Я хочу домой, сказала Мелисса.
Мелисса Питт! позвал кто-то.
Из коридора вышла женщина в голубой полотняной шапочке и белом врачебном комбинезоне. Она возникла, словно фрагмент кошмара: выбившиеся из-под шапочки белые волосы, усталое розовое лицо, один глаз выше другого и безжалостная походка, равнодушный топот, словно за долгие годы акушерства она растратила все свои запасы сочувствия и теперь для нее все это просто привычная, будничная работа.
Заходите, распорядилась она.
Майклу велели остаться в приемной, словно он не имел никакого отношения к происходящему, а Мелисса неохотно последовала за седой ведьмой. Та протопала по коридору в палату и оставила ее там, за бледно-голубой занавеской возле каталки, алюминиевой раковины и аппарата с проводками.
Скоро к вам кто-нибудь подойдет, сказала акушерка и ушла.
«Скоро» растянулось на пять минут, потом на десять. Между тем ощущения нарастали. В коридоре две чрезвычайно расслабленные женщины переговаривались друг с другом.
Кто-нибудь придет? спросила у них Мелисса. Хоть кто-нибудь? Мне сказали, что сейчас кто-нибудь придет, но никто не пришел. У меня схватки.
Обе санитарки родильной палаты явно привыкли к подобному бессвязному бормотанию, к подобной тревожности. Вдвоем они стали гадать, кто же должен прийти. Обе скучали, обеим возмущенным продолжательницам давней традиции пополнять штат государственных больниц за счет иммигрантов с Карибских островов слишком мало платили.
Сегодня большая загруженность, сообщила одна. Скоро к вам кто-нибудь подойдет, не волнуйтесь.
Мелисса вернулась в свой угол, где обнаружила, что ощущения кажутся слабее, если склоняться над каталкой и сжимать голову ладонями, когда накатывает очередная волна. Всплески делались все мощнее, все труднее было удерживаться на гребне. Прошло еще десять минут, и наконец чья-то рука плавно отвела занавеску, и появилась женщина в голубом халате симпатичная и с добрым лицом.
Здравствуйте, ласково произнесла она. Меня зовут Памела. Как вы тут?
Вопрос прозвучал довольно нелепо. Мелисса повторила, что хочет домой. Памела улыбнулась, подтащила аппарат с проводами и принялась их распутывать.
Ну, давайте сначала проверим, безопасно ли это для вас отправиться домой, проговорила она и посмотрела в свою папочку. О-о. У вас ВРПКС. Думаю, вряд ли вы сможете отправиться домой, если у вас ВРПКС. Это опасно.
Она измерила раскрытие: всего полтора сантиметра. Значит, это правда, подумала Мелисса. Снова будет как с Макдуфом. Ей хотелось плакать.
Просто ложитесь на спинку, попросила Памела.
Она подняла концы проводов и взяла резиновые присоски, с помощью которых отслеживают волны. Лечь это было хуже всего. Лежать на спине, пока волны яростно проносятся вверх и вниз по твоему телу. Но Памела настаивала, и Мелисса позволила прикрепить резиновые присоски к животу, когда начался очередной всплеск. Волны все убыстрялись и убыстрялись. Мелисса напряглась и постаралась быть земной матерью, но теперь это стало почти невозможно, особенно в таком положении. Памела сказала, что скоро вернется, и какое-то время Мелисса просто лежала, а волны все накатывали и отступали, устраивая целые представления, радуясь новой горизонтальной стадии, распевая торжественные гимны, закручиваясь в воронки и образуя глубинные течения. На это время она и думать забыла о чувствах детеныша. Земные матери вспыхнули и сгорели. Нахлынула гигантская волна, приноровиться к которой Мелиссе не удалось, так что она слезла с каталки и принялась сдирать провода с живота. Тут снова появилась Памела.
Что вы делаете?
Я ухожу домой. Всё. Хватит. Это невыносимо.
Послушайте, но почему вам так хочется домой? спросила Памела. Большинство женщин так трудно отправить домой, они хотят подольше оставаться в больнице, где безопасно. А вы вот хотите уйти. Почему?
Потому что мне там комфортнее. Пожалуйста, просто снимите с меня эту штуку!
Мелисса дернула за провода и чуть не опрокинула аппарат. Снова пришли ощущения, и она со стоном наклонилась вперед. И вот тогда Памела посуровела. Она уже не была ласковой. Она обрушилась на Мелиссу со строгой, властной твердостью.
Слушайте, произнесла она, давайте-ка я вам кое-что объясню. Вам опасно сейчас ехать домой, потому что у вас может произойти разрыв, и тогда вы истечете кровью и умрете. Вы понимаете, что я вам говорю? Мы не сможем вас спасти, если что-нибудь случится. К нам тут на прошлой неделе поступила женщина у нее произошел разрыв прямо в приемной. Дома она бы, скорее всего, умерла. У другой женщины случился разрыв, когда она была дома, и умер ребенок. Да-да. Но если вы правда хотите домой, я могу вас сейчас же выписать если вы и правда этого хотите. Я бы настоятельно рекомендовала, чтобы вы остались здесь. Но решать вам.
В свете новых аргументов Мелисса покорилась. Она отказалась от мечты о постепенном раскрытии в их кособоком домике. Следующую ночь она провела в сумрачном омуте предродовой койки, окруженной занавесками, делая долгие вдохи из цилиндра с газом и воздухом и отчаянно цепляясь за шею Майкла. Как она нуждалась в нем тогда. Как любила его. Он был весь сила и спасение. С теплой грудью, крепкий, высокий. Снова и снова, дыша лекарственными парами, она твердила ему, что любит его, твердила опьяненно, настойчиво только это она осознавала отчетливее всего. К четырем утра она окончательно распрощалась с мыслями о ВРПКС. Она хотела, чтобы ее разрезали. Апофеоз женственности сделался неинтересен, и немного позже ее на каталке ввезли в операционную.
Майкл шагал рядом с ней в голубом больничном комбинезоне, среди целого моря ассистентов. Все были в зеленых шапочках.
В операционной воздвигли временную ширму между почти-матерью и ее животом чтобы она ничего не видела. Ей было видно, лишь как мелькают острые кончики инструментов.
Щелканье и звяканье скальпелей и ножниц. Серебристые лезвия, сверкнув под ярким светом, делают надрез.
И вот ребенок, внезапно поднятый чьей-то рукой, словно мокрый мешочек.
Большой мальчик, заметил кто-то.
Майкл поднес его поближе, чтобы Мелисса могла посмотреть. Крошечное личико, обернутое белым. Сладенькое бежевое личико. Под одеяльцем он оказался ярко-розовый и желтоватый, розовее всего в ямке между лопатками, желтее всего на подошвах ступней, длинных, с длинными пальцами, один из которых завернулся внутрь от тесноты в последние месяцы. Кривоватые и косолапые ножки. А еще длинные руки, извивающиеся, танцующие, словно задуманные как крылья. Глянцевитые черные волосы с золотистой прядкой на затылке, прямо над шеей. Темно-синие глаза, плавно скользящие туда-сюда, словно хрустальные шарики. Беспокойный взгляд. Рот шестиугольником когда плачет. Ее отпрыск, ее продолжение. Она посмотрела на него, и исчезло все, кроме любви.
Они повезли его домой воскресным утром. Над Камберуэллом стелился беззвучный и серый день. Обрывки туч тянулись на запад. Воздух шелковился на щеках, и Мелисса заплакала прямо на широких ступенях больницы, потому что поняла: вот та жизнь, которой она отныне будет жить, этот мужчина, этот мальчик, эта девочка, и теперь уже ничего существенно не изменится. А еще потому, что она принесла это новое дыхание, это маленькое сердце в такое большое и опасное место. Они отвезли младенца в свой домик на Парадайз-роу. На стене в главной спальне Мелисса повесила красное деревянное сердечко, а под ним стояла люлька. С младенцем. Затем последовали две недели, полные того особенного волшебства, которое окружает новорожденного. Две потусторонние недели, когда сам воздух поет колыбельные, и вы всё смотрите и смотрите на складочки и гримаски этого маленького лица и вместе засыпаете вокруг вашего спящего детеныша, словно причудливые завитушки, словно скрипичный ключ.
Мне кажется, началась новая стадия моей жизни, призналась она Майклу, стоя у окна.
Да, понимаю, отозвался он.
На следующей неделе из пьесы изъяли одного из ключевых героев Майкл вышел на работу.
* * *
До рассвета оставалось еще несколько часов. Они закрыли за собой калитку и вошли в дом, который после пышности вечеринки казался меньше и у́же, чем обычно. Мелисса шла впереди по узкому коридору, где два человека не могли идти бок о бок. По пути она сбросила свои зеленовато-желтые сандалии. Ей хотелось спать. Ей не хотелось длить музыку в мягкой тиши простыней, в то время как за окнами разгорается свет и поют птицы. Но она чувствовала желание Майкла, его особую серьезность. Он проследовал за ней на кухню, где Мелисса решила заварить чай. Ромашковый, чтобы лучше спалось.
Тебе налить? спросила она.
Нет, спасибо.
Он предпочел бы бренди поздний сладкий праздник, в пустом доме, где не мельтешат маленькие ручки и ножки, где рано поутру никто не просит хлопья. Майкл взял бутылку с винной полки, которой пользовался только он, и наполнил себе бокал. И в свою очередь предложил налить Мелиссе. Зевая, она покачала головой, и он недовольно прислонился к квадратной раковине. Под их ногами источал тепло пол цвета паприки. На холодильнике висело семейство Обама в виде магнита, дразня их своим возмутительным совершенством и успехом; длинные руки Мишель обнимали девочек, Барак победоносно улыбался. Вокруг располагались магниты попроще: школьная награда Риа за хорошее поведение за обедом; самодельный серебристый Санта-Клаус; легкомысленная жалоба прописными буквами: «ВЧЕРА БЫЛ ПРОСТО АД, И СЕГОДНЯ УЖЕ ТОЖЕ!» Майкл каждое утро соглашался с этой максимой, собираясь на работу. У него была стабильная, солидная должность: менеджер по корпоративной социальной ответственности в управляющей компании, хотя когда-то он намеревался стать радиоведущим. Со своим остроумием и мелодичным голосом Майкл был просто создан для этой работы. Но он не продвинулся дальше пиратских станций: а потом понадобились деньги. Иногда он завидовал свободному графику Мелиссы, ее творческой профессии (она писала статьи для модного журнала). Он глотнул чудесного, согревающего бренди и предложил ей массаж.
Мм Ну может быть, отозвалась она.
Но Мелисса была не любительница массажа, Майкл знал это. Рефлексотерапия, джакузи все это не производило на нее никакого впечатления. Она предпочитала активность: бег, плавание, йогу. За ее узкими плечами и тонкой шеей таилась физическая сила. Мелисса была вся энергия и телом и духом, в то время как Майкл был по природе расслабленным и небрежным. Он предпочитал сидячую жизнь и пассивную роль принимающего. И любил джакузи. В этом заключалось одно из принципиальных различий между супругами.
Когда чай был готов, Мелисса прошла сквозь неудачные двойные двери в ванную. Там было страшно холодно, несмотря на подогрев плитки цвета паприки, к тому же громко гудел вытяжной вентилятор: возникало ощущение, что находишься внутри электрогенератора. Панель, идущая вдоль ванны, расшаталась и начала отходить. Вытерев лицо, ровно в тот момент, когда она открыла глаза и отвела полотенце, Мелисса вдруг увидела, как что-то ползет по этой панели, вверх по ее вертикальному краю, прилегающему к стене. Оно дернулось, странно сверкнуло коричневым и скрылось в щели над панелью. Это была мышь, крупная мышь.
Черт! воскликнула Мелисса.
Что такое?
Там под ванной мышь.
Что?
Я серьезно, я ее видела. Она вон туда пролезла. Мелисса показала.
Ты уверена? спросил Майкл.
Она уже отступила в зону столовой и теперь переминалась с ноги на ногу.
Та женщина сказала, что мышей тут нет. Она имела в виду Бриджит. Я ее спрашивала. Она сказала, тут нет мышей.
Придется кого-нибудь вызвать. Майкл почувствовал раздражение, оттого что мышь явилась крайне не вовремя, и в то же время тревогу, которую твердо решил не выказывать. Он терпеть не мог эту гадость. Он ими брезговал. Вообще-то я думал, что в наше время женщинам не положено бояться мышей, шутливо заметил он, глядя, как она торопливо семенит к лестнице. Считай себя феминисткой.
Я не феминистка. Я женщина.
Ну конечно, я знаю. И он вопросительно-робко посмотрел на нее, интимным взглядом, одновременно несчастным и решительным. Не уходи. Подожди меня.
Но она ушла вместе со своим чаем, взвинченная и ощетинившаяся. Оказавшись наверху, она переоделась в хлопковую ночную рубашку белого цвета подарок ее матери, Элис, на тридцать восьмой день рождения. В ней было удобно. Мелиссе нравилось прикосновение к коже прохладной хлопчатой ткани. А Майкл постарался как можно быстрее провести ежевечернюю проверку. В частности, следовало посмотреть на плиту, чтобы убедиться, что она выключена; закрутить краны в ванной до упора, чтобы точно не случилось наводнения; подергать за оконные ручки, проверяя, что окна закрыты; и наконец снять и снова накинуть цепочку на входную дверь и запереть ее. Каждый вечер, лишь сделав все это, он поднимался по ступенькам и шел к кровати зачастую тяжелой поступью человека, измученного целибатом, но сегодня пружинистым шагом сильного мужчины, и Мелисса, как он надеялся, почувствует это, ожидая его (возможно, в том пеньюаре кофейного цвета, что он подарил ей), и придет в возбуждение. Он был чрезвычайно разочарован, когда, пройдя под потолочным окном и повернув к спальне, заметил промельк ее наготы, но всполох соблазнительного смуглого бедра тотчас скрылся под длинной, чопорной ночной рубашкой.
Пожалуйста, не надевай это, попросил он.
Почему?
Ему так и хотелось заорать: неужели ты сама не знаешь почему? Неужели ты не понимаешь, что у нас есть важное и неотложное дело? Разве ты со мной не заодно?
Потому что она скрывает твою красоту.
А вот и нет. Мелисса надела бандану, затянула ее завязки. Она отлично понимала: именно ей придется в конце концов что-то решать насчет мыши, кого-то вызывать. Всех всегда вызывала она. Когда Майкл по утрам покидал дом, отправляясь на работу, он мгновенно забывал обо всех внутренних механизмах и о здоровье этого королевства, и Мелисса становилась его единственным правителем. Она скрывает твою версию моей красоты, уточнила она с некоторым ехидством. А эта версия очень примитивна по сравнению с моей. Я тебе не нравлюсь такой, какой я нравлюсь сама себе.
Последовала тишина.
Ты точно разберешься с мышью?
Ну да.
И еще нам надо починить окно, тут страшно холодно.
Через самое левое окно в спальню проникали ледяные зимние сквозняки: раму повело. Насыщенно-красные стены, мягкий свет из-под абажуров, лунное сияние, струящееся сквозь бамбуковые жалюзи на покрывало цвета кофе с молоком, все это подразумевало более теплую атмосферу, так что комната казалась какой-то недоустроенной. Столетние половицы скрипели под их ногами, стоило пройти от кровати к платяному шкафу, что неприятно аккомпанировало холоду. И отсутствие Блейка, детеныша, в эту его первую ночь вне родного дома лишь усиливало чувство неуюта, владевшее Мелиссой. Ей не хватало его его крошечного присутствия, его тихого частого дыхания.
Надеюсь, у него все в порядке, произнесла она.
У кого?
У Блейка, кого ж еще.
К чертям Блейка, подумал пенис Майкла. К чертям окно. К чертям мышь.
Все у него прекрасно.
Откуда ты знаешь?
Мелисса не рассказывала Майклу, как однажды проснулась среди ночи от какого-то шороха три месяца назад, Блейку тогда было шесть недель. Какие-то приглушенные звуки раздробили ее сон. Она открыла глаза, посмотрела на люльку и увидела, как ступни и колени Блейка бьются изнутри об одеяло, которое закрыло ему все лицо. Мелисса в панике вскочила с постели и сорвала одеяло. И решила, что это дурное предзнаменование.