Ты еще сомневаешься, дурачок?
Отложив план, он растянулся на койке Федора Ивановича:
Не возражаешь? Пусть батькины кости немножко понежатся. Люблю после бани. Так он наконец проговори-и-ился! Доктора хочет!
Кассиан Дамианович! Плох тот солдат
В генералы хочется? Академик, закрыв глаза, одобрительно кивнул несколько раз. Хрустя суставами, потянулся. Задумался. Ему хотелось поговорить. Так ты живой человек, я вижу! Это хорошо. По крайней мере, я тебя начал понимать. Слава богу, на место все стало. Конечно, я тебе скажу, мысль о своем месте в обществе посещает иногда и, можно сказать, нередко даже головы гениев. Карьеризм, Федя, свойство всей мыслящей материи. У одного карьеризм в приобретении вещей. А у ученого Ученый тоже стремится. У ученого, у государственного деятеля высший карьеризм. Рвение приобретателя ничто. И некрасиво, и мелко. Ученый приобретает умы. Вон я сколько их приобрел. Среди них есть очень большие люди. Не будем по именам, ты знаешь Кто меня хочет оспаривать или подсиживать того я сейчас же переведу в идеологическую плоскость и отдам в распоряжение умов, которые я приобрел. И они его чувствительно как я скажу посекут. Хочешь не хочешь, а это приходится учитывать. Это я тебе отвечаю на твою юношескую, сынок, дерзость. Библия говорит: учи сына жезлом Аш-ш-ш, ты! Мушками он интересуется! Экзаменовать старика надумал! Зачем тебе? Смирися, гордый человек! Прежде чем командовать, научись подчиняться. Охоться во второстепенных угодьях, которые я тебе отвел. Я тебя оттуда не шугну. Даже, как видишь, помогаю. Загоняю тебя в доктора, дурачка. А ты не упирайся, иди. Там хорошо. И попробуй стать как я. А потом сделаю и наследником. Будешь моих оленей гонять
Кассиан Дамианович! Мне кажется, вы все это говорите кому-то другому. Может быть, этому схоласту Троллейбусу. Но я! Что же мне о шариках, о препарате молчать надо было?
Это ты правильно сигнализировал. А вот почему ты Троллейбусом назвал механизатора этого?.. Я теперь не смогу, буду все время думать. Знаешь, как тяжело Побыл бы на моем месте. Один же за другим так и отходят. Все туда, туда. К мушкам. А оттуда только дураки, мелочь Ты первый с головой, кого мне удалось удержать около себя. За это и я не останусь в долгу. Хоть и колеблешься иногда. Флюктуируешь. Я вижу, все вижу Он уставился на Федора Ивановича глазами, полными муки. Скажи лучше прямо: могу я еще опираться на тебя, сынок? Ведь борьба, борьба! Не подведешь старика? Я ж тебе так верю
Можете опираться больше, чем опирались всегда, твердо отчеканил Федор Иванович и долго смотрел в глаза академика, выдерживая его исследующий душу взгляд.
Часть вторая
I
В начале января у Федора Ивановича был странный разговор по телефону с академиком Рядно. Кассиан Дамианович позвонил рано утром прямо из своей московской квартиры: ему внезапно пришла в голову хорошая думка:
Слушай, Федя, ну что это у нас все война и война? Давай же вступим с ним в переговоры. Устроим на часок перемирие, а? Он работает над картошкой, так и мы ж над картошкой! А почему не вместе? Разве мы не для социализма? Ты подъедь к Троллейбусу, ты ж это умеешь подъезжать
К схоласту? спросил Федор Иванович, чуя в словах академика какую-то новую игру.
Подожди-и, нетерпеливо проныл Рядно. Я тебе дело предлагаю. Слушай, поговори с ним, я знаю, он способен вести переговоры. Ему ж наверняка что-нибудь надо. Зарплаты ж у него нет
Так у нас ведь с вами программа
Ты не притворяйся, ты все уже понял. Программу делай, а тактику не забывай. Он должен клюнуть и клюнет. Пусть назовет свою цену, что ему надо. Нет человека, который не клюнет. Он будет ломаться, у него в руках сила, он владеет материалами, навезли ему из-за границы дружки. Попрятал Пусть ломается, а ты меняй наживку, подбирай. Соглашайся на все, открой пар полностью. Ты чего молчишь? Дурачок, это ж не значит, что мы так все ему и дадим. Он сейчас сидит, во все стороны оглядывается, перепрятывает свое сокровище. Надо вывести его из этого состояния.
Кассиан Дамианович, мы с вами действительно, хоть и в разных местах находимся Я об этих материалах все время думаю.
Так ты ж не думай, а делай! А батько будет думать.
Лапу мы и так наложили. Все материалы у нас
Ой, сынок, не все. Ну что ты говоришь Тьфу, мне даже не хочется слушать. Ревизию разве не ты делал? Он опять противно, болезненно заныл: Ну что, ну что ты в самом деле? Забыл?
Не забыл. Помню.
Вот то-то.
Они помолчали.
Надевай сейчас мой полуперденчик Извини, теперь он твой И отправляйся к нему. Привет передай. Скажи: «Мой старик раскололся, поднимает белый флаг и выслал меня парламентером».
И Федор Иванович надел этот пахнущий бараном новый черный полуперденчик с толстым черным воротником и с красно-ржавым, как жареная капуста, дико-лохматым хутром, как академик называл мех подкладки, надел еще подаренную академиком черную курчавую ушанку и отправился к Стригалеву.
Иван Ильич был дома. Встретив его, сейчас же вернулся за свой стол и продолжил давно начатое дело стал пересыпать картофельные семена из одного пакетика в другой и писать на пакетиках сложные формулы известного только ему шифра. Слушая новость, таращил время от времени глаза и наклонял лохматую голову.
Я думаю, Федор Иванович, вы должны ему сказать, что я сказал вам, чтобы вы сказали ему тут он угрюмо усмехнулся, чтобы вы сказали ему Будто это я вас уполномочил так сказать, что меня нет дома, застать нельзя. Но что на самом-то деле эта сволочь Троллейбус сидел в своей хате и упаковывал какие-то клубни и семена. Без сомнения, для того, чтобы отправить их в надежное место.
Федор Иванович согласился с таким ответом.
Будем сами делать первые ходы, сказал он. Так вернее.
И когда на следующее утро академик опять позвонил, старику так и было доложено: «Он сказал мне, чтобы я сказал вам» и так далее.
Никуда он не пошлет их, сейчас мороз, неуверенно проговорил Кассиан Дамианович после длительного раздумья.
У нас ноль градусов, заметил Федор Иванович. Троллейбус перекладывал клубни паклей, целая гора лежала на полу. Если не далеко посылать, могут и не замерзнуть.
Пыль, пыль он пускает! в отчаянии закричал академик. Потом надолго умолк. Федор Иванович даже подумал, что Москва отключилась. Но нет, она не отключилась размышляла. Ты так считаешь? проныл старик. Л-ладно
И повесил трубку. И ни слова на прощание. Ни одной шутки. Решил что-то важное для себя.
С тех пор уже целых два месяца он не давал о себе знать. И Федор Иванович забыл об этом разговоре. Чего ни в коем случае нельзя было допускать, потому что могущественные люди вот так произносят свое «л-ладно» не зря. И притом редко. И стараются при посторонних не допускать подобных неуправляемых движений, выдающих дурные намерения.
Уже шел март. Уже начались одна за другой яркие оттепели. Жизнь Федора Ивановича текла, как течет хроническая болезнь. В основном вся его работа была в учхозе: он вместе с Ходеряхиным и Красновым, с Еленой Владимировной и аспирантами раскладывал клубни по ящикам для светового проращивания, набивал горшки землей, высевал в чашки Петри легкие, как чешуя, картофельные семена. При этом только у него одного в груди постоянно щекотало чувство риска, большой, опасной игры.
Он появлялся за спиной то одного, то другого из работающих, и его рука неожиданно протягивалась к ящику или к чашке Петри, похожей на дешевую стеклянную сахарницу с крышкой, и бесшумно вносила поправки. «Вот так будет лучше, вы не находите?» Шамковой среди них уже не было. Она перешла к Анне Богумиловне Побияхо, занималась вместе с нею злаками.
Появлялся Федор Иванович и около Елены Владимировны, она чувствовала его приближение и, чуть порозовев, наклонившись к своим горшкам, спрашивала иногда: «Придешь сегодня?» Они были уже на «ты», и Федор Иванович почти каждый день приходил к ней в гости. Бабушке было уже известно, что он жених.
Его удивляла одна вещь: Краснов всегда работал неподалеку от Елены Владимировны, в кружке бывших аспирантов Стригалева, и, похоже, был своим в их компании. «Чего это вы альпиниста от себя не отвадите? спросил он как-то у Елены Владимировны. Он же Касьянов соглядатай, он семена украл у Ивана Ильича». Лена отвечала, что не украл, а нашел в ящике стола, и что все это известно, и ничего страшного нет.
Было последнее воскресенье марта. В этот день Федор Иванович должен был идти к Елене Владимировне, к трем часам. В восемь утра он уже встал, побрился и выгладил электроутюгом свой новый костюм темно-серый с мужественным фиолетовым оттенком. Купил он его по требованию Стригалева чтобы все видели процветание нового зава проблемной лабораторией. Он собирался выйти из дому часа на три раньше надо было прогуляться по парку, справиться с волнением. Он до сих пор еще не понимал некоторых особенностей в жизни Елены Владимировны. Но уже примирился с ними, временно подчинился. У некоторых людей с такого временного подчинения начинается страшный процесс охлаждения, и это хорошо знают мудрые старики.
В двенадцатом часу он медлительно облачился в новый костюм и сразу стал похож на строгого худощавого боксера, получившего несколько прямых ударов в лицо и собравшего всю свою волю для ответной атаки. Протянув руку к вешалке, где, выпятив наружу всю свою лохматую огненную душу, висел подарок академика ставший уже любимым черный полуперденчик, Федор Иванович замер он увидел за окном полковника Свешникова. Михаил Порфирьевич неторопливо, помахивая сложенной газеткой, шагал вдалеке, направляясь по косой тропинке в сильно подтаявшем снегу сюда, похоже, к крыльцу Федора Ивановича. Он был в черном пальто с черным каракулевым воротником, в черном каракулевом треухе и сапогах. Полковник не подозревал, что находится под наблюдением. Сложив полные губы трубкой, наклонив голову и чуть выкатив светло-серые с желтинкой глаза, напряженно следил за какой-то своей мыслью.
Месяца два с лишним назад как раз под старый Новый год они, беседуя о свободе воли, прогуливались по Советской улице вдвоем он и Федор Иванович и зашли в большой магазин «Культтовары», размещенный в том же доме, где жил поэт Кондаков. Зачем зашли, Федор Иванович уже забыл. Но одно запомнилось: подойдя к какому-то прилавку, они оба сразу увидели под стеклом коробку грима для самодеятельной сцены и взглянули друг на друга. «Подарю-ка ему грим! подумал Федор Иванович. Будет в самый раз!» И, затаив улыбку, полез в карман за деньгами. Свешников опередил. Попросил у продавщицы эту коробку и, протянув ее своему спутнику, сказал:
Мой вам новогодний подарок.
Это что с каким-нибудь значением? спросил Федор Иванович, весело глядя ему в глаза.
Сам не пойму взял да и купил. Зато оригинально.
Теперь эта коробка лежала на подоконнике. А за окном, помахивая газеткой, шел сам даритель. Он пересек все поле зрения и исчез. «Пронесло», подумал Федор Иванович. Его беспокоили странные отношения, уже давно сложившиеся между ними. Отношения продолжали развиваться, и впереди уже смутно угадывался какой-то предел. Хотелось вырваться из этой упряжки, но не было сил для этого надо было бросить какую-то резкость в эту приветливую, растерянную, почти детскую улыбку. А как бросишь? «Ведь я же не знаю его целей Ну и что же, что он оттуда»
Он вдруг услышал шаги по коридору. Полковник шел к нему. Раздался негромкий стук в дверь.
А-а! закричал Федор Иванович, открывая дверь. Кто пришел! Кого принесло! Какими судьбами!
Вот он где живет! тем же слишком радостным голосом откликнулся Свешников, топчась у двери, с любопытством озираясь. Жилище философа! Так вот где он проводит бессонные ночи в размышлениях!..
Михаил Порфирьевич! Давайте ваше пальто! Чувствуя всю трусливую фальшь своего голоса, Федор Иванович подошел, чтобы помочь гостю раздеться.
«Вот черт! подумал он, протягивая руки к черному пальто. Сейчас начнет потихоньку вытаскивать из меня»
Я сам. Полковник вдруг посмотрел ему в лицо с мгновенной укоризной и стал снимать пальто. Перед этим он бросил свою сложенную газету на стол. Она медленно начала раскрываться, и оказалось, что туда вложена книжка: «Т. Морган. Структурные основы наследственности». И на ней был знакомый чернильный штамп: «не выдавать». Наискось, поперек слова «Морган».
«Что это пароль? Или приманка?» подумал Федор Иванович.
Возникла пауза. Свешников заметил взгляд Федора Ивановича, на миг остановился с пальто, висящим на одном плече, но мгновенно же и овладел собой. Спокойно повесил пальто на вешалку у двери. На нем теперь был военный китель с золотистыми погонами.
Интересуетесь? спросил Федор Иванович, кивнув на книжку.
Да так вот, решил Взял тут у одного Вы, конечно, знакомы с этой штукой?
И труд читал Федор Иванович хотел сказать еще: «И книжку эту знаю, и даже ее хозяина», но промолчал. Важные сведения нельзя выпускать из хранилища памяти без особой нужды. Он промолчал. А сам факт, растревожив душу, уселся там, похоже, навсегда.
Лицо у Михаила Порфирьевича, шея и руки все было крапчатым и нежным. Светились рыжие волоски. Но из этой нежности были собраны на лице толстые складки, которые и при детской улыбке не утрачивали своей самостоятельной суровости.
Ну что же, товарищ полковник, сказал Федор Иванович, помедлив, садитесь и рассказывайте. Вы пришли специально ко мне значит, у вас
Вы думаете, у нас всегда должны быть дела? Ну да, я понимаю Без приглашения
Скажу честно: когда так входит человек вашей профессии, всегда
Вы думаете, нам следует быть в полной профессиональной изоляции? Думаете, это приятно вот так знать
Ничего не попишешь служба.
Но я же с вами, по крайней мере сейчас, не на работе
Сказал волк барашку
Вы не очень приветливы, Федор Иванович.
А что остается Федору Ивановичу, когда ему говорят: «С вами, дорогой, я не на работе. По крайней мере, сейчас». Интонацию вы улавливаете?
Они оба затаили дыхание и стали смотреть по сторонам. Сидели друг против друга, барабанили пальцами по столу. «Вот и бросил резкость в лицо, думал Федор Иванович. Вот и вырвался из упряжки. Никуда, никуда не уйти!» Он уже искательно поглядывал на гостя что бы такое сказать ему помягче Свешников, видимо, тоже чувствовал себя виноватым. Он быстро справился с неловкостью:
Это у вас на подоконнике, по-моему, мой подарок. Любуетесь?
Грим ведь предназначен очень определенно. До сих пор не знаю, что с ним делать.
И не надо знать. Это средство общения. Полковник дружелюбно улыбнулся.
Если бы я тогда опередил вас, это средство лежало бы на вашем окне.
Разумеется Свешников опять замолчал, поглядывая по сторонам. Что это за таинственные знаки вы тут понаставили? Вот я вошел и куда ни посмотрю, везде они. На стене, на подоконнике Тут вот, на столе, сразу три. Крест какой-то Это икс? У вас был неразрешимый вопрос? Или знак умножения? Что это такое?
Не крест и не икс. Объемная фигура, вроде песочных часов. Видели песочные часы? Два конуса. Вот этот конус вверх расходится, в бесконечность. А второй вниз. Тоже в бесконечность.
Это вы рисовали, когда впервые пришло в голову? Обдумывали?
Когда впервые услышал от другого человека. Рисовал, чтоб понять то, что услышал.
Я забыл У вас всегда автор мысли не вы, а кто-то другой. А вас больше интересуют разработки и интерпретация готовых идей.
Лучше не скажешь!
Хорошо И что же они показывают, эти песочные часы?
Ну, отчасти то, что бесконечностей в мире бесконечное число.
Хороший символ. Наглядный. В общем-то, это мы и так знаем.
Это особые бесконечности. Их вы еще не знаете. Один мой знакомый открыл.