Напротив, постижение не ищет искусства во всем этом, поскольку такое постижение не вправе больше обсуждать направление и вид до сих пор существовавшего искусства и его возможности, но должно поставить перед выбором, направленным на изменение сущности искусства, и сделать это, прежде всего, только исходя из основополагающего решения о господстве махинативного сущее-бытующего и основоположении истины пра-бытия.
Такое подводящее к выбору постижение искусства происходит за рамками всех и всяческих теорий искусства, поскольку преодоление эстетики может оставаться лишь привходящей задачей, а, сверх того, оно легко может быть истолковано превратно, поскольку может навести на мысль, что можно менять эстетику, как перчатки, посредством какого-то другого рассмотрения.
Речь также идет не о том, чтобы противопоставлять особо «произведение-само-по-себе» художнику и тем, кто это произведение воспринимает, а также [слоистым] историческим обстоятельствам и действенным взаимосвязям, которые обусловили художника и воспринимающих произведение искусства; ведь и такое подчеркнутое противопоставление не должно быть следствием метафизически познанного искусства; художественное творение при этом понималось бы только как «предмет».
Вопрос о «художественном творении», поставленный в свете истории пра-бытия, будет иметь, однако, другой смысл как только оно в сущности своей будет рассматриваться вместе с самим пра-бытием и полаганием основы его истины. Художественное творение само теперь будет выполнять сущностную задачу, решение которой будет способствовать выбору в пользу пра-бытия.
Художественное творение не есть ни чувственно-образный, смыслоизображающий предмет, ни что-то такое, что «заложено» в устройстве суще-бытующего, но есть просвет пра-бытия как такового, и этот просвет содержит выбор, ведущий к иной сущности человека. Искусство теперь имеет характер Вот-Тут-Бытия; оно есть нечто, выходящее за рамки всех и всяческих усилий создать «культуру», оно не принадлежит человеку ни творящему, ни воспринимающему оно есть места совершения выбора редкостно-уникального; «художественное творение» есть собрание чистейшего одиночества над безосновной пропастью пра-бытия; творения никак не касается ни «слава», ни безразличие невнимания; оно, по сути своей, остается в удалении в стороне от «публичности», равно как и от «частной, приватной» игры, но есть принадлежность единственно того настоятельного стремления к закату, который только и может стать единственно соответственной сущности [слоистой] историей, которую оставляет просветом пра-бытия. Полная непривязанность художественного творения к суще-бытующему и его привычным формам обустройства заключает в себе гарантию взаимопринадлежности с творящим, которая не привязывает его «биографически» к его делу, но бросает его вот-тут-бытие как «жертву» в пропасть безосновности. Однако и «жертва» тоже не может быть больше «предметом» скорби и почитания, потому что и такое воспоминание еще остается в плену одухотворенного занятия культурой как делом и снова вырождается, падая вспять, в очеловечивание искусства. Сущность «жертвы», само название которой, исходя из ранее существовавшего словоупотребления, слишком легко допускает ложное толкование, состоит в молчаливой настоятельности оставления позади закоснения истины пра-бытия, в чем имеет подлиннейшую сущность свою борьба между рас-противлением встречи и спором[15]. Потому это есть только творение то, что выставляет для выбора сущность богов и человека между чередующимися вызовами земли и мира в их сущности. То, что не позволяет заправлять тут всем ближайшей окрестностью такой подготовки к выбору, возможно, может еще служить общению-болтовне (для оттеснения скуки) оно может выступать как заявление о себе (самооглашение) и подтверждение налично-подручного, и должно позволять «выставлять» себя предметом из круга достойного удивления, но оно нигде и никогда не есть «творение». Масштабы будущего «искусства вообще не должны калькироваться-сниматься с масштабов до сих пор существовавшего метафизического искусства, и даже тогда, когда их ищут в каком-то «Классическом», превознося его как нечто, способное превзойти само себя.
Все и всяческое историческое (historische) поучение-наставление о доныне существовавшем и сегодняшнем искусстве поэтому тоже изолировалось уже от всего и всяческого выбора, если оно не отваживается прежде всего и при всякой возможности познания прокладывать пути к постижению смысла. Так как Нечто Такое остается невозможным, если заниматься наукой как некоторым промыслом, потому что здесь знание существенного стало неизвестным, от исторических наук о духе тоже не может исходить никакого толчка к постижению смысла.)
Но там, где внезапно появляется кажимость постижения смысла, тотчас же возникает и возможность проследить, к чему тут все устремляется. Во-первых, на всеобщее обозрение выставляется расчленение положения («ситуация»); во-вторых, планирование компетентных «экспертов по будущему» (Künftigen)[16] пытается обеспечить безопасность и надежность. Расчленение («аналитика») и планирование («конструирование») взаимно способствуют друг другу, не только в большинстве случаев не только является введением к другому, но и это другое уже определяет пути первого. Аналитически-конструктивное «мышление» в своей решительности и решимости совершенно соответствует неограниченной силе махинативности: оно демонстрирует во всех сферах человеческого устремления и действия одно и то же однообразие формы и определяет стиль видимости решительности-решимости, готовности делать выбор, который питается целиком и полностью нерешительностью, неспособностью принимать решения и делать выбор; а она все больше и больше укрепляется, становясь той «предпосылкой», на которой ширится не знающее границ пересиливание силы как чистая действительность действенного-эффективного. То, что при этом еще привносится из областей «либерального» культурного оптимизма в качестве сопротивления, остается несущественным, пусть даже оно и может порой выдаваться за «успех»; выступая только как сопротивление и ничего, кроме сопротивления, оно погрязает в доныне бывшем и впутывается во все возрастающую зависимость от исторических необходимостей, от которых оно хотя и напрасно уже по самой сути своей пытается уклониться. (Иудейско-христианская власть сообразно роду и виду своему ведет двойную игру и встает на сторону «диктатуры» пролетариата и, в то же время, на сторону либерально-демократического устремления к культуре; эту двойную игру еще вуалирует на протяжении некоторого времени уже существующая утрата корней и отсутствие силы для того, чтобы сделать существенный выбор.)
Первое время, конечно, может создаваться видимость того, что здесь осуществляется нацеленность на постижение смысла или только «спасение», а местами и «действия», пусть даже и в таком направлении, что сущность подлинно (слоистом) историческом постижении смысла Запада при этом недопонимается, а если и смутно угадывается, то затем приводит в растерянность и вводит в заблуждение. То, что завершение современности, «собственно», есть завершение метафизической истории Запада и, одним словом, готовит, тем самым, высочайший по значимости выбор (ср. 8 К постижению смысла), что единственно обладает обязывающей исторической силой для постижения смысла, открывается проще всего в историческом движении начинающейся эпохи: она основывается на представленном-подготиовленном метафизикой в разнообразных образах различении суще-бытующего и бытия. Махинативность наделяет себя полномочиями через суще-бытующее и наделяет забвение бытия неограниченным правом. К бытию (идеалы и ценности) апеллируют до сих пор существовавшие занятия «культурой» (христианско-иудейского, демократически-западного и американского вида).
Махинативность и занятие культурой как производством ставят суще-бытующее и бытие в противоречие крайней степени напряженности как задающее меру и масштаб и в то же время притязают и в том и в другом случае на уделение внимания и заботу по отношению к разделяемому ими. Махинативность суще-бытующего встраивает в свои планы занятие культурой как производством как средство, обеспечивающее силу и власть. Точно так же демократический оптимизм по поводу культуры приписывает себе способность спасения и освобождения масс, и использует технику, и способствует ее развитию во всех его «достижениях». Начинающаяся эпоха становится исторически безграничным, взаимно подыгрывающим друг другу разворачивания силы и власти метафизически различаемого: суще-бытующего и бытия; и для этого разворачивания силы и власти существенно, чтобы оно для завершения и достижения полноты своей собственной сущности нуждалось в отсутствии постижения смысла самой себя и чтобы все толкования и возвещения своей сущности оно осуществляло указанием на свою противоположность своим оппоненам-контрагентам, которая всякий раз только кажущаяся и поверхностная.
Самое неприятное которое уже есть знамение без-дно-основы есть то, что в этом процессе сущее-бытующее бытия отбивается-отделывается и прибавляет в несокрушимости, не позволющей противостоять ему и это удается ему тем более, чем более неумолимо его занятия культурой и его идеалы вынужденно делаются всего лишь выходами вон, опиумом и негодными средствами какого-то пустого сопротивления, которые не могут возыметь эффекта.
Так возникает историческое состояние, в котором пра-бытие уже больше не выглядит как нечто эфемерно-летучее и призрачное, вроде самой бледной тени некой пустой мечты; пра-бытие это отозвавшийся эхом последний отзвук всего лишь звука слова и вопрос вослед? даже не заблуждение только безразличие.
12. Изначальное мышление, которое создает готовность
Изначальное мышление, которое создает готовность к выбору между положением основы истины пра-бытия и допущением полной разнузданности махинативности суще-бытующего, будучи уже выдвинутым за пределы той эпохи, в которую только начинается его завершение, находится в особых условиях.
Такое мышление не вправе манить какой-либо успех или отпугивать какая-то неудача; таким постижением смысла не может двигать какая-то надежда, и никакая безнадежность не может подавлять его. Единственно необходимость не выбранного с самого первоначала вот причина мыслительского постижения смысла. Эта необходимость не имеет ничего общего от простой неотвратимости «судьбы», она есть перенятое освобождение в бедственном положении пра-бытия, что оно сущит как необходимящее.
Однако эта причина разворачивает свою причиняющую силу только тогда, когда это мыслительское постижение смысла проистекает из знания «определенного» Вот-Тут-Бытия (происхождение которого уходит в историю пра-бытия): мыслить так, словно пить долгими и жадными глотками, мыслить об истине пра-бытия и этот путь мысли изредка прерывать кратко набросанным тезисом о пра-бытии истины.
В мыслители, которые пребывают «в курсе» будущего, годится только тот, кто способен снова и снова проходить в молчании такие дальние пути, о которых не принято распространяться. Тот, кто не продвинулся в этом и никогда не признавал порога, на котором происходит преображение-превращение человека в Вот-Тут-Бытие в краткое время сильных потрясений всех временных пространств сущности тот не знает, что значит мыслить.
Коридоры-проходы к обоснованию истины пра-бытия временами подходят к утраченным пунктам, намечая границы человеческих возможностей и дают в этом свойстве своем гарантию, что однажды они прольют свет на пространство игры времени и тогда разрушить эту возможную опору уже не сможет никакое сущее-бытующее.
Только тогда, когда эта история (Geschichte) экстрадиции существенных мыслителей этого начала перейдет от порчи их к знанию их, философия будет избавлена как от приукрашивания, так и от унижения, которые практикует история (Historie); ведь тогда она обретет единственно подобающую и сообразную ей самой основу ее собственную необходимость как прыжок вперед в единственность-уникальность пра-бытия. Она включится в игру в игровом пространстве времени пра-бытия ее истины. Таким образом, она не принадлежит ни богам, ни человеку, ни есть нечто, произросшее из земли, ни нечто, образованное миром; оно есть середина перекрестия всего суще-бытующего в смысле не знающего основы и дна коловращения, хранящего в себе все и всяческое простое сомнительное, достойное вопрошания.
Она есть знание, определяющее выбор и обретенное в выборе знание, которое само решается-выбирается пра-бытием. Так проясняется отрезок за отрезком и путь изначального мышления, которое столь легко теряло себя в некоторой расколотости:
Следует ли сначала измениться человеку, чтобы, тем самым, через посредство его пра-бытие восприняло об-основание своей истины;
Либо же Первым должно стать то, что само пра-бытие со-бытует истину и вынудит-подвигнет человека к некоторому выбору;
Либо не годно ни То, ни Другое?
Если пожелать сперва взрастить-воспитать в строгости сильный род человека, который годился бы произвести основоположение пра-бытия, то это означало бы все еще мыслить человека как субъекта суще-бытующего так, что достаточно было бы всего-то взрастить-воспитать в строгости какой-то другой способ заниматься суще-бытующем, который уже был бы признан всего лишь продолжением до сих пор существовавшего.
А если пожелать понадеяться на просветление пра-бытия сразу же в откровении, то и человек таким образом останется оттесненным в его Прежнее.
Ни расчет-высчитывание, ни пустая надежда не могли бы выдержать-вынести переход, но могло бы выдержать только вырасспрашивание, постановка вопроса о крайнем выборе, которая изначально была измыслена в мысли проницающих грядущее и при этом уже осталась-сохранилась бы для слова пра-бытия.
Поскольку теперь всякое существенное мышление мыслит единственно ради пра-бытия, пути этого мышления повсюду подобны то нерегулярным разбегам перед прыжком, то неоконченным подходам движениям в Вот-Тут-Бытие которые сообразны бытию, то есть со-бытийны; они не описание суще-бытующего, не толкование чувственных образов, а прыжок со-бытования-с-бытием.
III. Философия
(Самопостижение: исторический внутренний конфликт; соответствующее истории пра-бытия мышление метафизика)
13. Философия
В игре, в которую в будущем вынуждено будет «вступить» само пра-бытие на кону стоит то, что еще никогда не стояло на кону в истории мышления: то, что будет выспрошена-расспрошена истина пра-бытия, под эту истину будет подведена какая-то основа, и человек меняясь и преображаясь станет в этой основе безосновно-бездонным: это будет трясение не только «земли» и потрясение «народов», но и сотрясание суще-бытующего как такового в Целом. Предстоит единственный выбор: либо пра-бытие вырасспрашивается в сущности своей истины, либо суще-бытующее сохраняет свою махинативность и распространяет без-выборность, которая препятствует тому, что когда-либо еще будет предстоять что-то уникально-единственное и наступит какое-то начало.
Правда, всякий разговор о «выборе» (ср. 16. Пра-бытие; 39. Просвет пра-бытия и человек) сейчас легко может пасть жертвой тех опасностей, которое несет с собой это роковое «ключевое слово»; ведь многое, что громко и часто выдается за «решающий выбор», есть лишь фасад давным-давно выбранного решенного и последствие, связанное с потомством, которое избегает всякого выбора. И все же, всем злоупотреблениям вопреки, должно быть сказано слово о выборе сказано в виде вопроса: есть ли это выбор[17] между «бытием» и «небытием», то есть между сохранением подручно-наличного, подлежащего продвижению дальше, и прекращением таких воззрений и путей, или же это выбор, более уходящий вглубь, к изначальному: выбор между пра-бытием и суще-бытующим изначальный (ср. 39. Просвет пра-бытия и человек). Ведь этот выбор не есть выбор относительно «бытия», а только выбор, касающийся только спасения или утраты все же без-вопросного в своем бытии суще-бытующего (Все-Жизни современной озабоченности культурой и властью).