Глаза же главного зрителя, мастера и учителя, заставляли понервничать. Он оценивал мою работу, но мне казалось, что оценивают меня. Мне всегда так казалось в эпоху темных земель.
Когда мы с мамой пришли договариваться о цене, она показала Андрею Ивановичу мои рисунки, и он сказал: «Да, из этого выйдет толк». Рисовала я по наитию, без технической базы: вдохновенно, но по-любительски. Считала теорию слишком скучной и не принимала иного мнения. Однако с первого же урока совершала ошибку за ошибкой, и количество их заставляло меня сомневаться в наличии дара.
Я давно раскусила метод художника: сначала покритиковать, затем слегка похвалить по-отцовски подуть на рану. Головой я понимала, что он поступает верно, но всё равно причиняет боль. То, что давалось мне легко в школе, то, что выделяло меня из толпы, оказывается, нуждалось в долгой и нудной шлифовке.
В мастерской иногда появлялась дочь Андрея Ивановича, чуть постарше меня и уже студентка художественного ВУЗа. Это для нее предназначалась одна из резных кроватей. Девушка разворачивала на полу свитки своих работ, и на лице отца появлялась улыбка.
Вот как рисует, украдкой показывал мне Андрей Иванович ее альбомы и светился от гордости.
Ревность всегда мучительна. Талант его дочери, унаследованный, с детства пестуемый, кричал в каждом штрихе сангиной, в каждой мышце обнаженной натуры, в идеальных пропорциях, в мягких кудрях Аполлонов и Афродит на ее безупречных работах. А ведь она еще только училась, но была частью мира картин и красок по праву рождения, а я случайным прохожим, которому и за десяток лет не сделать так, как играючи умела она. И я презирала себя, собственную ограниченность, ограниченность самой жизни.
Кто тебя научил так мыть кисти? спросил Андрей Иванович, неожиданно объявившись в ванной. Я придавливала щетину к куску мыла, чтобы получилось пушистое солнце с расходящимися лучами, и покручивала рукоятку в руке так кисти отмывались лучше всего.
Сперва я подумала, что он ругается, но в его голосе было не осуждение, а любопытство.
Сама придумала, я пожала плечами.
Я заметил, ты чем-то расстроена.
Да нет, всё в порядке.
Андрей Иванович вздохнул и вышел.
Ты не веришь в себя, хотелось услышать мне.
Да, вы правы. Мне никогда не стать такой же, как ваша дочь.
Но тебе и не нужно, у каждого свой путь. Ты думаешь, ей всё дается легко, но и ей пришлось одолеть немало трудностей, а впереди их еще больше. Только вера в то, что этого хочет твоя душа, помогает не сдаться.
Но, когда я вышла из ванной, он не стал давать отеческих наставлений, он вообще был немногословным, как мой отец, как Володя. Андрей Иванович протянул мне книгу в синей обложке: Дмитрий Мережковский «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи». Каким-то непостижимым образом он понял, какую роль играют в моей жизни книги.
Хочу, чтобы ты это прочла.
Не понятно, сделал ли он подарок или дал книгу на время.
Спасибо, обязательно.
В тот же вечер я уселась за книгу, написанную столетие назад о гении, жившем задолго до смерти Бога. Леонардо в глазах современников был святым и Антихристом, сверхчеловеком, бросившем вызов церкви. Но больше всего меня поразило то, что его ученики даже не пытались превзойти учителя, предпочитая довольствоваться готовыми методами. Они копировали его работы, становясь бледной копией мастера и теряя себя. Можно ли вообще научиться быть гением, а не ремесленником, или это дар свыше?
Не найдя ответа, я отложила книгу и погасила свет.
Сверхчеловек Мережковского потерпел поражение, утянув за собой тех, кто его любил. Даже гений обречен на одиночество и непонятость, и даже гению приходится пробиваться к свету сквозь страдания, зависть и невежество окружающих. Мы можем лишь бессмысленно повторять за лучшими либо вспыхивать и сгорать.
2
Клепе повезло быть счастливой хозяйкой черного пуделя Джонни. Я помню его щенком: смешной игрушкой с нежным розовым животом, теперь он подрос, и морда вся в серебре. Мама не любила собак, и я отдала всю нежность чужой. Клепа оставляла ключи с просьбой выгуливать Джонни, пока она в школе, что я делала с превеликой радостью. Ее бабка ворчала: дескать, нечего всяким девкам ключи доверять, но что значит мнение бабки, когда есть дружба и собачья преданная любовь.
Собираясь в свет, Клепа носилась по дому в корсете и длинной юбке. Недавно она прикупила красные гады, в которых ходили все неформалы с «драмы». Мысок у них был из металла, что для сибирской зимы безумие. Когда я увидела эту невероятную обувь, то долго смеялась от восхищения: толстенная подошва-трактор, и ноги в них словно спички. Гады мы ласково звали «говностопами», и я выпросила у мамы такие же, но поскромней, без металла.
Мы слушали «Nightwish» и «Evanescence», выли под вокал Эми Ли в трио с Джонни. Я расспрашивала Клепу о музыке, поражаясь, как велик неизведанный мир и как много еще предстоит узнать. Вся одежда моя окрасилась в черный, на руках и бедрах звенели цепи, из шеи торчали шипы, и мы пудрили лица белым, чтобы стать принцессами смерти посреди духовно мертвого мира.
Даже Джонни, наш черный пудель, был не обычным псом, а булгаковским символом демонических сил, и когда мы ступали с ним по темным улицам, то были Воландами и Мефистофелями, и наше преданное Зло бежало рядом, быстро-быстро перебирая ногами.
Мама смотрела на мои трансформации без особых эмоций, даже на драные колготки в сетку и на то, как я подшивала юбку до супермини, только не знала, что я курю и говорю, как сапожник, а еще меня выгоняют с уроков за внешний вид. Меня удивляло ее спокойствие. А потом я нашла мамины студенческие фотографии: вот она, челка набок, нога на ногу, сигарета в зубах, а в магнитофоне наверняка «Кино» или похожий на Иисуса Тальков боги прошлого. Она до сих пор хранит кассеты с их вечными песнями.
Любопытна, но немного обидна цикличность жизни. Мне никогда не хотелось быть похожей на маму, делать скучные вещи, приходить после работы домой, пить пиво у телевизора, ждать мужа с рыбалки или, что еще хуже, рыбачить с ним, накалывая червяков на крючок. Ты же была такой крутой, мам, заводила, душа компании, лидер. Во что ты превратилась с годами? Теперь ты называешь любовью не ругать его пьяного, а укрыть одеялом и проветрить комнату от синюшного смрада. Теперь ты называешь любовью раболепство перед мужским пьяным телом.
Я уж точно такой не буду. Великая сила росла во мне, подминая семью и привязанности, возвышая меня над родителями и сверстниками, придавая существованию великую, но пока не известную цель, и уже нельзя было отличить меня от этой великой силы. Силой этой легко объяснялось мое горькое одиночество: не потому, что я не умела общаться с людьми, а потому лишь, что они не умели общаться со мной.
Клепа сообщила, что за ней придет человек, и мы ждали человека, и пришел Он.
Джонни с лаем выскользнул из моих рук и убежал в коридор здороваться. Я отправилась вслед и вдруг стала вся мягкая, как желейный мишка.
Где Клепа таких находит? Где то место, откуда сходят они на землю?
Он прекрасен и страшен был, и пропасть Его, черная дыра Его рвала ткань моего мироздания. Высок Он и ладно сложен, аристократически бледен, под шапкой скрывал темные кудри, собранные в аккуратный хвост. Я подумала вдруг, что сам Леонардо не устоял бы и избрал Его натурщиком для ликов Христа и Иуды и множества других ликов, как когда-то избрал Салаи.
Я склонилась к Джонни, будто всё, что интересовало меня, заключалось в маленьком черном пуделе. Потом и вовсе ушла, не выдержав взгляда. Прислонилась к стене у самого выхода, не смея попадаться глазам Его.
Что связывает Его с Клепой? Неужели Не может этого быть.
Оказалось, он всего-то задолжал Клепе услугу: за то, что покрасила его светлые корни обещал сводить на репетицию группы, чтобы маленькая нимфетка не осталась на ночь одна.
Я выдохнула. Он не опустится до нее, и законы мира пока еще нерушимы. Но и до меня он не снизойдет: такие, как этот мужчина, не видят таких, как я. Где вся та сила, что наполняла меня до встречи с ним? Так мелкий хищник видит хищника иного порядка и понимает, что сам может стать обедом.
Совершив над собой усилие, я снова вышла, и он уже был не так страшен не замечал никого вокруг, и мысли его блуждали в иных мирах. Клепа предавала ноги безумным гадам, предавала тело одежде, и пора было уходить. Облаченная, она развернулась ко мне и молвила:
Пойдешь с нами?
Клепа поведала, что зовут прекрасного незнакомца В. Вот так просто и нежно богов могут звать не Хесусами, не Исмаилами, не Белимирами, а просто В. Я пробовала имя на вкус, и оно мне нравилось. Столько жизни в нем, и силы, и черноты.
У меня тут же возникло желание написать огромный портрет В. и повесить картину в спальне, чтобы он всегда был рядом и знал каждый мой сон.
Мы зашли при параде в офис, где в подвале должна играть музыку, но охрана преградила нам путь. В. снял шапку и назвал фамилию, и фамилия оказалась еще прекраснее имени. Мои щеки вспыхнули, когда я примерила ее на себя, и она пришлась впору.
Оказалось, что срок аренды истек, и музыка больше не звучит в тех стенах. Мы вновь вышли на легкий мороз, снега выпало мало, на дорогах блестел ледяной каток. В Сибири так мало песка, он ценнее он рук, ног и черепов, и расходуют его бережно.
Горевали недолго и отправились в ледяной поход: путь наш лежал через Советский проспект, мимо Ленина с протянутой вдаль рукой, по улице годовщины Октябрьской революции, по гнилым шпалам мимо Первого кладбища. Солнце жило недолго и умирало в шесть вечера. Нас тянуло к самому мрачному, земному, мертвому, потому что мы возросли оттуда и не знали иного. В. был словно в своих стенах, словно щука в воде, словно стриж в небесах, он мог править всем этим царством, и лик его, и длинная белая шея его, и размах плеч его принадлежали королю этих темных земель.
Поняла я вдруг, что не все люди, меня восхищавшие, были давно мертвы.
Меня поразил масштаб его личности: ему были известны все тайны мира. В. рассказывал о секретах изготовления дамасской стали; о том, как на лету мог клинок перерезать шелк; о кривой сабле легендарного Саладина, травленой до миллиона змеистых линий; поведал о древнем Востоке и боевых искусствах и о том, какие точки на человеческом теле смертельны, если туда ударить.
Возле кладбища к нам прибилась собака: рыжая сука размером с волка, свалявшаяся грязная шерсть цвета осени. Я без страха потрепала ее по загривку и назвала Кицунэ. Она радостно затрусила рядом.
На кладбищах самые дружелюбные псы, бросил В.
Почему?
Всегда сытые.
Едят свежие трупы?
В. фыркнул.
Нет, конечно. На могилах оставляют еду с поминок.
Мы с Хоем и Кирей там конфеты берем, вставила Клепа.
Нельзя! обернулся В. и так сверкнул на нее глазами, что у меня пробежали мурашки размером с дыню, а Кицунэ в испуге попятилась. Нельзя заходить на кладбище, если у тебя не похоронен там родственник. Это святая земля, нельзя беспокоить духов.
Хорошо еще, он не знал, что Клепа целуется на чужих могилах и вырезает на них пентаграммы.
Клепа сникла, будто ее отругали за двойку. В. добавил что-то о тупых готах и сатанистах, и это так напоминало старческое брюзжание, что я рассмеялась. На вид ему было за двадцать, я прикинула мысленно: двадцать шесть. Рядом с ним мелкая Клепа казалась совсем юной, он порыкивал на нее по-отцовски. Забавно, мы так часто играли с ней в дочки-матери, что она по привычке до сих пор звала меня «мама».
Так шли мы, странная семья в черных одеждах, и каждый из нас рос без отца.
Глупая Кицунэ то и дело кидалась под колеса машин. Мы стояли на светофоре, и я склонилась к ней, чтобы удержать от прыжка. Она прильнула ко мне: под рукой и густой рыжей шерстью билось собачье сердце.
Впереди показалась стая безродных псов. Возможно, у Кицунэ была течка, потому что стая вдруг проявила к ней недвусмысленный интерес. Девочка прижалась к моей ноге, подняла блестящие палевые глаза, прося о помощи.
Псы окружали нас, Клепа тяжело задышала, В. напрягся и прошептал:
Спиной не поворачиваться. Бить по носу.
Сначала явился страх, потом кристальная ясность дальнейший действий. Я ударила толстой подошвой гада о тротуар и, когда стая вздрогнула, издала нечеловеческий ураганный рев: «ФУ-У-У-У-У-У-У-У-У-У!»
Псов как ветром сдуло. Запоздало пришла мысль, что Кицунэ, моя девочка, тоже могла поджать хвост и скрыться в страхе в кустах, но она лишь благодарно завиляла хвостом.
Теперь ты вожак, довольно сказал В., она тебя выбрала.
То был один из счастливых дней, когда у меня наконец появилась собака, а король темных земель смотрел на меня с уважением. Но затем темнота окончательно спустилась на землю, и нужно было прощаться с обоими.
Как жаль, что я не могу взять тебя с собой. Прости, моя Кицунэ.
Спутники молчали, пока я целовала мокрый собачий нос.
Тебе нужно ее отпустить, молвил король.
Знаю, ответила я и прогнала ее.
Кицунэ отбежала, но не ушла далеко. Смотрела ребенком, и я беспокоилась за нее: слишком безрассудная она и пропащая Хотелось бы мне самой решать, с кем жить и как, но пока я никто и жить приходится по чужим правилам. Я прогнала Кицунэ еще раз. Она перестала вилять хвостом, и в глазах ее стоял безмолвный вопрос. Постояв пару минут, рыжая скрылась в зарослях у дороги. Кто знает, как скоро найдет ее проклятое колесо.
В течение многих лет, проезжая мимо Первого кладбища, я высматривала сквозь прутья ограды, в тенях могил и меж уходящих вдаль рельсов густую шерсть цвета осени. Однажды мне показалось, что Кицунэ так же беспечно бросается под колеса, но духи кладбища оберегали ее и делились с ней пищей.
3
Новый год для семьи священен: тридцать первого декабря мы по традиции убирались в квартире, нарезали крабовый салат с кукурузой под покрики матери, что я на кухне только мешаюсь; я наблюдала, как мама наряжает елку, прерывая любую мою попытку в этом помочь, а в полночь все трое я, мама, Володя слушали президента с одной из года в год речью, а потом засыпали под взрывы петард и салютов. Иногда приходила мамина подруга Иришка, тогда праздник несколько оживлялся: она напивалась, плясала, бросалась обувью в дверь соседей и лезла целовать всё, что движется. Но радовала Иришка своим присутствием не каждый год.
Я впервые собиралась встречать семейный праздник вне дома.
Можно я встречу новый год с Клепой?
Мама нахмурила брови.
Ну хорошо. Только в час возвращайся.
Нет.
Я прикинула, что к часу вернуться с другого конца города не успею. К тому же мы с Клепой собирались как следует напиться, ведь мы уже совсем взрослые.
Нет?
Вернусь утром.
Тогда никуда не пойдешь.
С чего вдруг такая забота? Всю жизнь не обращала на меня внимания, отпускала гулять где попало, а теперь нельзя?
Замолчи.
За что ты меня так ненавидишь?
Мама закатила глаза, а я разревелась. Признаться, я сама не ожидала от себя слез, но там будет В., король с ликом Христа и Иуды! Уж не знаю, на что я рассчитывала: мы с ним больше не виделись с тех пор, как ушла Кицунэ, но даже просто его присутствие в пределах вытянутой руки казалось невероятным счастьем.
Ты же не из-за своей Клепы ревешь, я права?
Я решилась признаться: есть же мизерный шанс, что мама поймет.
Там будет один парень
Понятно, она сложила на груди руки. И сколько ему?
Двадцать шесть, соврала я, вытирая глаза. На самом деле я понятия не имела.