Знаешь, сказал он, если уж ты такая, тебе бы следовало писать стихи.
Лиза покачала головой:
Не хочу. Стихи пишут теперь только глупые или старики.
Смешная ты, Лиза. Как будто не все равно, раньше или теперь. А что же, по-твоему, теперь надо делать?
Лиза подняла к нему голову:
Надо жить и ни о чем не мечтать.
Он смотрел на ее бледное лицо, на ее светлые прозрачные глаза.
Тебе должно быть это нелегко?
Ну, легко не легко, а надо. Она презрительно пожала плечом и отвернулась. Очень жарко. Давай пересядем на диван.
Андрей сел рядом с ней. Они помолчали.
Как быстро темнеет. Нет, не зажигай света, Андрей, так приятнее.
Дрова трещали в камине. Красный отблеск огня падал на диван, на Лизу. Она протянула руки к огню.
Знаешь, Андрей, я все думаю, начала она медленно. Я все думаю, как должно быть тяжело и отвратительно жить, если детство самое лучшее. А дальше будет еще хуже. Я не хочу быть взрослой. Она покачала головой. И знаешь, мне кажется, я и не буду взрослой.
Вздор, Лиза. Это оттого, что тебе только четырнадцать лет. Четырнадцать самый глупый возраст. В марте тебе будет пятнадцать, и сразу станет легче.
Она опять покачала головой:
Ах нет, я не верю. Не станет ни легче, ни лучше.
Он ничего не ответил.
Отчего ты такой грустный, Андрей?
Я совсем не грустный.
Нет, грустный. Не спорь. Ты всегда грустный. Вот ты сейчас ужасно похож на грустную хищную птицу. На ястреба. Она взяла его за руку. Et alors, parce quil était toujours triste on lappela Tristan, сказала она медленно и вздохнула. Отчего ты разлюбил меня, Андрей?
Он поцеловал ее ладонь:
Я люблю тебя, Лиза.
Неправда. Ты никогда не приходишь ко мне. Ты все с Колей.
У нас дела.
Какие такие у вас дела?
Он наклонился к ней:
Я люблю тебя, Лиза. Верь мне. Я не виноват. Мне очень тяжело. Мне все надоело.
Она обняла его:
Если ты любишь меня, ничего больше не надо. Тебе тяжело, и мне тяжело, но вместе все-таки легче.
Он положил голову к ней на колени:
Прости меня.
Мне нечего прощать тебе. Это всегда так бывает. Даже когда страшно любишь, вдруг на время забываешь. Помнишь, как Тристан и Изольда? Она погладила его волосы. И ведь я сама в Биаррице так мало думала о тебе.
Он поднял голову с ее колен:
Ты совсем забыла меня там. Из-за Кромуэля?
Она положила ему руку на лоб:
Лежи, лежи, и не все ли равно из-за чего? Раз я опять люблю тебя.
Он сжал кулаки:
Я его ненавижу.
Она нагнулась к нему:
Какое у тебя злое лицо. Не надо ревновать. Все это давно прошло.
Она поцеловала его:
Как мне хорошо с тобой. Если бы мы всегда могли быть вместе.
Мы всегда будем вместе, Лиза.
Я не верю. Как темно стало.
Подожди, я поправлю огонь, а то потухнет.
Она удержала его:
Не надо.
Огонь в камине вспыхнул, заметался и вдруг погас. Стало совсем темно, совсем блаженно, совсем тихо. Андрей в темноте целовал ее колени. Она губами отыскала его губы.
Это ты, Андрей? Ты меня любишь?
Она тихо вздохнула и закрыла глаза.
Ах нет, нет. Это было бы слишком хорошо. Этого не бывает, не может быть. Ты завтра не придешь.
Кто-то поднимался по лестнице. Дверь шумно распахнулась, щелкнул выключатель.
Лиза, жмурясь от света, испуганно натянула юбку на голые колени. Вошел Николай.
Что вы тут сидите в темноте, как кроты?
Андрей встал, поправил галстук.
Ты не знаешь, что надо стучать?
Вот еще. Сестра Лиза мне или нет? Да и занимайтесь чем хотите, мне какое дело?
Он сел на диван и закурил.
Так дальше продолжаться не может. Во что бы то ни стало надо добыть денег.
Лиза подошла к зеркалу и пригладила растрепанные волосы.
Ну конечно, конечно. Старая песня. Слышали.
2
Лиза была права. На следующий день Андрей не пришел. Лиза напрасно ждала его. Но к вечеру она успокоилась. Что же? Как хочет. Но думать о нем не надо. И опять все пошло по-старому. Только стало еще немного грустней.
Был сочельник. Лиза сидела одна у себя в комнате. Косой мелкий дождь тихо стучал по крыше. По улице медленно проехал блестящий от дождя автомобиль. Из окна автомобиля выглянула улыбающаяся молодая женщина. Все сиденье было завалено пакетами.
«Сочельник, подумала Лиза. Всем весело, покупают подарки». Она представила себе оживленные улицы, целое море мокрых зонтиков, переполненные магазины, где теперь, как в веселом аду, усталые покупательницы мучают усталых продавщиц.
«Вечером елки зажгут, будут веселиться. А я так и просижу одна? Она покачала головой. Нет-нет, я поеду в кинематограф, вдруг решила она. Там хорошо. По дороге куплю горячих каштанов. Там тепло и можно не думать о себе. Вот и я повеселюсь в сочельник».
Она сбежала вниз.
А ты бы? Ты бы посмел? донесся до нее сдавленный, громкий шепот Николая. Ты бы смог? Не струсил бы?
Я не трус, зло и решительно ответил Андрей.
«О чем это они?» Лиза толкнула дверь.
Николай испуганно повернулся:
Кто там? Он был очень бледен. Андрей курил у окна. Николай подозрительно посмотрел на сестру:
Тебе что?
Я иду в кинематограф. Дай мне двенадцать франков.
Николай развел руками и свистнул.
Двенадцать франков? Скажи, ты где живешь? На луне? Ты не заметила, что уже три дня в доме ни сантима нет.
Лиза пожала плечами:
Очень жаль.
Ах, пожалуйста, брось этот тон оскорбленной принцессы. Когда деньги были, тогда бы и ходила по кинематографам. А теперь, пожалуйста, без претензий. И без тебя тошно.
Сегодня сочельник, напомнила Лиза.
Подумаешь, велика важность. Уходи, нам поговорить надо.
Лиза снова вернулась к себе.
«Ах, как скучно, как скучно, как скучно», она громко зевнула.
И читать нечего. Все книги уже читаны-перечитаны.
В зеркале над камином отразилось ее бледное, осунувшееся лицо.
«Господи, какой у меня несчастный вид. Вот такой я буду лежать в гробу».
Она скрестила руки на груди. Только еще веки закрыть.
Она покачала головой, светлые волосы упали ей на глаза.
«Сегодня сочельник, а я о смерти. Нехорошо».
Она взглянула в окно. Рождество, а совсем не похоже. Дождь по-прежнему стучал в стекла. Мокрые деревья устало гнулись. Улица была пуста. Сквозь тонкую сетку дождя, сквозь мокрые разводы окна все кругом казалось каким-то ускользающим, туманным. Ну да. Конечно, это ненастоящее. Это только так, нарочно, pour rire. И она сама тоже ненастоящая, и вся ее жизнь только так, нарочно, pour rire для смеха. Хотя и совсем не смешно.
Она отвернулась от окна. Слякоть какая. На Рождество должен быть снег и мороз, как в Москве. «Москва». Она подтянула под себя ноги, прислонилась к подушке.
«Москва». Она закрыла глаза, стараясь представить ее себе. Снег, снег, снег. Белый, легкий, сверкающий. От него все бело и все сверкает. Снег лежит на земле, на крышах, летает в воздухе. Это она помнит, а дальше дальше все путается. Она ясно видит Москву, детскую свою Москву, но ведь это тоже ненастоящая Москва. Широкие улицы под снегом, Кремль и рядом высокая желтая китайская пагода, и немного дальше сад, в нем растут пальмы, на них кокосовые орехи. Под пальмами стоят бамбуковые хижины и рядом серый пятиэтажный дом. В пруду плавают корабли, золотые рыбки, лебеди и крокодилы. По улицам ходят трамваи, летят санки, запряженные рысаками, бегают длинноногие страусы. По тротуарам снуют люди в шубах и меховых шапках, офицеры, дамы, проходят индейцы с перьями на голове, голые негры ездят на жирафах. А там, на Кузнецком Мосту, среди льдов живет белый мишка, и всю ночь у него небо розовое от северного сияния.
Да, такую Москву Лиза помнит. Москву, в которую врывались тигры, миноносцы, попугаи из отцовских плаваний, из отцовских рассказов. Отец Лизы был морским офицером. Отца она любила больше всего, но он всегда уезжал на войну. Однажды весной стали много шуметь и кричать под окнами, и мама (тогда Наташу еще так звали) сказала, что это революция. У мамы был испуганный вид, и Лиза заплакала. А потом пришло письмо утром за чаем. Мама прочла его и упала на пол, и чашка упала со стола и разбилась. Когда мама встала, она сказала, что папу утопили матросы в море и что он теперь на небе. Лиза не понимала, как же так: раз папа в море, то как же на небе? Или он стал летающей рыбой? Тогда он может жить и в море, и в небе.
А когда они уехали в Константинополь, Лиза поняла: папа живет там, далеко, где море встречается с небом. Лиза целыми днями лежала в темном коридоре гостиницы на пыльном сундуке. Как раз над сундуком было маленькое окно, и в нем кусочек моря и кусочек неба. Вечером на кусочке неба зажигалась белая звезда, кусочек моря темнел и волновался.
Лиза не спуская глаз смотрела в окно. Там живет папа, там, где море встречается с небом. Может быть, он хоть на минуту выплывет к Лизе. Неужели он совсем забыл ее? Она никому не говорила об этом, даже Коле. И когда ее иногда водили к морю, она незаметно бросала в волны крошки хлеба, для папы.
Мама (тогда она все еще была мамой) служила в ресторане. Она плакала: «Я не могу. Я устала. Мои ноги болят». Лиза садилась на пол и гладила ее ноги. Неужели такие красивые ножки могут болеть? Коля целовал маму. Мама обнимала их обоих: «Бедные мои сиротки. Только для вас. Если бы не вы, я не стала бы так мучиться. Я бы давно умерла».
Через два года Лиза уже поняла, что папа умер, и очень стыдилась летающей рыбы. Ей это казалось грехом. О летающей рыбе никто так и не узнал.
Они переехали в Париж. Мама стала продавщицей в магазине. И тут и случилось. Она вдруг опять стала веселой и все пела. Как-то вечером Лизе уже было девять лет, а Коле двенадцать, и они ходили в школу мама сказала им, чтобы они никогда больше не называла ее мамой, а Наташей. И что теперь они заживут хорошо. Она встретила своего двоюродного дядю Сашу, и он очень богат.
Никто никогда не слыхал прежде о дяде Саше. А на следующий день пришел он сам, толстый, черный армянин с большим бриллиантом на пальце. Из отельной комнаты переехали в квартиру в Пасси. Колю отдали в пансион он грубил дяде Саше. Лиза тогда много плакала. На лето уехали в Трувиль.
Лиза, не открывая глаз, удобнее подложила подушку под голову.
Трувиль. Это уже она хорошо помнит.
Был час отлива. Море отошло далеко, обнажая широкую белую мель. На серых волнах качалась лодка, и в ней рыбак в красной куртке. На сером небе стояло дымно-розовое солнце.
Лиза шла босая по щиколотку в воде. Зеленый толстый краб осторожно, боком пробирался между раковинами. Лиза нагнулась, перевернула его на спину. Краб стал быстро перебирать клещами, стараясь закопаться в песок.
Какой большой. Отнести его в пансион, чтобы его сварили к обеду? Она пожала плечами. Очень нужно. И так сыты будем. Подняла краба и бросила в воду. «Иди домой, глупый. Живи себе на здоровье» Вот уже скоро месяц, как она здесь и все еще не может привыкнуть. Она вздохнула, посмотрела вдаль. Какое странное море, какое странное небо. Все такое бледное, туманное. Даже солнце. И ветер совсем особенный, легкий, влажный, неощутимый. И песок серый. Никогда она не думала, что бывает такая природа.
Как во сне.
У бело-оранжевой палатки сидела Наташа, читая французскую книжку. Лиза тихо подошла и села рядом.
Наташа, расскажи мне про Москву.
Наташа рассеянно подняла глаза:
Иди играть, Лиза.
Скучно.
Лови крабов.
Лиза покачала головой:
Не хочу. Вот я читала, что в России собирают грибы. Это весело, должно быть.
Глупости. Крабов гораздо веселее. Иди к детям, не мешай мне.
Лиза послушно встала. Мальчик пускал кораблик на веревке.
Это ты капитан? спросила его Лиза.
Я; видишь, у меня золотые пуговицы.
Отчего же ты не плаваешь тогда на своем корабле?
Глупости. Ведь он потонет.
Лиза кивнула:
И отлично. И ты с ним.
Мальчик сердито отвернулся.
Дальше дети строили крепость из песка. Лиза постояла, посмотрела на них. Стоит тоже стараться. Все равно прибой ее смоет.
Лиза снова подбежала к матери:
Наташа, скажи, как с Тверской пройти к Кремлю?
Что?
Как пройти к Кремлю?
Ах, ты опять со своей Москвой. Наташа поправила юбку на голых коленях. Не помню. Вот будешь в Москве, тогда и узнаешь. А теперь не приставай.
Лиза, прищурясь, смотрела на бледные волны.
Наташа, можно мне купаться?
Ты уже купалась утром. Два раза вредно.
Мама, позволь. Жарко. Позволь.
Наташа лениво морщится:
Ну хорошо. Иди, только будь осторожна.
Лиза быстро раздевается в палатке, натягивает желтое, еще не просохшее трико.
Она бежит через широкую мель. Скорей. Скорей. Вода совсем теплая. Лиза взмахивает руками и плывет. Какие чудные волны. Как хорошо.
Она опрокидывается на спину. Конечно, она сможет продержаться так часов шесть, даже больше.
Рыбак в красной куртке гуляет теперь по пояс в воде, наблюдая за купающимися.
Вы плаваете как рыба, говорит он ей.
Она краснеет от удовольствия.
Я тренируюсь.
Зачем? Хотите Ла-Манш переплыть?
Нет. На всякий случай.
Она ныряет, высовывает мокрую голову из воды и фыркает.
На какой такой случай? удивляется он.
На случай кораблекрушения, говорит она серьезно и отплывает от рыбака.
Они обедают за отдельным столиком.
Лиза, подбери локти.
Дядя Саша и Наташа, как всегда, тихо ссорятся.
Так ты опять пойдешь в казино? спрашивает дядя Саша.
А почему бы мне не пойти?
Потому что я тебя прошу.
Наташины серые глаза становятся влажными. Дядя Саша сердито передвигает банку с горчицей.
Ну конечно, ты несчастная, ты жертва. Послезавтра уезжаем. Хотя бы
Лиза роняет вилку на пол.
Уже послезавтра.
Дядя Саша оборачивается к ней:
Не умеешь прилично есть. Такая большая девочка.
В окне видны белые кусты роз, зеленая трава, бледное небо.
Обедать кончают молча. Лиза сбрасывает фиги с тарелки и прячет их в карман.
Лиза медленно идет по усыпанной песком дорожке. Она нагибается, нюхает левкои. Она гуляет перед сном, и ни до чего ей дела нет, кроме этого сада, этих левкоев и кустов роз.
Но, дойдя до ели, она оборачивается, не следят ли за ней, быстро вбегает в белую беседку и захлопывает дверь.
Никто не видел. Она опускается на корточки, поднимает одну из половиц, шарит рукой в темной дыре.
Не украли. Нет, всё тут. Она вытаскивает сверток, завязанный в носовой платок, высыпает из него деньги на стол, пересчитывает их. Четырнадцать франков тридцать сантимов. Не много, конечно. Но медлить больше нельзя, послезавтра возвращаются в Париж. И если быть очень экономной В свертке орехи, несколько фиг, плитка шоколада. Орехи очень питательны. Если есть в день по два ореха и фиге, хватит на двенадцать дней. И еще останется шоколад.
Она снова завязывает платок и прячет его в прежнее место. Здесь вернее. Дома могут найти. Все еще сидя на корточках, Лиза достает из-за выреза платья конверт. В нем открытка: вид Кремля и самое главное: вырванная из книги страница.
Лиза долго смотрит на открытку. Да, Кремль-то она уж во всяком случае узнает. Потом расправляет страницу и читает:
«Роберт смешался в порту с толпой грузчиков, таскавших тяжелые тюки. По веревочной лестнице взобрался он на борт корабля и, никем не замеченный, проник в трюм. Громкий лязг цепей и возгласы команды возвестили его о том, что долгожданный час отплытия настал. В углу трюма лежала груда просмоленных канатов, на которых он уже собирался устроиться поудобнее ввиду продолжительности предстоящего путешествия, как вдруг дверь в трюм со скрипом отворилась и на пороге показались две рослые фигуры матросов. Сердце Роберта остановилось от ужаса, волосы зашевелились на его голове.
Тут кто-то есть, сказал один из матросов, и сильная рука схватила Роберта за воротник.
Веди его к капитану, сказал второй, и вскоре Роберт, подбодряемый энергичными пинками, оказался перед глазами капитана.
Капитан пережевал табак, выплюнул его за борт и, мастерски выругавшись, обратился к Роберту:
Кто ты такой? И что делаешь здесь? Предупреждаю, говори правду, а то отправишься на дно моря кормить акул. И он загорелой рукой показал на синие волны, из которых поминутно высовывались страшные морды чудовищ.
Я Роберт де Коста-Рика, звенящим голосом ответил Роберт. Я хочу проплыть в Испанию, мою несчастную, порабощенную маврами отчизну, чтобы мечом и крестом истребить врагов.