Что еще за профессор Хэнкок?
Может быть, самый гениальный человек, которого я когда-либо встречала.
Отец поморщился:
Ничего себе заявка.
И он, кстати, обо мне довольно высокого мнения.
И пытается залезть тебе в трусы?
Господи, пап
Просто спросил.
А подтекст был такой: если он думает, что я не дура, то только потому, что хочет меня трахнуть.
Воздержитесь от таких выражений, юная леди.
Воздержись от дискриминации женщин.
Какая еще дискриминация! Просто нормальное отцовское беспокойство. Дай-ка угадаю: он истинный джентльмен, рыцарь без страха и упрека?
Я почувствовала, что краснею, но все же умудрилась пробормотать:
Да, он такой.
Папа кисло улыбнулся:
Я вижу, ты втюрилась в этого типа.
Так несправедливо, зло прошипела я, заливаясь румянцем. Мы стояли достаточно далеко, так что мама и Боб не могли слышать наш диалог. Мой отец не собирается больше оплачивать мое обучение, а этот профессор который оценил мой интеллект, и не более того! вмешивается, чтобы помочь. Потому что, в отличие от моего отца, он верит в меня.
Нечего звонить всем подряд, что у тебя отец-самодур.
Пойми, папа. Я не хочу, чтобы ты хоть в малой степени чувствовал себя обязанным меня содержать. Тем более ты считаешь, что я своим поступком нарушаю моральные нормы.
Никогда я не говорил такого.
Я улыбнулась, подняв глаза к небу.
Папа нахмурился:
Хорошо, допустим, я это сказал. А теперь хочу, чтобы ты это забыла. Можешь ты это сделать? Видишь, твой старик извиняется.
Не нужно извиняться, папа. И платить за меня не надо
Ну ты и штучка! Жалко, что и слушать не захотела о юридическом. Из тебя бы вышел отличный прокурор заставила бы плохих парней обливаться по́том.
У меня нет такой цели Я решила, что пора сменить тему: Когда ты в следующий раз летишь в Чили?
Во вторник.
По его голосу я почувствовала, что отцу не терпится поскорее вырваться отсюда через южную границу.
Как Адам? Справляется?
Отлично, насколько я могу судить.
Что у него там новая грязная работа?
А ты все никак не уймешься?
Когда от меня что-то скрывают, во мне просыпается упрямая ирландская девчонка. На Рождество он приедет?
Если у него не будет других планов А другой твой брат со своей новой подружкой-святошей собрался в Монреаль.
У Питера новая девушка?
Вы что же, до сих пор с ним не разговариваете?
Я только пожала плечами.
Видно, он всерьез перед тобой проштрафился, раз ты до сих пор его не простила.
Все уладится в конце концов.
То есть это ты мне намекаешь: «Папа, не лезь не в свое дело»?
Я немного злопамятна, усмехнулась я.
В глубине души я и сама понимала, что слишком сурово обошлась с братом, но ничего не могла с собой поделать, не могла отделаться от мысли: как же он мог удрать вот так с малознакомой девушкой, особенно в тот момент, когда, учитывая все случившееся в Олд-Гринвиче, я так нуждалась в заботе старшего брата.
Ты злопамятна? переспросил отец. Не пойму, в кого бы?
Два дня прошли сносно в большой степени благодаря тому, что Бобу удалось успокоить моих родителей. Как это было интересно обнаружить, что чужой парень, представитель моего поколения, способен очаровать двух этих людей, невероятно вспыльчивых, взрывоопасных, рядом с которыми у меня возникало ощущение, что они втягивают меня в какой-то опасный водоворот. Родители настояли на том, что будут провожать нас вдвоем. Ранним утром в воскресенье они довезли нас на машине до Стэмфорда и посадили на пассажирский поезд до Бостона, чтобы там мы пересели на автобус, идущий в Брансуик.
На вокзальном перроне папа меня обнял.
Я всегда знал, что ты найдешь правильного ирландца, шепнул он мне на ухо.
Мама на то она и мама выразилась даже более определенно:
Если ты упустишь этого парня, я тебе никогда не прощу.
Боб обменялся рукопожатием с папой, а маму обнял, и она сказала достаточно громко, чтобы я расслышала:
Она тебя не заслуживает.
И вот мы уже сидим в вагоне второго класса и смотрим в окно на пролетающие мимо пригороды Коннектикута.
Все прошло гладко, заметил Боб.
Пока мама не выступила со своей последней ремаркой.
Тем и хороша жизнь в колледже, что мы можем, фигурально выражаясь, оставить все это за дверью.
Ох, уж это, мать его, самообольщение. Вернувшись в Боудин, мы оба в течение трех последних недель семестра, очень напряженных, не поднимая головы, сидели над учебниками. Сдав наконец все экзамены и курсовые, мы потратили несколько дней на сборы и переезд на Плезант-стрит. Сильвестер к этому времени неделя как уехал в Германию, и мы довольно быстро обнаружили, что при внешней аккуратности хозяйство он вел не слишком хорошо. Морозилка была забита смерзшейся едой. В кухонных шкафах обнаружились тараканы («Я думала, что тараканы бывают только в Нью-Йорке», сказала я Бобу), а раковины, ванну и туалет покрывали какие-то отвратительные пятна. Прежде чем распаковывать свои вещи, мы, одолжив машину у приятеля, закупили массу всевозможных чистящих средств и принялись за работу, отскребая грязь и окуривая квартиру, чтобы изгнать насекомых. Это был очень долгий день, а когда он подошел к концу, мы повалились на свежезастеленную двуспальную кровать и отметили это дело, занявшись безумной, чумовой любовью. Потом мы приняли ванну, попивая «Микелоб» из бутылок и прижимаясь друг к другу среди пузырей пены.
Мне и в голову не могло прийти, что на первом курсе в Боудине я буду надраивать квартиру вместе со своим парнем.
Который теперь уже официально перестал играть в футбол.
Когда ты это решил?
Да буквально вчера. Тренер Маттингер вызвал меня в свой офис и спросил, правда ли, что я вышел из Беты. Потом сказал, что в этом сезоне я не так сосредоточен на игре, как раньше. А потом начал выспрашивать, правда ли, что я провожу время с какой-то «интеллектуалкой-хиппи» это дословно. Ну, на этом месте я ему сказал, чтобы он вычеркнул меня из состава команды.
Из-за этих его слов?
Три сезона и так выше крыши. Уходить надо на подъеме и все такое Не то чтобы три седьмых финала сезона такой уж подъем. А с другой стороны, все же пять тачдаунов и восемь перехватов за последнюю осень по-моему, нормально.
Почему же ты мне только сейчас рассказал?
Просто хотел дождаться подходящего момента.
Зачем? Ты что же, боялся, я этого не переживу?
Эй, что за тон?
Эй, а что было выжидать почти два дня, чтобы дать мне знать, что принял важное решение? Нет, ну как же так? Маттингер наверняка уже все рассказал своим помощникам. Да мало этого, ты же устраивал прощальную вечеринку в Бета. Так я уверена, что своим дружкам ты тогда тоже намекнул об уходе из команды. Получается, я обо всем узнала последней.
Пока я произносила этот монолог, Боб отрешенно смотрел в потолок с таким видом, будто то ли витает в мыслях где-то очень далеко от меня, то ли внимательно изучает конденсат, собравшийся на побеленной стене ванны. Когда я закончила, он долго, очень долго молчал, обдумывая, что сказать в ответ.
Отчасти мне грустно оттого, что важная часть моей жизни закончилась, и оттого, что я вышел из мирка, который считал очень уютным и безопасным.
И ты винишь в этом меня? спросила я.
Это решение принимал я сам, оно мое, и только мое. Но слушай, имею я право немного погоревать по этому поводу?
Конечно имеешь. Я понимаю, что произошло и каково тебе сейчас. А мы тут дом обустраиваем тоже вроде как странно.
Ты что, уже жалеешь? спросил Боб.
С какой стати? Обожаю это место, тем более теперь, когда мы вывели тараканов и закрасили грязные пятна в сортире. И мы только что любили друг друга на этой прекрасной кровати. И я сижу с тобой в ванне. И пытаюсь осознать, до чего мне хорошо. Наверное, это что-то близкое к счастью концепция, которая для меня далека, как заграница, с моей-то семейкой.
Да, и для меня это что-то новое и непривычное. Боб наклонился и поцеловал меня в губы. Ты права. Я должен был рассказать тебе первой. Прости.
А ты меня прости за то, что я начала разыгрывать собственницу и хранительницу домашнего очага. Блин, я сейчас выступила точь-в-точь, как моя мамочка.
Ничего похожего.
Не надо меня утешать.
Не вижу в этом ничего плохого.
Согласна. Но тайны. Секреты друг от друга. Моя жизнь до сих пор вся из этого состояла. В семье все всегда что-то скрывают. Я больше так не могу. Может, попробуем не иметь друг от друга секретов?
Боб снова посмотрел в потолок.
Мы можем попробовать, изрек он.
Глава восьмая
В январе Ричард Никсон поднялся по ступеням Капитолия и во второй раз принес президентскую присягу. Через несколько дней после этого события в своем почтовом ящике в колледже я обнаружила открытку от папы. На ней была изображена недавняя церемония приведения Никсона к присяге. На оборотной стороне папа написал: «Отличное начало 1973 года! Надеюсь, ты улыбаешься. Люблю. Папа».
Я и правда невольно заулыбалась, читая открытку. Жаль, что отец был таким упертым консерватором. В глубине души он был большим озорником.
В том январе Мэн, как и вся Новая Англия, был завален снегом. Снегопад следовал за снегопадом. Как-то утром, проснувшись, мы обнаружили, что не можем открыть входную дверь из-за полутора футов снега, выпавшего за ночь. Вскоре стало ясно, что снега так много и он успел так слежаться, что открыть дверь изнутри невозможно, и это катастрофа: в восемь утра у нас обоих начинался зачет по «Беовульфу», а наш домовладелец обычно не утруждал себя чисткой дорожек и крыльца до полудня. Тогда Боб бросился по лестнице на второй этаж. Я понеслась за ним и, уже вбегая в квартиру, увидела, как он прыгает из окна вниз. С диким криком я бросилась к окну, ожидая увидеть труп в глубоком снегу, завалившем наш двор. Через секунду Боб вскочил на ноги, улыбаясь во весь рот. Я пришла в ярость.
Ты что, черт тебя возьми, с ума сошел? крикнула я.
Ерунда! засмеялся Боб.
Ты же мог убиться!
Ну не убился же.
Боб пробрался к гаражу и, взяв там лопату, мигом откопал нашу дверь. Десять минут спустя мы уже подходили к колледжу, как раз успели к зачету.
Я все еще кипела:
Можно убрать парня из братства, но невозможно убрать братство из парня.
Да брось, зато на зачет успели.
Ты слишком легкомысленно к этому относишься. Вспомни только своего товарища из братства, который в прошлом году свалился с крыши и разбился насмерть.
Боб надолго затих и не произнес больше ни слова до учебного корпуса. Заговорил он только перед тем, как войти:
Думаю, я это заслужил.
Я и не думала тебя наказывать. Но, Господи, неужели ты сам не понимаешь, какой это был безумный поступок? У меня чуть сердце не разорвалось. Ты хотел поломать мне всю жизнь? Ты же умный мужик, Боб.
Вечером, когда мы шли домой, Боб вернулся к утреннему эпизоду:
Чтобы показать, что я раскаиваюсь, я сегодня приготовлю для тебя единственное блюдо, какое умею: спагетти с фрикадельками. Этому рецепту меня научила учительница из приходской школы. Мисс Дженовезе чистокровная итальянка, с севера страны. Она решила взять под крыло ирландских детей, чтобы уберечь их от паршивой готовки, вареной капусты и жареного мяса.
На кухне у нас были полные шкафы продуктов, потому что за неделю до того мы съездили в Портленд и спустили всю библиотечную зарплату в единственном итальянском продуктовом магазине к северу от Бостона. В то время Портленд был захудалым, унылым городом, а его старый центр находился в ужасном запустении. Но были там и свои изюминки, включая бакалейную лавку Микуччи, где можно было найти приличные итальянские помидоры в банках, чеснок и настоящий пармезан. Всего этого мы и накупили. Боб также потребовал, чтобы мы приобрели итальянские панировочные сухари со специями и краюху их хлеба, а также бутыль настоящего итальянского кьянти по словам приветливой толстушки за прилавком, «вполне приличного за такую цену» (четыре бакса за полгаллона). Купив всё это, мы сели за один из маленьких столиков в задней части магазина и съели по куску вкуснейшей пиццы, запивая дешевым красным вином.
Девушка из Нью-Йорка одобряет пиццу? спросил меня Боб.
Очень вкусная, я просто поражена. Меня в последнее время вообще все поражает.
Что все?
Мы. Наша совместная жизнь. И особенно поражает то, как мне все это нравится.
Мне тоже. Знаешь, у ирландцев есть выражение, оно мне нравится: «В этом мы парочка».
Я взяла Боба за руку.
Классная фраза, сказала я, а сама подумала: приходилось ли моим родителям переживать вместе вот такие же моменты простого счастья? А если да, почему все пошло кувырком? Неужели дело в рождении детей? Или они с самого начала настолько не подходили друг другу, что так постоянно и жили в том же кошмаре, что и сейчас?
Остальная часть семестра, к счастью, прошла без потрясений, хотя и была насыщена событиями, которые касались меня непосредственно. Например, мы с Бобом подали заявку на должность консультантов в литературный лагерь для подростков в Вермонте. Поскольку лагерь считался прогрессивным, то нам даже пообещали выделить отдельную комнату на двоих в корпусе для персонала. Каждому из нас было обещано по триста пятьдесят долларов за месяц плюс бесплатные еда и проживание целое состояние для студентов. А Боб напросился к профессору Лоуренсу Холлу, блестящему ученому, но очень вспыльчивому человеку, писать у него в следующем семестре самостоятельную работу по «Моби Дику» Мелвилла. Я закончила курс с высокими оценками по всем предметам. А моя курсовая работа по Федеральному театральному проекту[45] была отмечена Хэнкоком как одна из лучших студенческих работ года. Он тогда пригласил меня в свой кабинет наша первая встреча за несколько недель. За это время я ни разу не отважилась задать ему вопрос о здоровье. Сам Хэнкок тоже больше не заговаривал о своей болезни. На наших последующих встречах он подчеркнуто придерживался темы учебы, разве что спрашивал время от времени о Бобе и наших планах на лето. Обычная болтовня на нейтральные темы. Дружба, которая начинала зарождаться когда он делился со мной какими-то подробностями личной жизни, а я откровенничала о своей семье, превратилась в более официальные отношения преподавателя и студента. По-прежнему приветливые и доброжелательные, но с четко определенной дистанцией, которую Хэнкок установил и сам выдерживал. Граница была нарушена. И Хэнкок ее старательно восстанавливал.
Но в тот день, снова поздравив меня с успехом, профессор вынул из портфеля письмо от руководителя Гарвардской аспирантуры по истории Америки:
Я решил показать ему вашу работу. Вот что он ответил.
Хэнкок протянул мне письмо, напечатанное через один интервал. Я начала читать.
«Это незаурядная научная работа примечательно высокого уровня для студента, а тем более первокурсницы. Я надеюсь, что вы свяжете ее со мной, когда/если она примет решение поступать в аспирантуру».
Я прошу вас сохранить это письмо, сказал Хэнкок. Вынимайте его и периодически читайте, это поможет вам не давать разыграться присущей вам неуверенности и сомнениям.
Даже не знаю, что сказать, профессор. Меня удивило, как это Хэнкок сумел уловить присущую мне тревожность, при том, что в его присутствии я всячески старалась ее не показывать.
Вы можете гордиться тем, что вашу работу похвалил Венделл Флетчер он считается одним из ведущих экспертов в стране по Рузвельту.
Это чрезвычайно лестно. Но
Но что, Элис?
Я о том, что вы мне говорили несколько месяцев назад, профессор. Что все мы безотчетно боимся разоблачения это точно про меня. И я не знаю, смогу ли когда-нибудь избавиться от этого чувства.