил Стригалев.
И Федор Иванович заметил в аудитории сразу потеплело. Но ненадолго.
Так я и говорю: мне достоверно известно первое чуть больше чем полупроцентный раствор колхицина дает удвоение числа хромосом у картофельного растения. Сам сотни раз удваивал. И знаю, как это делается и почему. Видел в микроскоп и держал в руках. Второе: это удвоение дает организмы, во многом отличающиеся от исходных. Третье: эти новые растения, если они до эксперимента были привезенными из Мексики дикарями, теперь, приобретя новые качества, вступают в скрещивание с «Солянум туберозум», с картошкой! То есть открываются новые пути для селекции. Так что же мне отказаться от этого?
Вы уродуете природу! отчаянно закричал кто-то в зале.
Стригалев посмотрел в сторону крикуна и грустно покачал головой.
Голос невежды. Дело в том, что все наши эксперименты это лишь повторение того, что в природе происходит миллионы лет. А вот ваше «не ждать милости, взять» вот оно больше похоже на насилие. Только природу силой не больно возьмешь. Вот и я. Уступить силе мог бы. Но не уступлю. А убедиться это не в моих силах. И вам пока не удается убедить
Почему? сказал Варичев. Среди нас есть товарищи, которых мы убедили Они нашли в себе мужество
Ну, такого мужества я в себе не нахожу.
Стригалев помолчал немного, как бы ожидая новых вопросов.
Крестьянина, крестьянина вы забыли! закричал кто-то в дальнем углу зала. Что он скажет о вашем колхицине?
Крестьянин это не ученый, а практик, тихо сказал Стригалев. Практика это память о привычной последовательности явлений. Посадил зерно должно прорасти. И действительно, растет. Это не наука, а память о причинных связях. Ученого характеризует знание основ процесса. Два года назад товарищ Ходеряхин во время отпуска где-то на своей родине в поле нашел колосья голозерного ячменя. Привез, высеял на делянке, получил урожай и говорит: «Я вывел новый сорт!» Даже академик его поздравил. А это оказался всего-навсего широко распространенный китайский ячмень «Целесте». Он даже этого не знал! Товарищ Ходеряхин был здесь типичным практиком-крестьянином, но не ученым. Крестьянин может вырастить хороший урожай, но это не дает ему права называться ученым.
А по-вашему, плохой урожай это наука? закричали из зала. А хороший значит, практика?
Я высказал вам свою точку зрения, сказал Стригалев, не замечая криков. Никем серьезно не опровергнутую точку зрения.
Еще постоял на трибуне, поглядел в зал, оглянулся на президиум и не спеша сошел вниз.
Зал ровно шумел. В разных его концах шли дискуссии. В президиуме Цвях, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, пристально слушал и время от времени ставил перед собой вертикально свой карандаш. Посошков опытный председатель не звонил в свой графин, давал всем выговориться. Потом поднес палец с золотым кольцом к графину. И тут впереди Федора Ивановича у самой сцены раздался дребезжащий голос профессора Хейфеца:
Прошу слова для заявления!
Неужели каяться пойдет? сказал кто-то сзади.
Думаете, осознал? спросил басистый старик.
Не знаю Но вид у него решительный.
Хейфец уже стоял на трибуне, торжественный, откинувшийся назад.
Я хочу сделать следующее заявление, задребезжал его голос в странной тишине. Я не выступил с ним раньше из ложной сентиментальности не поворачивался язык. Я не допускал мысли, что такие методы возможны Слушая ваш, Петр Леонидович, доклад, я ожидал: вот-вот он назовет фамилию Ивана Ильича Стригалева. Вы не назвали, и я подумал: ну, великодушен наш Я проникся уважением! И решил, в свою очередь, промолчать о том, что знал. А теперь я заявляю, что я согласен с вами: нам действительно не по пути! Вчера, товарищи, двое из сидящих здесь в зале слышали и записали следующую беседу товарищей Варичева и Побияхо с Анжелой Шамковой. Они зашли в эту комнату ну, эту, где фанерка. Чего не натворишь второпях. А за фанеркой, в моем кабинете пока в моем, эти два товарища нечаянно оказались. И вот что они услышали и записали. Слушайте! «Варичев: Товарищ Шамкова, ты знаешь, что твой руководитель формальный генетик? Она: Нет. Он: А мы знаем. Придется тебе выступить на собрании. Она: С какой это стати? Он: А с такой мы все знаем, вас во время ревизии Дежкин Федор Иванович уличил. Так что ты не запирайся, нам все известно. Не выступишь так вылетишь из аспирантуры. Руководителя снимем, а теперь это ясно, вылетишь и ты. А выступишь получишь новую тему и нового руководителя». Замечаете, каков стиль! «Ты» как с карманником в отделении милиции! Ну и после этого Шамкова, подумав, рассказала им все, что вы слышали. Потом Петр Леонидович вышел, и Побияхо одна домолачивала Шамкову. Тут уж товарищи и меня позвали послушать. Вы, Анна Богумиловна, сказали: «Милочка, ух как я быстро сделаю тебя кандидатом!»
Товарищ Хейфец, не сгущайте краски! загремел из президиума Варичев. Такой разговор был, но совсем в другой тональности.
Хорошо! Не время доказывать. Но вы же сделали вид, что ничего не знаете! Должны были сразу честно сказать, внести в доклад! А то как новость сенсационную подали! Накаляете страсти.
Мы молчали, чтоб дать возможность самому Ивану Ильичу
Вот-вот! Значит, вы его, как волка, в засаде подстерегали! Организованно!
А ваша маскировка это не прием? закричал кто-то из зала.
Мы в обороне. Это тактика.
А мы в наступлении! сказал Варичев, поднимаясь. Вы прислушайтесь к залу, товарищ Хейфец! Прислушайтесь! Коллектив не на вашей стороне.
Как же я могу прислушиваться к коллективу, когда он весь обкурен парами догмы и, надышавшись, бредет, как во тьме, не видя пропастей и давя ногами невиновных!.. Когда он отдышится от этого газа
Товарищ Хейфец! Товарищ Хейфец!.. это председатель, звеня графином, подал голос.
когда он опомнится, тогда я отдамся на его суд. А сегодня лучшим коллективным деянием, деянием ради общества, ради всех, будет отделение от такого коллектива
Товарищ Хейфец! Я принимаю ваше устное заявление, ледяным голосом протрубил Варичев. И налагаю устную же резолюцию. Вы больше не член нашего коллектива. Можете
Мне здесь и делать нечего!.. Хейфец отмахнулся рукой, спускаясь в зал. Сделали из биологии филофосию! Сплошные обскуранты!
Позор! отчаянно закричал кто-то в зале.
Ничего, буду сам ковыряться! выкрикивал Хейфец, идя по проходу. Заведу огород под кроватью! Хватитесь еще, хватитесь!
Хлопнула тяжелая дверь
В глубоких сумерках Федор Иванович и его «главный» возвращались к себе в комнату для приезжающих. Федор Иванович молча углубленно курил, как-то внезапно ослабев. Во-первых, потрясло то, что у Стригалева, кроме стальных зубов, лагерного прошлого и какого-то общего сходства с никелевым геологом, оказались еще два журнала, двойная бухгалтерия. И он, Федор Иванович, опять приложил руку к тому, чтобы отравить жизнь такому человеку. И он уже чувствовал, что человек этот прав.
А во-вторых, он только что видел: Елена Владимировна и Стригалев быстро прошли, почти пробежали мимо и скрылись в потемневшем парке. Елена Владимировна держала его под руку, заглядывала ему в лицо. «Да, думал Федор Иванович, он, конечно, лучше меня, если честно признаться. Что я? Опять нечаянно человеку ножищу подставил! И с какой это стати, какое я имею право, приехав со стороны, вмешиваться в их давно сложившиеся устойчивые отношения, судя по всему очень серьезные?»
Цвях размяк по-своему. Глядя под ноги, размышлял вслух:
Всегда, Федя, я не перестаю удивляться, наблюдая движение стай. Например, рыбьих мальков. Это же черт-те что! Вот идут все параллельным курсом. Потом вдруг хлоп! как по команде, все направо. Или налево Так, вместе, маневрируя, и подрастают, потом вместе попадают в одну сеть, а там и в одну бочку Что за закон?
«Неужели и здесь я, верный своей планиде, сунусь и разрушу теперь целых две судьбы?» думал Федор Иванович.
Да, Федя. Цвях вздохнул. По-моему, мы с тобой гнали сегодня еще одну собачечку. А? Такое не забудешь
«Нет, нет, ни в коем случае не сунусь! Бежать надо, бежать! Хватит с меня разрушенных судеб», думал Федор Иванович, в то же время кивая Цвяху.
Когда я был маленьким, Цвях заулыбался, мать, бывало, пироги печет, и у нее остается: или тесто, или начинка. Если тесто булочку испечет, накрутничек. Если начинка котлетку. Я так думаю, Федя, Вонлярлярский как такая вот булочка.
Без начинки, согласился Федор Иванович. Но сколько их в булочной
Но добровольцы-то каковы! Как рванулись топтать! А глаза видел? Загадка века.
Загадка веков, сказал Федор Иванович. Загадка всей человеческой популяции.
Все же мир до конца непознаваем, вдруг сказал Цвях. Знаешь, я сейчас беседовал с одним из этих добровольцев. Молодой. Пока о вейсманизме шло таращился. Потом я спрашиваю: «У вас, наверно, есть мама?» «А как же!» и уже мягкий. «И вы ее любите?» «Кто же не любит свою мать?» «Как тебя зовут, сынок?» «Слава», и вытер лоб, смотрит на меня ясными, добрыми такими глазами. Совсем другая система! Правда, в его взгляде проглядывался такой жучок Он почувствовал, что я неспроста интересуюсь. В общем, загадочка!
Они помолчали некоторое время.
И я спрашиваю себя, продолжал Цвях. В джунглях Амазонки висит на лиане вниз головой такое странное существо с зеленой шерстью, с круглыми глазами. О чем оно думает? Как? О чем думает собака? О чем и как думал головастый дурачок Гоша у нас в деревне? О чем думает этот доброволец? О чем в действительности, для себя, думает Варичев? Наверняка же не о том, что говорит! Нет, никогда не узнать. Башка раскалывается! Вот я кто я такой? Наверно, прав Стригалев обыкновенный я крестьянин. Причинные связи, последовательность фактов запомнил и делаю все, как эта связь велит. Посадил зерно смотрю, растет. Лезет, понимаешь Но они если знают столько, сколько я, куда они суются? Почему так орут? Я, например, очень серьезно слушал этих Хорошо ведь аргументируют. А те не понимают! А, Федя? Я тебе честно признаюсь, хочешь? Я до этого дня никогда не слышал ихних аргументов. Только наши Думаю послезавтра удрать отсюда к чертям. Вернусь к своим яблоням, это дело мне знакомое, простое, проще ихних вопросов. Дело свое мы тут сделали, а наблюдать со связанными руками всю их заваруху нет сил. Прав, прав ты был, когда у Тумановой Добро это страдание. Сидел я в этом президиуме и чувствовал: становлюсь все добрее. Еще немного, и заеду кому-нибудь по роже. Давай, Федя, послезавтра утречком на поезд, а?
«Вот! подумал Федор Иванович. Это и есть выход. Уеду!»
С грустью, но решительно он простился со своей мечтой. И даже замедлил шаг от внезапной слабости. Глубоко вздохнул.
Ты что, Федя? Чего охаешь?
Да так
Не переживай. Я сам тогда чуть не подпрыгнул, когда ты От восхищения. Это же само собой получается радость по поводу своей проницательности. На научный восторг похоже, когда откроешь явление. Тут человек делается как полоумный. Ты же себя сам и остановил. Я все видел ты опомнился. Вот только чуть поздновато. Не нами сказано: слово не воробей
Федор Иванович молчал. Усиленно дымил папиросой.
С этой биологической наукой сегодня все стали следователями, ворчал Цвях. Смотрят друг на друга, норовят с хвоста зайти. Конечно, в таких условиях держи ухо востро. Брякнешь что не так и нет человека.
Сами того не замечая, они постепенно нагоняли шеренгу студенток. Девушки спорили о чем-то, то и дело останавливались, бросали растопыренные пальцы одна другой в лицо. Когда Федор Иванович и Цвях подошли к ним вплотную, студентки опять остановились. «Гнать, гнать его надо из комсомола!» услышал Федор Иванович одно и то же, несколько раз повторяемое на разные голоса. С клюющими движениями головой.
Кого это вы так, девушки? Цвях, широко улыбаясь, остановился перед ними.
Вы были на собрании? спросила одна, и из мрака выступила ее юная красота, одухотворенная спором.
Оттуда идем
Значит, слышали все! наперебой сердито защебетали они. А как же! Он же вейсманист-морганист! Вчера мы с ним поспорили
Это что, ваш товарищ?
Сашка Жуков? Какой он товарищ! «Товарищ»!.. У Стригалева днем и ночью торчал. Все знал и молчал
А-а вдруг прокаркал в темноте некий узенький человечек, подошедший сзади. Тогда правильно! Мало ему, дрянь такая! Исключить его! Посадить! Расстрелять! удаляясь, каркал он с тончайшей издевкой.
Вот видите! сказал Цвях, постепенно переходя к нотации. Вот так необдуманно покричите на улице и получится как донос. Глядишь, и из института человека исключат
И правильно сделают! крикнула красивая и поджала губы. Мы с ним не разговариваем!
Почти бегом Федор Иванович и Цвях бросились от них наутек.
Ну цыплятки! крякал и качал головой Цвях. Совсем как у тети Поли! Клюют
Я их не могу осуждать, негромко сказал Федор Иванович. Сам в детстве клевал
Да, ты прав, прав. Юность страшная вещь. Даже когда за правое дело бросается в огонь, она и тут бывает страшна, потому как не понимает же, не понимает ни черта! А рука уже тяжелая, как у большого. Я-то был тогда совсем ведь молодым, когда на крест веревку
Они надолго замолчали. Потом Цвях развел руки, словно обнимал надвигающуюся ночь, и глубоко втянул в себя воздух.
Прямо на глазах потемнело. А чувствуешь, Федя, какой воздух? Ночь любви! Погуляем напоследок?
Федор Иванович послушно подчинился, и они свернули в парк.
Брось курить в такой вечер, сказал Цвях и, выхватив у него изо рта папиросу, бросил. Дыши и мечтай. Знаешь о чем? О прекрасной женщине.
Они брели между деревьями, почти впотьмах. Иногда мимо них в теплом мраке скользили, неслышно уклонялись в сторону темные человеческие фигуры, сгустки тайны, все по двое одна тень высокая, другая пониже. И Федор Иванович каждый раз угрюмо всматривался в них, прислушивался к тихим голосам.
Утром в субботу они, разбросав на койках свои вещи, складывали их в чемоданы.
Никак вчерашний денек из головы не идет, говорил Василий Степанович. Я так думаю, Федя, у всех, кто там был вчера, проснулось это самое Помнишь, говорил я тебе про спящую почку. Про героев и подлецов. По-моему, у всех.
И в вас?
Шевелится, Федя. Так что едем в самое время. Подальше от соблазна.
Федор Иванович вспомнил о своем неоконченном эксперименте. Пробирка с десятью мушками и мутно-розовым киселем на дне по-прежнему стояла на подоконнике в стакане, спрятанная от постороннего глаза. У мушек кипела жизнь. На границе с киселем у самого дна уже были приклеены к стеклу словно бы комочки манной крупы яйца мушек.
Выпустить надо их проговорил задумчиво Федор Иванович.
Зачем было тогда огород городить? сказал Цвях сзади него. Ты сам говорил ясность надо вносить. Возьмем с собой в Москву. Если тебе не интересно я возьму.
После завтрака, выйдя из столовой, они разошлись. Цвях отправился в ректорат отмечать командировочные удостоверения, а Федор Иванович, полный надежд, как охотник, углубился в парк, прошелся к учхозу. И в учхозе в этот день не было практикумов. В институте шли занятия, понятное дело, все были там, в аудиториях.
В два часа дня они, пообедав, завалились на койки. Федор Иванович лег, чтобы наедине с самим собой потосковать, но замечательно заснул и проспал часов до пяти. Проснувшись и сев на койке, он покачал головой, удивляясь самому себе, потом вскочил и отправился к Борису Николаевичу Пораю попрощаться. Дорога к дядику Борику шла сначала парком, потом полем, затем, перейдя по мосту через ручей, он оказался на знакомой улице, дошел до первой площади и некоторое время постоял под аркой большого дома как раз под балконом поэта Кондакова, под его спасательным кругом. Он внимательно осмотрел знакомое семиэтажное здание, но окон Елены Владимировны так и не нашел.