Я начала готовить ужин. Готовить я умела всего несколько блюд, по большей части самых простых. У меня имелась целая полка книг кулинарных рецептов, как у большинства хозяек, и время от времени я что-то готовила по рецептам то обуреваемая новогодней волной энтузиазма, то после того, как то или иное блюдо мне привиделось во сне. Но как бы просты ни были эти рецепты, в дальнейшем я ими почти не пользовалась. Но вот рецепт, к которому я привязалась: куриную грудку порезать на кусочки и каждый обмакнуть в миску с мукой, приправленной специями. Мне даже приправлять муку специями нравилось. Просто удивительно было смотреть, как соль и перец смешиваются с белой мукой и придают курятине особенный вкус. Приготовление пищи всегда казалось мне загадочным, искусством невидимого.
Я резала курятину и замечала, что она стала какой-то другой. Волокна мякоти изменились, стали более зернистыми, а поверхность грудки без кожицы стала почти прозрачной. «Я женщина, у мужа которой роман на стороне», мысленно сказала я себе, как будто эти слова могли каким-то образом повлиять на реальность. Потом я произнесла их вслух. Мне захотелось ощутить вкус этой фразы языком, проговорить эти слова губами в определенном ритме. Я произнесла имя женщины.
Ванесса. Когда я ее впервые увидела, она смеялась на рождественской вечеринке. Потом мы с ней пожали друг другу руки на корпоративе, и потом еще я видела ее несколько раз. Подтянутая, с прекрасной осанкой, она хлопала в ладоши. Очень аккуратный пиджак. Пряди волос убраны за уши. Где, интересно, она покупала эти пиджаки? Наверное, у нее имелся личный хозяин бутика, демонстрировавший ей стойки с почти одинаковыми пиджаками и описывавший мельчайшие различия в их крое. Ванесса Холмс. Вздернутые брови, тонко выщипанные. Волосы, собранные в хвостик, как у маленького зверька.
Я заметила, что меня подташнивает. Так замечаешь, что с полки упала книга, рассеянно, отстраненно. Когда я рожала Пэдди, акушерка предложила мне петидин и сказала, что боль это лекарство не снимет, но поможет меньше думать о ней. «Вы боль чувствовать будете, пояснила акушерка, но она ничего не будет значить для вас». Эта боль, отделенная от меня, очень меня привлекала, но не время было принимать лекарства, потому что в это самое время Пэдди родился и мне не пришлось делать выбор.
Порезав курятину, я выжала на нее сок целого лимона этому меня научила мать. Моя мать готовить не любила, но кое-какие секреты знала. Она знала, как сжать в кулаке толстую желтую кожицу лимона, как вонзить в нее ногти и сдавить изо всех сил. Я, выжимая лимонный сок, заметила снова как бы в небольшом отдалении от себя, что вдоль моей груди словно бы прошелестел легкий ветерок. Я сжала лимон крепче, и струйки сока попали на раскаленную сковородку. Я стиснула зубы. Я сжимала и сжимала лимон, чувствуя, что мое лицо искажает уродливая гримаса. Когда в лимоне не осталось ни единой капли сока, я отвернулась от плиты, чтобы выбросить шкурку. На пороге кухни стоял Тэд и смотрел на меня, раскрыв рот.
В нашей семье злобность передается по наследству от моей прабабушки перепало бабушке, от нее моей матери, а от матери мне. Но, возможно, злобность уходит корнями еще дальше, к моей прапрабабке, у которой было двенадцать детей, трое из которых умерли.
Одного младенца, как гласит семейное предание, она оставила в коляске на солнце, и у него кожа покрылась волдырями. Я эту историю знала с детства, но когда рассказала матери, та объявила, что я все выдумала. Так и осталась для меня загадкой эта женщина с двенадцатью детьми. Она была слишком сильно занята и не заметила, что младенец в коляске стоит на солнцепеке? Или забыла о нем?
Глава 5
Все случилось по самому худшему сценарию: Джейк вернулся после восьми вечера. Мальчики спали, а я нет. Я лежала на кровати Тэда, обняв его, чтобы сын крепче заснул. Да, я знаю, ложиться с детьми и убаюкивать их нельзя, это неправильно. Но все же у меня довольно часто так случалось после плохого вечера, например. Тэд прижимался ко мне, и его сонное сопение казалось мне самым убаюкивающим звуком на свете. В тот вечер я пела Тэду песенки. Он попросил, и я пела, хотя Пэдди закрыл уши ладошками и кричал: «Мама, замолчи!» На самом деле оба моих сына спокойно и быстро заснули, а я пела и пела, пока не охрипла и горло не разболелось. Тогда голосовое сообщение стало казаться мне отвлеченным и совсем чуть-чуть опасным, во всяком случае не опаснее фейерверка в небе.
Я услышала скрип и такой знакомый вздох двери, похожий на звук аккордеона, и шаги Джейка, и то, как он положил портфель на стул около стола. Я не пошевелилась. Джейк негромко окликнул меня снизу, от подножия лестницы. Наверное, подумал, что я все еще сражаюсь с детьми, пытаясь их уложить спать. Слишком часто он входил в детскую в тот самый момент, когда у Тэда уже слипались веки, и тогда мне приходилось начинать весь процесс снова. Поэтому Джейк окликнул меня только один раз. Я услышала, как он прошел на кухню, закрыл дверь и поставил тарелку с ужином в микроволновку.
По всей видимости, мои родители относительно телевизора тоже были весьма либеральны, потому что я, представляя себе драматические сцены в своей жизни, рисовала их в уме похожими на те, которые видела в телесериалах. Те эпизоды, которые я пересматривала снова и снова, казались мне куда более осязаемыми, чем мое собственное существование. Я никак не могла придумать, как поговорить с Джейком таким образом, чтобы это не напоминало сцену из сериала и не выглядело слишком театрально. Я могла бы наброситься на него, начать колотить кулаками его в грудь и потребовать, чтобы он рассказал мне все. А могла бы спокойно, без крика, взять его рубашки и порвать их на мелкие кусочки. Еще я могла бы
Тэд заворочался. Когда он спал, его руки почему-то становились очень тяжелыми. Он откинулся на спину, словно край паруса под ветром, пробормотал что-то неразборчивое и попытался разлечься на всей кровати. Надо было уходить. Я подумала, не подняться ли тихонько наверх в нашу спальню и не притвориться ли спящей, но сама эта мысль показалась мне нелепой. Я словно бы заранее ощутила пустоту постели и услышала тот особенный скрип кровати, когда Джейк укладывался, а я уже лежала с закрытыми глазами.
* * *
Спускаясь по лестнице, я подумала было, не повести ли себя так, будто я ничего не знаю, но неискренность моего поведения сразу стала бы очевидной: наверняка она сказала ему все. При мысли о ней ее имя вдруг стало невыносимым что-то изменилось. Внутри меня что-то оборвалось, а ведь я всегда боялась, что это случится, что какой-то мой орган оторвется от остальных и примется свободно плавать по организму.
Потому что, сколько я себя помню, я всегда боялась за свое сердце. Когда мне было десять лет, я убеждала родителей в том, что сердце у меня бьется неровно, с пропусками ударов. В итоге меня отвели к врачу и облепили грудь пластиковыми присосками. Врачи объявили, что сердце у меня здорово. Когда мне было шестнадцать и я очень плохо переносила пору экзаменов, мне даже прицепили холтер особый прибор, который должен был регистрировать то, что я ощущала, а мне казалось, что мое сердце бьется с бешеной скоростью, словно пытается вырваться из груди. И в тот раз мне тоже сообщили, что со мной все в полном порядке, и после этого я перестала кому-либо говорить о том, что вытворяет мое сердце как оно ныряет в бездну, летит в обратную сторону, пытается высвободиться
Я крепче сжала перила, чувствуя, как внутри меня невидимо зарождается что-то очень неправильное. К тому моменту, когда я подошла к Джейку, я покрылась испариной и часто дышала. Мне уже ничего не надо было говорить.
Глава 6
Джейк налил мне воды. Он повернул кран и дождался, пока вода станет холодной несколько раз подносил руку к струе. Стакан, который он мне протянул, был скользким, а вода свежей и холодной, как родниковая. Я выпила весь стакан, делая вдохи между глотками.
Джейк смотрел на меня. Обычно в это время он начинал жаловаться на поезд, на других пассажиров: «Такая жуткая теснота, такие хамы» И говорил он все это с набитым ртом, попутно жестикулируя вилкой. Но сегодня муж ел медленно и аккуратно, не спуская с меня взгляда.
Как прошел твой день? спросил Джейк, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более обыденно.
Порой я думала, что это и есть самое худшее в браке то, что ты постепенно начинаешь понимать, что означает тот или иной тон, каждый жест, любое мельчайшее движение. Иногда, даже до того, как случилось все это, я мечтала о недопонимании, мне не всегда хотелось знать, что Джейк имеет в виду.
Я поставила стакан на стол, натянула рукава кардигана. Несколько секунд я дала продлиться молчанию, ощущая в нем свою неосведомленность, реальность жизни без знания об этом.
Джейк, я говорила с
На секунду мне показалось, что я забыла имя звонившего мне человека и что это нас может спасти. Нас обязательно спасет моя забывчивость. Подумаешь, какое-то скучное имя, которым назвали кого-то несколько десятков лет назад Я подумала, что все обойдется и Джейку это сойдет с рук.
С Дэвидом Холмсом, вспомнила я, словно поймала эти слова на крючок. Он рассказал мне о тебе и Ванессе.
Я сглотнула сдавивший горло ком. Рука Джейка с вилкой замерла в воздухе. Я ожидала мгновенных покаяний, думала, что лицо мужа искривит гримаса сожаления это было бы очень ново. Я такого еще ни разу в жизни не видела. Но Джейк вместо этого разозлился и стал похожим на старого пса. Он покачал головой:
Старый идиот!
Джейк уронил вилку так, что она упала на тарелку совсем домашний звук. Ничего такого, что могли бы услышать соседи. А потом муж резко отодвинулся на стуле от стола. Вот этот шум соседи могли услышать стены у нас тонкие. Затем Джейк вскочил и принялся ходить по кухне, запрокинув голову назад и обхватив ее руками. Он словно бы забыл, что я рядом, а я ощущала себя совсем крошечной. Сидела, скрестив ноги под стулом. Паника утихла, ее место заняла выпитая вода, и теперь она гуляла волнами внутри меня.
Джейк продолжал ходить из стороны в сторону он словно бы пытался принять какое-то решение. Наконец подошел ко мне. Его лицо стало другим, как будто моложе. Все было новым его эмоции, выражение лица, то, что он опустился передо мной на колени и потянулся ко мне руками.
Люси! Люси, пожалуйста Это было Это не
Я видела, что Джейк старается не произносить избитых фраз. Старается не говорить ничего такого, что мы с ним тысячу раз слышали. Все эти глупые, несчастные придуманные парочки в телесериалах они даже своих слов не могли найти для объяснения. Вот и мы допрыгались.
Ванесса? Я ничего не смогла с собой поделать. Ее имя наполнило мой рот, слетело с языка. Ванесса? Эти свистящие звуки в конце имени, а потом звук «А» и я раскрыла рот, задыхаясь. Она такая Ты мне обещал
Эти слова я процедила сквозь зубы, словно боялась снова раскрыть рот, словно думала, что делать этого не стоит.
Я это прекращу, пробормотал Джейк, уткнувшись лицом в мои руки.
А я чувствовала, что от них пахнет увлажняющим кремом. Я смазывала им щеки Пэдди перед сном: он страдал диатезом. У крема был горьковатый, химический запах.
Я Джейк заплакал, это вызвало у меня отвращение и заставило вскочить со стула.
Однажды я видела, как плакал мой отец. Они с матерью, бывало, на куски друг дружку рвали. «Домашнее насилие» так назвал это психотерапевт. Но мы в таком тоне с Джейком никогда не говорили. Что касается моего отца, то он час спустя уже запросто мог что-то напевать себе под нос и жарить бекон на ужин, усмехаясь краешком рта. А Джейк рухнул на пол около кухонного стола и закрыл лицо руками. Он плакал громко, навзрыд, но не так, как плачут дети или женщины. Он плакал так, как плачут мужчины.
Спи на гребаном диване, прорычала я Джейку, этому тарантулу, этому существу с бессчетным числом шипов и острых зубов, которое могло в любую секунду наброситься на меня.
«Спи на гребаном диване», муж, плачущий на полу в кухне, банальность за банальностью, как это случилось? В это мгновение ситуация стала казаться мистической как же это мы ухитрились стать такими, как все? Происходящее было загадочным настолько, что напомнило мне восприятие Бога в детстве я представляла Его как нечто едва заметно присутствующее, абсолютно неведомое, такое, что никогда невозможно увидеть целиком.
Когда я была маленькая, у меня была книга теперь ее уже не издают, и она была очень дорогая о единороге, который ушел жить в море и превратился в нарвала. В книге были очень красивые картинки темно-синее море, бледно-персиковые закаты. Но лучше всего мне запомнились иллюстрации, на которых были изображены гарпии птицы с женскими ликами. Они прилетали, чтобы мучить единорога, заставлять его страдать.
Я спросила у мамы, кто такие гарпии, и она мне ответила: гарпии наказывают людей за грехи.
Глава 7
На следующий день все пошло как обычно, и поначалу я этому радовалась. Джейк принес мне чашку чая, и я выпила его в кровати, глядя на то, как муж играет с детьми. Я наблюдала за его поведением, за его улыбками. Пэдди очень серьезно разговаривал с ним о каком-то редком виде акул акуле-гоблине, и они какое-то время рассматривали фотографии чудовищной рыбы в Интернете. Оба были в пижамах. Тэд лежал рядом со мной. Он еще не до конца проснулся, и из-под края одеяла были видны только его глаза.
В этот день у друга наших мальчиков был день рождения, и мы отправились туда все вместе. Играла негромкая музыка, мы пили кофе из тонких фарфоровых чашечек и болтали с другими родителями о плавательных клубах и новой учительнице. Джейк разговаривал только с другими отцами. Я поймала себя на том, что благодарна ему за это это было нечто вроде подарка мне. Будто птичка поймала мышку и принесла. А у меня было странное желание поделиться своей бедой с кем-нибудь из мамочек, затащить кого-нибудь из них в ванную так, бывало, мы секретничали в туалетных кабинках с фанерными перегородками в школе. Я могла бы выбрать Мэри. К примеру, я уже знала, что они с мужем занимаются сексом в субботу по утрам. Она обмолвилась об этом как-то во время невинной болтовни о том, кто какие передачи смотрит по телевизору. Во время того разговора я уяснила для себя, что приуменьшаю свою статистику, а Мэри преувеличивает свою. «Мы нашим детям позволяем смотреть телевизор только по утрам в субботу, сообщила мне она. В это время мы можем кое-что себе позволить».
Невзирая на это признание, дальше Мэри в своих откровениях не пошла. Никто никогда со мной особо не откровенничал. Я пробовала вести себя искренне в группах книголюбов и на заседаниях родительского комитета, но это никогда не заканчивалось хорошо. Как-то раз, опьянев от просекко и объевшись суши, я поинтересовалась, кто какой контрацепцией пользуется. Ответом мне было глухое молчание.
Просто нам, наверное, везет, пошутила одна из мамочек и рассмеялась.
И все рассмеялись. Разговор был окончен.
А я гадала: быть может, все они тайком вставили себе в матку спирали эти витые металлические штучки, очень эффективные противозачаточные средства? Я подумывала о том, чтобы сделать то же самое, но не решилась: мне была нестерпима мысль о том, что кто-то засунет внутрь меня руку. После одних обычных родов и вторых, с кесаревым сечением, у меня было такое чувство, что мое тело навсегда закрылось для гинекологических вмешательств. Не так давно я несколько недель психовала перед тем, как у меня должны были взять мазок, и в итоге отказалась, как только медсестра заглянула внутрь меня.