В одном из писем отец вспоминал, как десятки лет назад, когда руководство решило основать здесь наблюдательный пункт, вражеская армия всячески мешала строительству. Да еще и метель бушевала в общем, условия адские, но освободительная армия справилась и все-таки возвела на этом месте заставу. На любой географической карте прекрасно видно: это место настолько важно для обзора, что без заставы не обойтись никак.
Пока Юэлян блуждал в своих мыслях, к нему подошел взводный. Юэлян вскочил.
О чем задумался, Юэлян? поинтересовался он.
Да так, ни о чем, смутился тот.
Я показал обе твои статьи своему однокашнику, он редактором работает. Говорит, пишешь ты неплохо, но сюжет бедноват: слишком мало событий
Юэлян приуныл. Он и сам считал, что написано весьма недурно. Сочинять тексты он любил и в отряде связистов регулярно участвовал в подготовке стенгазеты, которую оформляли на меловой доске.
Но ведь именно так нам здесь и живется, вздохнул он. Каждый день одно и тоже, как под копирку
Взводный улыбнулся:
А ты напиши про Даву.
Юэлян вздрогнул. Уж не намекает ли взводный на его чрезмерное увлечение собакой?
Честное слово, Дава никак не влияет на качество моей службы.
Да я серьезно. Если уж взялся писать, пиши о том, что тебе интересно!
Взводный приехал на третий день с появления Давы на заставе. Он сразу заметил, как часто в разговорах солдат выплывает этот новый «на-хлебничек». Юэлян рассказал, как все произошло, и взводный решил:
Раз уж привез, отвечай теперь за него. Но так, чтобы твои дежурства и тренировки не пострадали!
Слушаюсь! воскликнул Юэлян.
Взводный собирался задержаться на праздники дома подольше, но все же вернулся раньше, чем планировал. Взвод был счастлив, а Юэлян особенно. Все два месяца, пока командир навещал семью, юноша ждал его с нетерпением. Почему-то рядом со взводным Юэлян всегда чувствовал себя уверенно, хотя тот был совсем немного старше. Взводный был капитаном всей заставы, главой их большой солдатской семьи. По прибытии он сообщил, что побоялся снегопадов с перекрытием дорог и потому решил вернулся раньше срока.
Ну и какого черта? возмутился старина Сун. Оставался бы дома, заботился о своих стариках! Ты что, нам не доверяешь?
Взводный стушевался:
Конечно, доверяю. Просто я очень по всем вам скучал. Сидеть дома не хотелось. Как только выбирался куда-нибудь или набивал пузо чем-нибудь вкусненьким, тут же вспоминал о вас и всякое настроение пропадало! Однажды пошел с однокашниками в караоке, так один мой приятель запел «Возвращаюсь в Лхасу». Услыхал я первую строчку и ну хлюпать носом да обливаться слезами! Ребята просто рты пораскрывали
Юэлян заметил, как у взводного дрогнул голос. Старина Сун молча похлопал командира по плечу.
«Интересно, задумался Юэлян, неужели и я, когда уеду с заставы, буду тосковать по ней точно так же?» Старина Сун рассказывал, что каждый год на проводах «стариков» в отставку все дружно рыдают в голос. Юэлян не представлял себя плачущим. С самого детства он вообще плакал редко, возможно, из-за того, что никто не собирался его утешать.
Взводный переменил тему:
Ребята, в этот раз я столько всего привез: и вкусного, и веселого, и интересного! Надеюсь, зимой грустить не придется! Еще и матушка дала с собой гору колбасы да солонины домашнего копчения! Ах да, еще я купил небольшой принтер для фотографий Ну знаете, такой, для моментальной печати. Я тут кое-что придумал, ни за что не догадаетесь! Через пару дней расскажу! и взводный хитро прищурился.
Юэлян не понимал, зачем вдруг понадобилось печатать фотографии. На все время снегопадов дороги перекрывают и почта не работает. Разве отец в свои годы не ждал всю зиму до самой весны, чтобы наконец отправить им с матерью письмо?
Взводный был терпеливым, с каждым из солдат обходился приветливо. За те месяцы, что Юэлян провел на заставе, он не получил ни единого выговора. И даже в ответ на выходки Чжоу Цзюньцзе, который постоянно нес всякую чушь и даже не думал исправляться, взводный лишь озабоченно хмурил брови. Огорчать или подводить такого командира хотелось меньше всего на свете.
Технически застава Годунла относилась к Ядуну, но здесь, в отличие от отряда связистов в уездном городе, обстановка была куда суровее: нехватка кислорода, мороз, одиночество. Городским солдатам тоже не разрешалось постоянно сидеть в интернете, но по выходным они все-таки получали шанс порадовать себя: посмотреть, что опубликовали друзья, зарубиться в игры.
А тем, кто служил на заставе Годунла, не то что для выхода в интернет, но даже для телефонного звонка приходилось спускаться вниз и ловить связь. Юэлян понимал: его отец жил в тех же самых условиях, с той лишь разницей, что его поколение не пользовалось интернетом, а Юэлян родился в 90-е годы и вырос с постоянным доступом ко Всемирной сети. Для него и его ровесников жизнь без интернета приравнивалась к изоляции от всего человечества. Что, собственно, и мешало ему освоиться на заставе окончательно.
Однажды он возился с телефоном, бормоча:
В горах даже кирпич полезнее этой штуковины!
А Лобу Цыжэнь утешал его:
Поговаривают, в будущем году сюда проведут интернет, у всех будет связь!
Да зачем он вам сдался, этот интернет?! притворно скривился Чжоу. Здесь же и так все прекрасно! Хочешь куда-то добраться топай ногами, с кем-то связаться кричи погромче, согреться дрожи посильнее, защититься зови собак. Мне нравится!
Сжимая телефон, Юэлян развернулся и вышел: уж больно неохота было слушать бесконечное нытье Чжоу. От его жалоб на жизнь у окружающих моментально портилось настроение.
Кого Юэлян любил послушать, так это рассудительного взводного. Странное дело в школе поучения учителей его раздражали, а здесь он с удовольствием внимал командирским мудростям. На самом деле, ничего особенного тот не говорил: «Солдат горной заставы должен контролировать свои желания». Или: «Юноша станет настоящим мужчиной, только если научится управлять своими эмоциями, обуздывать свои страсти».
А однажды взводный с улыбкой сообщил Юэляну:
Если честно, я повторяю это и тебе, и себе Всем кажется, будто я привык к здешней жизни? Черта с два! В первый месяц мне все так осточертело, что хотелось выть Но, поразмыслив, я понял: этот год на заставе должен стать для меня испытанием на пути к лучшему себе.
Юэлян удивился: значит, и взводный терзается здесь одиночеством ничуть не меньше нашего, и ему так же непросто справиться с самим собой. От этой мысли Юэляну полегчало: выходит, сложно освоиться здесь не только ему одному? Ну а затем он постепенно привык и к одиночеству, и к отсутствию интернета, и к тому, что изо дня в день перед глазами все тот же пейзаж и все те же лица. Его внутренний голос твердил: «Ты сам попросился служить на этой заставе. Так уж неси эту ношу с достоинством».
Но вскоре его одолела новая тревога. Изо дня в день он дежурил на посту, тренировался, учился, ел и спал. Жизнь текла однообразно. Вокруг было беззвучно, как на луне, а дымом войны не веяло и в помине. В чем же смысл такого существования? Неужели когда-то в точности так жил и его отец?
Взводный утверждал, что жертва тибетского пограничника и состоит именно в такой вот рутинной службе. Что на алтарь этой службы он кладет свои молодость и здоровье. Но Юэляна это не успокаивало. Не для того он взвалил на себя бремя солдатской службы и навлек на свою голову материнский гнев, чтобы вести здесь настолько пресное существование. Он недоумевал, как отец мог так горячо любить подобную жизнь?
Лобу Цыжэнь, напротив, не жаловался никогда. Он держался так, словно видел перед собой цель, и жилось ему будто бы даже интересно. Юэлян спросил:
Тебе что, не бывает одиноко?
А что такое одиночество? спросил Лобу Цыжэнь.
У тебя, наверное, есть, за что бороться, и поэтому ты чувствуешь, что все не зря, предположил Юэлян.
Лобу Цыжэнь загадочно улыбнулся:
Конечно, есть.
И что же это? Я у тебя позаимствую.
Боюсь, ты не поймешь
Но Юэлян не отставал, и парню пришлось признаться.
Оказалось, у него была девушка по имени Дролма его подруга детства. Дролма поддержала его в решении пойти в армию, она говорила, что уважает цзиньчжумами. Когда Цыжэнь уезжал, Дролма попросила в день увольнения прислать ей сувенир: какое-нибудь свидетельство того, что он нес дозор, защищая родину. Он даже не представлял, что за вещь это может быть. Но однажды во время дозора он оказался с сослуживцами на месте былых боев. Старшие начали рассказывать о боевых действиях, которые здесь происходили, Цыжэнь воодушевился и подобрал с земли на память круглый камень. В тот момент у него появилась идея: с любого задания он приносил с собой маленький красивый камешек. Да и не только с задания. Просто всякий раз, если случалось что-нибудь необычное, например, на заставе появился телевизор, или посадили деревья, или он заменял на посту заболевшего сослуживца, Лобу Цыжэнь подбирал с земли камешек. У каждого камешка была своя история. Сейчас у него накопилось уже больше двадцати штук. Он хотел собрать побольше камней «с историей» и после увольнения сходить к ювелиру, просверлить в них дырочки, нанизать на нитку и отправить Дролме.
Юэлян восторженно похлопал товарища по плечу:
Отличная идея! Очень воодушевляет!
Но повторить подобную затею он все-таки не мог. Девушка, в которую он был тайно влюблен, ни за что в жизни не пожелала бы получить такой подарок, ведь она даже не подозревала, что нравится Юэляну. Так что ему предстояло придумать нечто иное. Конечно, глубоко в душе Юэлян знал свою цель, иначе бы не посмел ослушаться матери и стать тибетским солдатом. Об этой цели он никому не рассказывал, и, когда Цыжэнь спросил, промямлил что-то невнятное. Он боялся, что к нему тут же станут относиться иначе.
Юэлян достал из кармана губную гармошку и заиграл «Тополек». Дава, сложив морду на лапы, слушал блаженно и упоенно.
На втором куплете Юэлян запыхался и остановился.
Высота слишком большая воздуха не хватает, смущенно объяснил он Даве.
Знакомство со старшими
Пес, живущий в заснеженных горах, должен ориентироваться на местности с закрытыми глазами. Куда можно, куда нельзя, где опасно, где может найтись еда И все это необходимо запоминать. Я, хоть и был совсем маленьким, инстинктивно это осознавал.
Братишка Хуан снова и снова повторял мне, что на заставе не бегают где попало. Дорожки здесь узкие и скользкие, очень опасно, оступишься полетишь вниз. И показывал на домики:
Тебе можно играть только здесь или рядом, далеко не убегай! Ты еще маленький! Заберешься в глухомань да провалишься в яму где мне тебя искать? И всегда все запоминай!
О да, я запоминал и потихоньку метил все важные объекты: оставлял для себя знаки, чтобы позже считывать, где безопаснее. Я постоянно напоминал себе: смотри в оба! Иначе потеряешься моментально!
Мое появление прибавило братишке Хуану не только хлопот, но и радости. Я видел, что он рад моему присутствию: при виде меня уголки его губ поднимались вверх. В свободную минутку он приходил со мной поболтать и рассказывал мне уйму своих секретов, даже те, что скрывал от Цыжэня. В особой папке для документов братишка Хуан хранил стопку писем от его отца. Он повторял, что письма эти большой секрет, хотя в чем именно их секретность, было для меня загадкой.
Иногда он читал эти письма вслух, например:
Дитя мое!
В эту самую минуту твой папа рисует тебя в своем воображении. Я смотрю в окно: вокруг меня снежные горы, вершины из сверкающего, кристально-прозрачного льда. Очень красиво. Над ледяными хребтами голубое небо, такое ослепительное, что темнеет в глазах. Иногда его застилают облака. Кажется, протяни руку и дотронешься до этих белых туманных призраков, то парящих над головой, то стелющихся под ногами. Недаром наш отряд называют «Седлающими облака».
Когда поднимается ветер, облака рассеиваются и утекают прочь, вытягиваясь тонкими лентами, похожими иногда на вереницы белоснежных овец или лошадей, а иногда на стайки фей в развевающихся платьях. Будь ты одним из тех облаков, дитя мое, тебе удалось бы увидеть наш лагерь. Он совсем невелик, но прочно и надежно, как крюк альпиниста, закреплен на снежной вершине. Этот крюк вбит точно в линию границы, он припаян к ней намертво, и пока мы здесь рубежи нашей родины защищены.
Приезжай сюда, когда вырастешь. Когда ты посмотришь на эти просторы, твой мир уже никогда не будет прежним
Я слушал его прилежно, хотя почти не понимал, о чем речь. Ведь хорошие друзья должны уметь слушать, не правда ли?
Кроме чтения писем, он развлекал меня рассказами о том, что делал сегодня, чем озабочен. Как он обрадовался похвале взводного, или как старина Сун опять на кого-то наорал чтобы понять, какой у старины Суна скверный характер, мне хватило всего пары дней. А еще он повторял:
Вырастешь, окрепнешь возьму тебя с собой в дозор!
Дозор? Это еще что? Впрочем, с таким, как он, я пойду куда угодно. Мне нравилось быть его компаньоном.
Сегодня братишка Хуан повел меня знакомиться со старшими. В душе я боялся, но все-таки резво потрусил к ним «на поклон». Рано или поздно все равно познакомимся, так чего же откладывать?
Братишка Хуан закричал:
Ламу, Сэнгэ, Найя, ко мне!
Три собаки лежали у ворот и грелись на солнышке. Повиновались они безупречно: тут же вскочили и подбежали к нему.
Братишка Хуан присел на корточки, подтолкнул меня к собакам и объявил им:
Это Дава! Ваш новый приятель. Теперь он тоже будет жить здесь, на заставе. Так что дружите с ним и не обижайте друг друга!
Собаки не очень приветливо зарычали в ответ.
Эй! нахмурился братишка Хуан. Так нельзя, он свой! Давайте жить дружно. Лежать!
Он указал на черно-белую собаку:
Знакомься, Дава. Это Ламу, что значит «фея». Она единственная дама на нашей заставе, так что обходись с ней галантно.
Я завилял хвостом:
Привет, сестрица Ламу!
Ламу была красавицей: от носа до хвоста ее покрывала черно-белая шерсть, а по бокам головы до самой шеи, точно девичьи локоны до плеч, свисали мягкие длинные уши. Она смотрела на меня сверху вниз, а мне, чтобы видеть ее, приходилось задирать голову. Ее большие глаза цвета крепкого чая глядели ласково, и я успокоился.
Затем братишка Хуан указал на черно-рыжего пса:
А это Найя. Это значит «горный баран». Молниеносный, как стрела. Будет тебе старшим братом!
И я опять завилял хвостом:
Привет, братец Найя!
Найя смерил меня надменным взглядом. Сам он, конечно, смотрелся очень мужественно: все его тело и шея, и грудь, от лап до стоячих ушей было рыжим, и только спина черная, как если бы он набросил на себя плащ. Еще у него были длиннющие задние лапы: мощные, мускулистые, и правда, как у баранов, скачущих по горам. Я замер от восхищения.
Наконец братишка Хуан указал мне на темно-коричневого:
Ну а теперь разреши представить: перед тобой сам почтенный Сэнгэ! «Сэнгэ» означает «лев». Он ваш вожак, понятно? Этот господин служит здесь куда дольше меня, так что я и сам при встрече с ним отдаю честь!
О вожаке братишка Хуан говорил с особым уважением. Перед Сэнгэ я завилял хвостом еще энергичнее, давая понять, что готов выполнять его указания.
О, почтенный Сэнгэ! Я буду послушен тебе!
Из всей троицы Сэнгэ был самым большим и крепким. И как по мне, был похож скорее на бычка. Глаза круглые, как у теленка; широченный нос с гигантскими ноздрями похож на гору, пронизанную двумя тоннелями. Спина такая широкая, что хоть спи на ней, как на кровати. Но уж темпераментом Сэнгэ и правда походил на грозного льва. Клыки торчали в разные стороны, и стало особенно жутко, когда он клацнул ими, демонстрируя свою свирепость. Да, у нас, собак, зубы действительно растут как попало. Не зря же китайцы говорят: «У бурной речки берега петляют, точно собачьи клыки».