Его интерес к политике был отчасти следствием интересов бизнесмена. Он замечал, что сокращение рабочего дня (а в тот период работали по 1215 часов) благотворно сказывается на производительности труда и что рабочий, который умеет хотя бы читать и писать, работает лучше безграмотного. С этим и были связаны его первые инициативы в политической и административной деятельности в родном Бирмингеме, где в 1869 году он основал Национальную лигу образования[26]. В этом же году родился его второй сын от второго брака Невилл. Первый брак Джозефа трагически оборвался в 1863 году, когда при родах первого сына Остина скончалась его жена Гарриетт.
И Гарриетт, и вторая жена Флоренс, мать Невилла, происходили из многочисленной семьи Кенриков, весьма известной и уважаемой в Бирмингеме. Семья эта довольно давно перебралась в Бирмингем из Уэльса. В религии Кенрики придерживались унитарианства с оттенками ранней приверженности к гугенотству (одно из направлений протестантизма). Сам же Джозеф, несмотря на формальную причастность к унитариям, был едва ли не атеистом, причем в определенном смысле даже «воинствующим», что проявлялось в его борьбе за отделение церкви от школьного образования, а в более смелых планах и от государства[27]. В конце 60-х начале 70-х годов XIX века подобные «передовые взгляды» были не то что нетипичны для британского подданного, а считались вызывающе революционными. Если уж Чемберлен во что-то истово и верил, так это в свою страну и в ее людей, о чем он позже скажет в своей знаменитой речи: «Во-первых, я верю в Британскую империю; во-вторых, я верю в британскую расу. Я верю, что британцы величайшая из имперских рас, какие когда-нибудь знавал мир»[28].
В духе свободного вероисповедания воспитывались и его дети; ни псалмами, ни религиозными поэмами вроде «Христианского года» Джона Кибла их не изнуряли. Окончательно же разувериться в Господе Джозефа Чемберлена заставила вторая трагедия, постигшая его семью. Так же, при родах следующего ребенка, скончалась и Флоренс, а мальчик, появившийся на свет, прожил всего несколько часов.
Сам Невилл практически не помнил своей матери, ему не исполнилось еще и шести лет, когда она умерла. О том, что он никогда больше не увидит мать, ранним февральским утром ему сообщила «тетя Луи» Луиза Кенрик, младшая сестра Флоренс. Это стало одним из самых первых и ярких воспоминаний мальчика. Все, что у него осталось на память о матери, медальон и несколько книг. И ему, и Остину, хотя он ввиду возраста уже чуть меньше в этом нуждался, каким-то образом заменить маму старалась их старшая сестра Беатрис. С отцом же после этой трагедии отношения Невилла как-то странно разладились, точнее, приобрели отчужденный, ледяной характер, как будет он вспоминать впоследствии: «В течение многих лет я, скорее, уважал и боялся, нежели любил его»[29].
Уважать Джозефа Чемберлена действительно было за что. На тот момент (февраль 1875 года) он был уже более полутора лет лорд-мэром Бирмингема и за этот небольшой период сделал для города столько, сколько до него никто не делал. В первую очередь наладил газо- и водоснабжение, сосредоточив коммунальное хозяйство в руках администрации города, а не частных компаний, которые до этого распоряжались ресурсами. Это значительно снизило расходы на газ и воду для всех слоев населения, а Бирмингему помогало развиваться со стремительной скоростью. Он боролся с трущобами в центре города, строил больницы, школы, дороги, повышая привлекательность Брама[30] для инвестиций.
Но главное, с чем боролся будущий ярый империалист Чемберлен, это классовое неравенство. «Классовость», абсолютно органичную, неотъемлемую даже до сих пор часть британского естества, Чемберлен открыто презирал. Как презирал и правящий класс: «Что касается респектабельных, то я не ожидаю и не желаю их поддержки. Если я что-нибудь значу, то только как представитель рабочих, и я хочу попасть в парламент главным образом для того, чтобы обеспечить справедливый учет их требований»[31], говорил Чемберлен в начале 1870-х годов и своей политической карьеры. Его речи звучали абсолютно социалистским образом, в рассуждениях он замахивался даже на британскую святая святых монархию, подчеркивая: «Я не испытываю большого ужаса при мысли о возможном становлении республики в нашей стране рано или поздно это случится»[32].
Так усиленно и самозабвенно Джозеф Чемберлен работал, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, которые после пережитых им смертей двух жен неизменно его посещали. Себе он уже отказал в праве на счастье, да и вообще эдакое «мещанское» личное счастье для него было неприемлемо. «Никто не имеет права быть счастливым в этом жестоком мире»[33], как-то обронил он в тот период. Но в счастье общественное он верил и стремился обществу это счастье обеспечить.
На таком своеобразном фоне прошло детство Невилла. Остин тогда учился в школе Регби, а после получал образование в Кембридже, поэтому он частенько был далек от дома и во всей этой атмосфере не варился. Невилл же, как и любой ребенок, впитывал все это как губка. Вероятно, именно в этом и кроются дальнейшие социальные устремления младшего Чемберлена, хотя сам он о политике даже не помышлял, не говоря уже об отце, который для этого поприща готовил старшего сына. Более того, политическая деятельность вызывала у Невилла отторжение. В школе он признавался товарищу, что никогда не будет связывать свою жизнь с политикой, мотивируя это тем, что видит, как тяжело его отцу даются подготовки к выступлениям в парламенте и во что превращается их дом в это время.
Но все-таки детство Невилла Чемберлена нельзя однозначно назвать несчастным, несмотря на постигшие семью трагедии. Он жил в прекрасном имении в пригороде Бирмингема Эджбастон, у него было четверо замечательных сестер, дружбу с которыми он пронес через всю свою жизнь, и даже имелся собственный шетландский пони по имени Том Тамб (имя фольклорного персонажа Мальчика-с-пальчика), на котором он с удовольствием катался.
Безмятежность детства, правда, довольно скоро осталась позади, когда Невилл отправился учиться в привилегированную школу Регби. Остин в то время ее уже оканчивал, но мог создать определенную протекцию своему младшему брату, хотя и поучал его с высоты своих восемнадцати лет. Учился поначалу младший Чемберлен плохо, в школе ему вообще не нравилось. Но когда табели с неудовлетворительными оценками попали к отцу и тот был этим весьма раздосадован, Невилл решил более его не огорчать и успеваемость подтянул. Довольно легко ему давалась математика, но сам он больше всего тяготел к естествознанию. Предложения присоединиться к дискуссионному клубу, какие тогда были неизменным атрибутом привилегированных школ (а именно в таких клубах будущие политики делали свои первые политические шаги, оттачивая на одноклассниках полемические навыки перед парламентом), решительно отвергал.
Школьные годы чудесные закончились для младшего Чемберлена в 1887-м. О том, чтобы он, как и Остин, продолжил образование в Кембридже, не могло идти и речи. Во-первых, и сам Невилл туда не рвался, все-таки это была прежде всего кузница политических кадров, да и к высшим наукам он не тяготел. Во-вторых, учеба там была слишком дорогостоящим делом, а Джозеф Чемберлен официально оставил бизнес еще в 1874 году, готовя себя к политике. Состояние его на тот момент насчитывало от 100[34] до 120[35] тысяч фунтов по разным источникам, что в сегодняшнем эквиваленте соответствовало бы порядка пяти миллионам американских долларов[36]. Сумма немалая, но за эти годы и она истощилась. К тому же Джозеф уже был видным политиком, а расходы, в том числе и на избирательные кампании во Всеобщих выборах, только увеличивались. Так что младшего Чемберлена ждал бизнес. «Если юность Остина была максимально облегчена, то про Невилла можно сказать с точностью наоборот»[37].
Для изучения наук практического применения его определили в Мейсоновский колледж Бирмингема. Колледж сам по себе был очень неплох, более того, на его основе именно стараниями Джозефа в 1900 году наконец-то учредили Бирмингемский университет. Одновременно с его младшим сыном в колледже изучал курс лекций по металлургии и юный Стенли Болдуин, будущий предшественник Невилла на посту премьер-министра, лидер консерваторов (который оставит после себя довольно своеобразное политическое наследство).
В колледже Невиллу понравилось значительно больше, нежели в школе. Возможно потому, что там не было крикета, который он невзлюбил, к тому же в нем проснулся интерес к учебе и познанию. Он с удовольствием изучал теорию Дарвина (впоследствии будет даже преподавать дарвинизм в воскресной школе), испытывал интерес к трудам популяризатора науки Томаса Гексли. В этот период Невилл был практически предоставлен сам себе. Сестры его учились в школах и домой возвращались только на каникулы, отец все время проводил в Лондоне, будучи уже видным политическим деятелем, а Остин покорял Кембридж. Возможно, это вынужденное одиночество отразилось на характере Невилла, который, по свидетельству его учителя, был «скромным, даже склонным к застенчивости»[38].
В это время Невилл продолжает увлекаться естествознанием и особенно орнитологией. Он встает еще до рассвета, чтобы послушать пение птиц, научиться различать их голоса, вполне соответствуя общему представлению о склонном к романтизму викторианском юноше. На двадцатилетие ему подарили первую лошадь, и он с восторгом на ней охотился в сопровождении своего любимого пса.
На его мачеху Мэри третью и последнюю жену Джозефа Невилл, несмотря на свой уже взрослый возраст, произвел впечатление юноши незрелого. Отчасти из-за того, что был не слишком разговорчив, особенно с гостями дома, которые с удовольствием стали приезжать на приемы Чемберленов. Младшего Чемберлена куда больше интересовали жуки и птицы, нежели беседы о политике за сигарой и бренди. Действительно, многие сверстники Невилла из его круга уже осознанно готовили себя к парламентской деятельности, живо интересовались происходящим и в Империи, и за ее границами, а также вовсю отдавались романтическим приключениям. Младшему Чемберлену это все было чуждо, он был несколько замкнут, склонен скорее к созерцательной деятельности, хотя обладал ясным и живым умом. Но все-таки благодаря именно Мэри, ее появлению в жизни Джозефа, ее молодости, легкости, прелести в общении отношения отца и сына заметно потеплели.
Тогда же Невилл Чемберлен впервые побывал в Париже, Венеции и Египте. Французский он знал еще очень плохо, что помешало ему в полной мере насладиться Францией. Зато в Египте он познакомился за обедом у премьер-министра с тогда еще полковником Китченером[39] (с которым они все время проговорили о цветах, тот оказался таким же страстным поклонником природы). Сам Египет впечатлил молодого человека настолько, насколько может впечатлить абсолютно другая, чуждая, неблизкая культура. Все-таки Невилл был Чемберленом, а не Жаном Франсуа Шампольоном, знаменитым египтологом, расшифровавшим древнеегипетские иероглифы. Как Невилл охарактеризовал танец дервишей: «Интересно, но не очень приятно»[40] так в целом можно охарактеризовать и его впечатление об этой стране. Домой он возвращался, не скрывая радости, однако долго оставаться в Бирмингеме ему было не суждено.
Осенью 1890 года в Монреале Джозеф Чемберлен встретился с губернатором Багамских островов сэром Амбросом Ши. Встреча эта стала роковой для него, но особенно для его младшего сына. Губернатор Ши горел идеей выращивания сизаля, специфического растения, из которого изготовляют корабельные канаты. Это дело, по словам Ши, сулило огромнейшие прибыли, 30 процентов годовых, что существенно поправило бы оскудевший бюджет Чемберленов. Джозеф, вдохновленный словоохотливым губернатором, тут же принимает решение о резервировании 30 тысяч акров под плантации сизаля. Для исследования возможностей этого предприятия он отправляет двух своих сыновей (Остин находился с ним в поездке, через океан перебираться пришлось Невиллу, срочно вызванному телеграммой).
Братья Чемберлены прибыли в Нассау, столицу Багамских островов, под Рождество. Их приезд, безусловно, стал событием местного масштаба, встречали их бурно, «даже чересчур, это было слишком преувеличенно. Дальний конец зала был украшен нашими инициалами в зеленых листьях»[41]. Но праздники праздниками, а Джозеф передал им смету, по которой они должны были сравнить расходы и возможные прибыли. Братья объехали несколько островов, причем младший держался куда более стойко, чем старший: у Остина развилась морская болезнь, «он все время стонал и искал свой плащ». Невилл же и здесь наслаждался созерцанием природы, особое впечатление на него произвели фламинго, «плывущие, подобно розовым лебедям». Братья разговаривали с плантаторами, среди которых были и цветные, общались с туземцами, последним островом их посещения стал довольно болотистый Андрос. Только к февралю они наконец-то вернулись в родной Бирмингем.
Слаженного отчета представить отцу братья не смогли, но все-таки описали перспективы по выращиванию сизаля как довольно благоприятные. Остин полагал, что Невиллу достаточно будет раз в год бывать на плантациях, чтобы контролировать там работу, однако Джозеф рассудил иначе: бизнес должен находиться под постоянным контролем. И в мае 1891 года младший Чемберлен прибыл в Нассау. Для начала он заново объехал острова, подыскивая место для разбивки плантаций. Острова были еще практически девственными, и будущему плантатору пришлось продираться сквозь густые кустарники. Из всех представленных локаций более всего подошел Андрос, где и было решено начинать предприятие. 6 июня Невилл написал отцу письмо, в котором «с чувством глубокого удовлетворения» сообщал, «что первая часть дела с успехом завершена. Я выкупил землю, подписал соглашение с губернатором. <> Я уверен, что нашел лучшее место на Багамах»[42].
И все же Багамы сами по себе острова весьма специфичные, а в конце XIX века природа там распоряжалась куда увереннее, нежели человек. Население Андроса составляло около трех тысяч туземцев, поселения их были разрозненны, ни о какой инфраструктуре говорить не приходилось. Чемберлену нужно было построить не только производственное предприятие для сборки урожая и обработки растений, но и жилище для себя. В первые пять месяцев он жил в хижине, работал по 12 часов в день, при этом лично зачищая остров от растительности топором или мачете и не всегда успевая даже поесть. Для человека двадцати одного года это была очень серьезная школа жизни.
К тому же тропический климат Багам давал о себе знать. Помимо тысяч москитов и других насекомых, которые кусались и обеспечивали бессонницу, опасными для человека были и деревья с кустарниками. Ожегшись о листья одного из них, ядовитого, Чемберлен мрачно записывал в дневнике, что ноги его «покрылись черными волдырями, многие из которых уже полопались»[43]. Джозеф из-за океана писал сыну, что «этот опыт, безусловно, сформирует твой характер. <> Несмотря на все трудности, которые ты переносишь, я должен признаться, что завидую твоей возможности продемонстрировать все свое мужество»[44]. Отец добавлял, что выше всего ценит здоровье Невилла и что он не должен рисковать им, но младший Чемберлен в первый год своего пребывания на острове не мог и подумать о том, чтобы отказаться от личного присутствия там.