Бесконечный потенциал, неограниченная, безоговорочная целостность бытия без изъятий, без обязательств, без действий: бытия только самим собой и больше никем, бытия всем.
Таким она его вдруг увидела, и больше всего в этом прозрении поразила ее сила этого человека. Он оказался сильнее всех, кого ей приходилось встречать, потому что его нельзя было сдвинуть с центра. Вот почему он ей понравился. Сила притягивала ее, как свет мотылька. Она выросла в любящей семье, но силы в ее окружении не хватало: не на кого было опереться, это другие на нее опирались. Тридцать лет она мечтала, что встретит кого-то, кого не надо будет подпирать, кто не станет на нее опираться никогда, ни в каких обстоятельствах
И вот сбежавший от врача плюгавый псих с красными глазами ее надежда и опора.
Жизнь такая запутанная штука, что черт ногу сломит, подумала Хезер. Никогда не угадаешь, что дальше. Она сняла плащ, а Орр тем временем взял с полки чашку, достал из буфета банку с молоком и сделал ей крепкий кофе: девяносто семь процентов кофеин, три все остальное.
А сами?
Больше уже не могу. Изжога.
Ей так его стало жалко.
Может, бренди?
Он взглянул с робкой надеждой.
Вы от него не уснете. Наоборот, взбодритесь. Сейчас схожу.
Он посветил ей фонариком на улице. Ручей гремел, деревья застыли в тишине, над головой скалилась луна. Луна пришельцев.
Вернувшись в дом, Орр налил себе немного, отхлебнул, вздрогнул: «Хорошо!» и выпил до конца.
Она поглядела на него одобрительно.
Всегда вожу с собой пинтовую флягу. В машине обычно держу в бардачке, а то, если полиция тормознет, надо показывать права фляга в сумке ни к чему. Но обычно держу при себе. Занятно: каждый год пару раз приходится очень кстати.
Вот почему у вас такая большая сумка, сказал Орр с хмельком в голосе.
Само собой! Добавить, что ли, в кофе? А то больно крепкий. Она плеснула бренди себе в чашку и заодно налила ему. Как вам удается не спать уже часов шестьдесят-семьдесят?
Я не то чтобы совсем не сплю просто не ложусь. Можно вздремнуть сидя, но без снов. Чтобы снились сны, надо лечь тогда большие мышцы расслабятся. В книгах вычитал. В принципе, работает. Пока настоящих снов не было. Но если толком не удается расслабиться, быстро просыпаешься. А в последнее время начались галлюцинации. Будто по стене что-то ползает.
Вы так долго не протянете!
Да. Знаю. Просто надо было уехать. От Хейбера.
Пауза. Похоже, на него опять накатило оцепенение. Он глуповато хихикнул.
На самом деле я вижу только одно решение, продолжил он, убить себя. Но не хочется. Это как-то неправильно.
Конечно неправильно!
Но это надо остановить. Меня надо остановить.
Она не совсем его поняла, и вникать желания не было.
Хороший у вас домик, сказала она. А как дровами пахнет! Лет двадцать этого запаха не чувствовала.
Згрзняю воздух, пробормотал он со слабой улыбкой.
Казалось, он вот-вот отключится, но она заметила, что на раскладушке он сидит ровно, даже не позволяет себе прислониться к стене. Он поморгал.
Когда вы постучали, я решил: сон. Поэтому сраз не сраз открыл.
Говорите, намечтали себе этот домик во сне? Скромненько. Почему тогда не придумали себе шале на морском берегу в Сэлишане или замок на мысе Перпетуа?
Он нахмурился и покачал головой:
Хотел только это.
Еще поморгав, он спросил:
Что случилось? С вами что случилось? В пятницу. У Хейбера. На сеансе.
Так я как раз и приехала спросить!
От этих слов он проснулся.
То есть вы поняли
Видимо. Я чувствую, что что-то произошло. С тех пор как будто на одних и тех же колесах сразу по двум путям еду. В воскресенье в собственной квартире налетела на стену! Видите?
Она показала чернеющий под шоколадной кожей синяк на лбу.
Там оказалась стена, хотя там не было стены Как вы с этим живете? Как вы вообще понимаете, где что находится?
Я и не понимаю, ответил Орр. Все время путаюсь. Если так и должно происходить, то хоть не настолько часто. Перебор. Уже не знаю: я сошел с ума или просто слишком много противоречащих сведений. Я Просто Вы что, действительно мне верите?
А что остается? Я же видела, что случилось с городом! Как раз смотрела в окно. Только не думайте, что я хочу верить. На самом деле не хочу, пытаюсь не верить. Боже, кошмар какой-то. Но этот Хейбер, а? Он ведь тоже не хотел, чтобы я поверила. Так заболтал меня сразу. Но то, что вы сказали, когда проснулись И потом эти стены на пустом месте, и на работу пошла не на ту улицу И вот хожу и думаю: а что еще ему приснилось после пятницы? Уже, наверное, все изменилось, только я не знаю, потому что меня рядом не было. И я начинаю думать, что́ именно изменилось, и вообще не понимаю, осталось ли что-то настоящее.
Вот именно. Слушайте, вы ведь знаете про войну? На Ближнем Востоке?
Еще бы. На ней мой муж погиб.
Ваш муж? На лице у Орра выразилось отчаяние. Когда?
За три дня до того, как договорились ее закончить. За два дня до Тегеранской конференции и американо-китайского пакта. Через день после того, как пришельцы взорвали базу на Луне.
Он смотрел на нее словно в ужасе.
Ну что такое? Да ладно, старая рана. Прошло уже шесть лет, почти семь. Если б его не убило, мы бы уже развелись. Отношения у нас были так себе. Слушайте, вы тут ни при чем!
Я уже не знаю, когда я при чем, а когда нет.
В случае с Джимом точно ни при чем. Ну был такой здоровый черный парень, симпатичный, зараза, и несчастный. В двадцать шесть уже большой человек, капитан ВВС, а в двадцать семь его сбили. И не вы это устроили, так на земле уже тысячи лет заведено. И все всегда так и происходило, задолго до пятницы, когда мир еще был перенаселен. Точно так же. Только это случилось в начале войны правильно? сказала она вдруг тихо, упавшим голосом. Боже мой, его ведь убили сразу, а не перед перемирием. И война все продолжалась и продолжалась. И сейчас еще шла. А никаких никаких пришельцев не было. Правда?
Орр кивнул.
Вы их во сне придумали?
Он сказал увидеть сон про мир. Мир на земле, и в человеках благоволение. Вот я и сочинил инопланетян. Чтобы был общий враг.
Это не вы. Это все его прибор.
Да нет, мисс Лелаш. Я и без прибора отлично справляюсь. Он просто экономит время переносит меня сразу в фазу сновидений. Хотя в последнее время Хейбер над ним работал, что-то улучшал. Он большой мастер улучшать.
Зовите меня Хезер.
Красивое имя.
А вас зовут Джордж. Он вас постоянно называл Джордж. Как будто вы этакий смышленый пудель или макака-резус. Джордж, лежать! Джордж, спать!
Он белозубо рассмеялся. Приятный смех, несмотря на всю его растрепанность и смущение.
Да это не меня. Он не со мной говорил, а с моим подсознанием. Это оно для его целей как собака или мартышка. Оно, конечно, не рационально, но его можно выдрессировать.
В его словах не было ни капли горечи, хотя говорил он довольно страшные вещи. Неужели некоторым вообще не свойственно возмущаться, ненавидеть, подумала она? Неужели есть люди, которые никогда не ополчаются на весь мир? Которые видят зло, сопротивляются ему, но на которых оно совсем никак не влияет?
Конечно, есть и были. И несть им числа, живым и мертвым. Это те, преисполненные сострадания, что вернулись в круговорот колеса, что идут путем, по которому идти нельзя, сами не ведая того: жена крестьянина-издольщика в Алабаме, лама в Тибете, энтомолог в Перу, рабочий в Одессе, зеленщик в Лондоне, козопас в Нигерии, древний старик, стругающий палку близ пересохшего ручья где-то в Австралии, и все прочие. Нет среди нас таких, кто с ними не встречался. Довольно их хватает, чтоб не остановилась жизнь на земле. Наверное, хватает.
Послушайте, это важный вопрос: у вас только после встречи с Хейбером начались эти
Действенные сны? Нет, еще до. Я потому к нему и попал. Мне было страшно, и я начал по чужим карточкам доставать успокоительные, чтобы ничего не снилось. Не знал, что делать.
Почему тогда последние две ночи ничего не принимаете? Почему пытаетесь не спать?
У меня еще в пятницу все закончилось, а аптек здесь нет. Но мне надо было уехать. Чтобы быть подальше от доктора Хейбера. Все сложнее, чем ему хочется думать. Он считает, в мире можно все поправить. И он пытается при помощи меня поправлять мир, но только не признается. Он лжет, потому что не хочет смотреть правде в глаза. Его не интересует истина, его не интересует, что есть на самом деле, он ничего не видит, кроме своего сознания, своих представлений о том, как все должно быть.
Ну, как адвокат я вам ничем помочь не могу, сказала Хезер, не очень разобравшись в его словах.
Она отхлебнула кофе с бренди смесь не то что вырви глаз, а сразу оба.
В его гипнотической установке, продолжила она, я не услышала ничего такого. Он вам просто сказал не беспокоиться из-за перенаселения и все такое. И если он намерен скрывать, что использует ваши сны в сомнительных целях, кто ему помешает? С помощью гипноза он всегда может сделать так, что при сторонних наблюдателях вам действенный сон не приснится. Интересно, почему он пустил меня? Вы точно знаете, что он сам-то верит? Не понимаю его. Но в любом случае адвокату влезть между психиатром и пациентом тяжело, особенно если психиатр светило, а пациент маньяк, который считает, что его сны сбываются. Нет уж, увольте! Но послушайте, неужели никак нельзя не видеть снов по его заказу? Может, транквилизаторы?
Пока я на ДТЛ, у меня нет аптечной карты. Он мне их должен будет сам прописать. Да и потом, «Усилитель» все равно заставит видеть сны.
Вмешательство в частную жизнь. Но на иск не потянет Слушайте. А что, если вам во сне его изменить?
Орр уставился на нее сквозь туман дремоты и бренди.
Сделать его гуманнее Хотя вы говорите, он и так гуманный, хочет как лучше. Но он любит власть. Нашел отличный способ управлять миром и ни за что при этом не отвечать. Ну? Сделайте его не таким властолюбивым. Пусть вам приснится, что он очень славный человек. Что он вас лечит, а не пытается использовать.
Но я не могу сам загадывать себе сны. Никто не может.
Энтузиазм ее погас.
Забыла. Когда я начинаю в это верить, сразу кажется, что вы можете всем управлять. А вы не можете. Просто делаете, и все.
Ничего я не делаю, буркнул Орр. И ничего никогда не делал. Я просто вижу сны. А потом оно случается.
Я вас загипнотизирую, вдруг сказала Хезер.
Допустив мысль, что невероятное может быть правдой, она почувствовала легкий экстаз: если возможны такие сны, что же тогда невозможно? Кроме того, она с двенадцати часов ничего не ела, и кофе с бренди давали о себе знать.
Орр снова на нее уставился.
Я уже пробовала. В институте, еще до юрфака, ходила на психологию. Был один курс, когда мы все пробовали друг друга гипнотизировать. Внушаемость у меня не очень, но других гипнотизировать получалось лихо. Давайте я вам какой-нибудь сон внушу. Про Хейбера чтобы он перестал вредить. Только это, ничего больше. Ну как? Мне кажется, это довольно безопасно. По крайней мере, не опаснее остального, что сейчас можно предпринять.
Но у меня высокая сопротивляемость гипнозу. Раньше не было, но он говорит, теперь есть.
Вот почему он применяет вагус-каротидную индукцию? Терпеть не могу, когда ее делают: как будто человека у тебя на глазах убивают. А так не сумею, да я и не врач.
Мой стоматолог просто ставил гипнопленку. И все получалось. Вроде бы. Мне так кажется.
Он явно уже говорил во сне и мог бы так бормотать до бесконечности.
Видимо, сопротивляемость у вас не к гипнозу, а к гипнотизеру мягко сказала Хизер. Попробуем все-таки? Если получится, я вам дам установку увидеть один небольшой как вы сказали? действенный сон о Хейбере. Чтобы он во всем сознался и постарался помочь. Как думаете, сработает? Вы не против?
Я хоть посплю. Мне все-таки надо иногда спать. Сегодня уже не выдержу. Если думаете, что у вас получится с гипнозом
Должно получиться. Только слушайте, у вас нет чего-нибудь поесть?
Есть, сонно пробормотал он, но через минуту очнулся. Да, есть, простите. Вы же не ели. Сюда еще ехали. Есть хлеб
Он порылся в буфете и достал буханку хлеба, маргарин, пять крутых яиц, банку тунца и увядший пучок салата. Она тем временем нашла две тарелочки из фольги для выпекания пирогов, три разномастные вилки и маленький нож для фруктов.
А вы ели? строго спросила она.
Орр не помнил. Они перекусили: она сидя за столом, он стоя. Встав на ноги, он взбодрился, и у него обнаружился изрядный аппетит. Пришлось разделить все поровну, даже пятое яйцо.
Вы очень хороший человек, сказал он.
Я? Почему? Что к вам приехала? Да ерунда, просто испугалась. Когда в пятницу мир взял и перевернулся! Хотелось разобраться. Я ведь, когда вы спали, как раз смотрела на больницу, где я родилась, за рекой. И вдруг раз ее нет и не было никогда!
Я думал, вы с восточного побережья, сказал Орр ни к селу ни к городу.
С логикой у него в этот момент было туговато.
Нет. Она тщательно вычистила банку из-под тунца и облизала нож. Из Портленда. Причем уже два раза. Два разных роддома. Во дела! Но оба раза здесь родилась и выросла. Как и мои родители. Папа у меня негр, мама белая. Довольно любопытная история. Он в семидесятых был такой воинственный активист: «Власть черным!» и все прочее. А она была хиппи. Он из неблагополучной семьи из черного района, безотцовщина, она дочь адвоката крупной корпорации из фешенебельного Портленд-Хайтс. Бросила институт, подсела на наркотики все, как тогда было принято. Познакомились они на каком-то митинге, против чего-то протестовали. Тогда еще митинги не были запрещены. Поженились. Но долго он все это вытерпеть не мог я имею в виду не только брак, а всю ситуацию. Когда мне было восемь, уехал в Африку. В Гану вроде бы. Он считал, что его предки оттуда, хотя он точно не знал. Вся его семья, сколько себя помнила, жила в Луизиане, и Лелаш фамилия рабовладельца. По-французски значит «трус». Я в школе выбрала французский, потому что у меня французская фамилия, хихикнула она. Словом, взял и смотался. И бедная Ева совсем расклеилась. Ева это моя мать. Она не хотела, чтобы я называла ее «мама»: долой эти собственнические словечки из буржуазных семей. В общем, я звала ее Евой. Некоторое время мы жили на горе Худ в типа такой коммуне. Боже мой! Холодрыга зимой страшная. Но полиция нас разогнала: мол, вынашиваем антиамериканский заговор. Потом она перебивалась то тут, то там. Иногда делала красивую посуду, если кто-нибудь давал свой гончарный круг и печь. Но чаще она просто была на подхвате в магазинчиках, ресторанах и все такое. В их среде было принято друг другу помогать. И все здорово помогали. Но она крепко сидела на наркотиках и не могла слезть. Год продержится и снова-здорово. Чуму пережила, но в тридцать восемь кольнулась грязной иглой и насмерть. И что вы думаете объявились ее родственники и взяли меня к себе. Хоть раньше меня ни разу не видели! И оплатили мне институт и юридическое образование. Каждый год езжу к ним на Рождество. Я у них такой показательный негр. Но знаете, что самое странное? Я сама не понимаю, какого я цвета. Отец был черный, настоящий такой (белая примесь у него была, но он был негр), мать белая, а я ни то ни другое. Ведь отец ненавидел мать за то, что она белая. Но и любил тоже. А она, видимо, любила не столько его, сколько его цвет кожи. И какая тогда получаюсь я? Так и не разобралась.
Коричневая, мягко сказал он, стоя позади ее стула.
Дерьмовый цвет.
Цвет земли.
А вы из Портленда? Ваша очередь.
Да.
Ничего не слышу из-за этого ручья. Черт! Я думала, на природе обычно тихо. Продолжайте!
Правда, у меня теперь столько разных детств, сказал он, даже не знаю, о каком вам рассказать. В одном родители умерли в первый год Чумы. В другом не было никакой Чумы. Не знаю Все они были довольно скучные. Рассказывать нечего. Я просто выживал, как мог.