Валь, скажи мне Борин адрес.
Зачем тебе?
Мать его навещу. Он ведь с матерью жил, да?
Вроде да. Только ты смотри, аккуратно там. Она, говорят, тоже того, табельщица выразительно покрутила пальцем у виска.
Борина квартира оказалась совсем неподалёку минут пятнадцать пешком, и в обед я отправился по нужному адресу. Едва вышел из проходной, как вокруг поднялся ветер. Причём ледяной, зимний совсем, предвестник первого снега, а дул он будто сразу со всех сторон и в лицо, и в спину.
Да по дороге ещё попались двое студентов шли навстречу и ныли между собой, что Джордж Мартин никак не выпустит свои «Ветра зимы». Тоже мне умники! Дался им этот Мартин?! И почему «ветра»? Дерьмово звучит, лучше уж «ветры».
Ветры зимы, бормотал я, пряча шею в воротник. Ветры зимы. Дуют ветры зимы. И в лицо, и в спины дуют ветры зимы. Нет, не то. В спину мне и в лицо дуют ветры зимы. Вот это годится.
Я остановился, чтобы записать строчки в блокнот, а когда огляделся, понял, что уже пришёл. Ободранная шестиэтажка возвышалась прямо передо мной, домофон в Борином подъезде не работал, горели красные буквы «Err» повезло.
Обычно в таких домах воняет мочой и мусоропроводом, но здесь не пахло вообще ничем. Ни на первом этаже, ни на последнем перед нужной квартирой. Я позвонил звук старого советского звонка пронзил пространство и время. За дверью послышалось приближающееся шарканье и бормотание, скрипучий голос требовательно спросил:
Кто там?
Здравствуйте. Я насчёт Бори
Умер Боря.
Да, я знаю, извините. Я с ним работал и В общем, он там рисовал разных людей и меня нарисовал.
Услышав, как это звучит со стороны, я ощутил себя круглым идиотом, отвернулся от двери и стал спускаться по ступенькам. Неожиданно по лестничной клетке эхом пронёсся щелчок замка, и сухая старуха, завёрнутая в пуховые платки, словно мумия, хмуро велела:
Заходь.
Через несколько минут я сидел на краешке протёртого кресла и, держа в руке чашку с плесневелым чаем, терпеливо ждал, пока Борина мать заговорит.
Вчера похоронила, наконец выдавила она, глядя в сторону. Самоубийц не отпевают. Батюшкам, поди, виднее, кому наверху рады, а кому нет.
Мне бы узнать, кто эти люди, я протянул список. Какие-то Борины друзья, знакомые? Зачем он их рисовал?
Сородичи, старуха неприятно усмехнулась. По несчастью. А рисовать да, умел. Хорошо получалось. Только вот я отговорила. Конец восьмидесятых был, я сказала, какие щас картинки калякать на завод, мол, иди. А что? она вдруг взвилась, впилась в меня двумя колючками глаз. Не права?! Не надо было? Думаешь, я виновата, да?! Я?!
Да нет, что вы? Почему? С чего вы взяли? Я
Я, я, противно передразнила старуха. Она подошла к окну и отдёрнула штору, демонстрируя сырые почерневшие обои. Видишь плесень, да? А чуешь? Нет, не чуешь. Вот то-то! Уже ничего ты не чуешь. Ты теперь как они.
Приблизившись, старуха ткнула костлявым пальцем вначале в листок с фамилиями, потом мне в переносицу. От неожиданности я отпрянул, облился чаем и чуть не завалился вместе с креслом, вскочил на ноги.
Взялись за тебя. Как за сыночка моего. Крепко взялись. Оно только с виду дымок, а хватка-то железная. Всё заберёт, жди! Боречка ждать не стал. Рисовать он хотел. Только этим и жил. Цветов уж не различал, а всё рисовал. И не дал это забрать.
Она наступала и наступала, выставив из-под платков палец и страшно тараща глаза, а я пятился, пятился, пока не оказался на лестничной клетке.
Ты уж сам решай, добавила старуха, прежде чем захлопнуть дверь. Самоубийц не отпевают.
А я так и остался стоять на лестнице в совершенном смятении и с чашкой плесневелого чая.
* * *
В воскресенье я решил навестить родителей и поехал на кладбище. В воздухе сегодня висел туман. Густой, промозглый, колючий, какой бывает только осенью. В тумане всё выглядит иначе что-то размывается, что-то, наоборот, подчёркивается. Вот и кладбище казалось каким-то другим, чем обычно. Не просто местом памяти и скорби, а порталом на тот свет зашёл в туман, постоял немного, присел у могил и сам того не заметил, как очутился по ту сторону.
Людей, несмотря на выходной день, было немного, а те, что встречались, походили скорее на тени или силуэты. Тёмные силуэты в белой пелене. Будто они Нет, не встали из могил, а скорее уже умерли, но ещё не легли. То ли места пока не нашлось, то ли по чьему-то капризу этим мертвецам ещё позволялось ходить. Вот они и бродили по кладбищу неприкаянные среди своих уже обустроившихся сородичей.
Я долго сидел на корточках, машинально читая на могильной плите две фамилии, два имени, два отчества, два года рождения и один год смерти. Очень долго сидел, даже ноги затекли, потом наконец произнёс:
Привет, пап. Привет, мам.
Забавно, что больше всего боишься сфальшивить, говоря с теми, кого уже нет. Именно им стыднее всего сказать что-нибудь лицемерное, «не своё» или же просто банальное. Да и никогда точно не знаешь, надо ли вообще что-то говорить. Может, им достаточно и твоих мыслей, а может, и без мыслей они оттуда, из другого мира, всё знают и понимают лучше нашего.
Как бы то ни было, я всё же достал блокнот, раскрыл, полистал, хотел уже начать читать, как вдруг смешался, зашмыгал носом и трусливо произнёс:
Знаете, а я всё ещё пишу. Ничего конкретного, так какие-то обрывки, отдельные строчки, куски. Я вам никогда не читал, стеснялся, и вот сейчас я я
Я мямлил всё тише, листал блокнот всё быстрее, а потом закрыл и спрятал в карман. Встал, с трудом разогнув затёкшие ноги, и пошёл в сторону выхода. Сделал вид, что ничего не случилось, что я не слабак, не ничтожество, что всё по плану, только носом продолжал шмыгать. Шмыгал, но никаких запахов не чувствовал, ни единого.
Интересно, а чем здесь пахнет? Чем должно пахнуть кладбище? Чем пахло раньше? Я понял, что не помню. Какое-то время мучал память, пытаясь выдавить хоть что-то без толку. Понюхал свою ладонь. Как раньше пахла она? А чем пахнут валяющиеся вокруг опавшие листья? А футеровка в термичке? Кофейня у метро? Ну с кофейней просто она пахнет кофе. Но я не помнил запаха кофе.
Я вообще не помнил никаких запахов, и вот это было странно. Ведь потерять обоняние можно. Из-за ковида или ещё какой-нибудь хрени вроде той, что нашли у Владика, чего-то там с носоглоткой. Но вот забыть запахи
Тем временем туман сгустился настолько, что я ничего не различал даже в паре шагов. Шёл почти на ощупь, даже не понимая, на кладбище ли я до сих пор или где-то ещё. Только маленький круг земли оставался виден под ногами, словно перемещался вместе со мной по белой пустоте, не давая провалиться в неё.
Ледяной ветер вдруг ударил сразу и в лицо, и в спину. Туман вокруг меня задымился, опутал струями-щупальцами, и что-то обжигающе холодное со всей дури ткнулось в глаза. Я захлебнулся, оглушённый невероятной болью. Услышал страшный чавкающий звук лопающихся глазниц и слепым беспомощным котёнком полетел куда-то в пустоту.
Очнулся, лёжа в каком-то каменном углублении, будто в рамке. Растерянно заморгал, а когда зрение вернулось, увидел среди тумана нависший надо мной тёмный силуэт.
Простите, глухо, без интонаций произнёс мужской голос. Встаньте, пожалуйста, с моей мамы.
Я неуклюже вылез из чьей-то могилы и заспешил прочь с кладбища, бормоча на ходу извинения.
* * *
Второй осенний понедельник выдался хуже первого. Серое утро за окном, сырой воздух, пропитанный молчаливой злобой умирающей природы. Яичница и кусок хлеба в тарелке, растворимый кофе в чашке. Всё без запаха и тоже какое-то серое.
Серые лица в трамвае, пустые серые взгляды, серая одежда, серые разговоры. Серый асфальт вокруг, серое настроение по дороге к проходной.
Миновав турникеты и уже подходя к своему корпусу, я заметил Валю. Она воодушевлённо фотографировала какую-то серую птичку, сидящую прямо на колючей проволоке заводского забора. Увидев меня, табельщица сама защебетала почти на птичий манер о том, какое хорошее у неё настроение, какая прекрасная сегодня с утра погода, какой чудесный выдался сентябрь и как вообще был прав Александр Сергеевич со своим «очей очарованье».
Я слушал, слушал с нарастающим удивлением, а потом не выдержал и спросил:
Валя, ты что, больная?
Табельщица оскорблённо взвилась, сверкнула глазами и, уже отворачиваясь, выругалась: «Алкашня чёртова». После этого она отправилась к себе, я пошёл в термичку, и серая птичка тоже улетела куда-то по своим делам.
Новая рабочая неделя началась со старых забот. Печка позор отечественного машиностроения по-прежнему не работала, и мы по-прежнему с ней возились. Я погрузился в ремонт по уши во всех смыслах, а Владик время от времени отвлекался на непосредственные обязанности термиста получал образцы и загружал в печи или же, наоборот, выгружал и отдавал. Всё, в общем-то, шло как обычно, пока не пришла очередь испытаний на тыщу двести работа для двоих.
Я уже стоял, облачившись во всё необходимое фартук, щиток, рукавицы, уже держал клещами лоток с образцами, уже сказал Владику «готов», но когда печь распахнулась, застыл от неожиданности, позабыв обо всём. Потому что излучение вместо ярко-оранжевого сегодня тоже оказалось серым. Таким же, как всё вокруг.
Да ты что?! Владик торопливо подбежал ко мне, выхватил клещи с лотком, сорвал уже занявшиеся огнём рукавицы. Сдурел?! Сгореть хотел?! А ну, показывай руки! Нет ожогов, слава Богу!
Похоже, я пропал.
Пропал бы без меня.
Нет, ты не понимаешь. Боря тоже цветов не различал. Мать его сказала.
Ты сядь, передохни, а то бред какой-то несёшь. Он усадил меня на стул. Борина мать? А зачем ты к ней попёрся?
Хотел чего-нибудь узнать.
Ну и как? Чё-нить узнал?
Да сам не понял. Но об этом она говорила. И про запахи, и про цвета.
А что с ними?
Я запахов не чувствую. И цветов не различаю.
Владик хмыкнул, задумался, потом с видом диванного вирусолога предположил:
Может, какой-то ковидный дальтонизм?
Слушай, я серьёзно вообще-то.
Ну и я тоже. Разные ведь штаммы. Может, уже и такой есть.
Да ты не понимаешь! Я не только их не чувствую, я их не помню. Не помню запахи!
Ну а цвета помнишь?
Не знаю, я растерялся, почесал затылок. Вроде помню.
Ну и не парься. Осень, хандра. Снег пойдёт всё пройдёт. А пока вот на, рюмочку, он плеснул в стакан водки, протянул мне. Чтобы вкус не забыть.
Едва я успел осушить стакан, как в термичку проник именно проник, чуть приоткрыв дверь и просочившись в образовавшуюся щель, Саныч. Смерил взглядом стакан, потом меня, затем Владика.
Что, подлецы, пьёте? А печь?
Чиним, хором откликнулись мы.
Только там, по ходу, электроника глючит, добавил Владик. Регулятор.
Глючит электроника, значит, топайте к Антонам, велел шеф. И смотрите, если до конца недели не почините сниму надбавки.
Он вышел и плотно прикрыл за собой дверь. Владик указал пальцем шефу вслед и одними губами произнёс: «Подслушивает». Подслушивать Саныч взял привычку после Бориного самоубийства очень теперь боялся ещё что-нибудь «упустить, недоглядеть».
Какой хороший у нас начальник, чётко и громко, будто под запись, произнёс Владик. Верно, Даниил?
Несомненно, Владислав, поддержал я, чувствуя, как сто грамм начинают действовать, а проблемы пусть временно, но отступают.
Мы выкрутили из печки температурный регулятор и принялись по очереди мусолить в руках, будто надеясь починить таким способом. Наконец Владик вздохнул:
К головастикам надо идти.
Идти никому не хотелось, поэтому скинулись в камень-ножницы-бумагу. Владик радостно чикнул мою бумагу своими ножницами, и я потащился на третий этаж.
Двух молодых инженеров с одинаковым именем Антон в нашем цеху прозвали головастиками и в целом не любили, считая чересчур заносчивыми, высокомерными и вообще противными. Хотя пользы головастики приносили порядочно. Один из Антонов лихо управлялся с оформлением отчётов, актов, форм и вообще любой документации. Другой не менее лихо чинил любую электронику, но и ту, и другую работу они обычно делали вдвоём. По принципу один работает, другой руководит. Лично я про себя называл того из Антонов, что был немного повыше, Болеком, а второго Лёлеком.
Вошёл я без стука и застал головастиков врасплох по уши в каком-то сетевом шутере. В первый момент они испугались и торопливо погасили мониторы, но потом увидели, что это не Саныч, а всего лишь я, и снова погрузились в игру.
Парни, тут вот, я помахал регулятором. Починить надо. Желательно сегодня.
Желательно ему, хмыкнул Болек, не отрываясь от экрана.
Это тебе не образцы в печку класть, поддержал Лёлек. Тут тонкие материи, наука.
С меня бутылка, пообещал я. Кока-колы. Двухлитровая. Ну или что вы там, молокососы, пьёте?
Ладно, оставляй, Болек указал пальцем на стол. Гляну, что вы у себя в термичке спьяну натворили.
Главное, чтоб сами до нас не чинили, усмехнулся Лёлек. Молотком с напильником.
После этого оба защёлкали мышками с удвоённым усердием, давая понять, что я могу идти. Но я не ушёл.
А вот скажите мне кое-что, яйцеголовые, если вы такие умные.
Да, мы такие, равнодушно согласился Лёлек. Болек только недовольно покосился похоже, из-за меня он проигрывал.
Так вот скажите мне, зачем бы кому-то отбирать у людей запахи и цвета?
У тебя ковид, что ли?
Да не ковид. И и не у меня. Так, вообще. Гипотетически.
Гипотетически, ухмыльнулся Болек. Не думал, что ты такие слова знаешь.
Гипотетически вопрос, кстати, интересный. Лёлек закрыл шутер и задумался, подперев подбородок. Отбирать запахи и цвета Зачем? Для снижения энтропии? Запахи, цвета лишний хаос, верно?
Неверно. Болек тоже выключил игру. Если я отличаю красный от зелёного и чувствую, когда кто-то пукнул в электричке, это ещё не значит, что я создаю лишний хаос. Он повернулся ко мне. Может, скажешь наконец, гипотетик, у кого отобрали цвета и запахи?
У Бори-блаженного. И вот у этих, я достал из кармана помятый список, протянул.
А кто это такие? Лёлек пробежал глазами фамилии.
Да чёрт их знает. Какие-то его знакомые. Но точно не с завода. В общем, без понятия.
Так погугли. Болек даже брови поднял от удивления. Ты что, вчера родился? В соцсетях глянь.
В соцсетях? машинально переспросил я и тут же просиял. Парни, да вы и правда мозговитые?
Ясен хрен.
Лёлек пожал плечами, снова запуская шутер. Болек брезгливо вертел в руках неисправный регулятор.
В термичке интернет не ловил, а устроившись с телефоном в коридоре у стенки, я почти сразу был изгнан вездесущим Санычем. Поэтому гуглить Бориных «сородичей» начал только в трамвае, по дороге с работы. А продолжил уже дома за компьютером, попутно поедая печенье и попивая чай.
Если изначально я думал, что многих из списка вообще не найду в соцсетях, то по факту вышло наоборот. На каждые имя-фамилию даже на вроде бы редкие поиск выдавал по десять-двадцать страниц. Десятки страниц совершенно разных людей разного возраста из разных городов и даже стран. И я понятия не имел, кого конкретно имел в виду Боря.
Повезло лишь с иностранкой такая страница нашлась всего одна. Вместо фотографии была картинка с тлеющей сигаретой на чёрном фоне, а над ней написанный по-английски статус. «Nobody loves me».
«Никто любит меня, машинально перевёл я и тут же сам себя одёрнул: Бред».
Правильный перевод «никто меня не любит», ведь в английском нет двойного отрицания, как у нас. И всё же первая версия засела в мозгу, вызывая какое-то гадостное тревожное чувство. А от чёртовой картинки с аппетитно тлеющей сигаретой зверски захотелось курить.
Я снова зарыскал по дому и на этот раз, к сожалению, отыскал заначку полупустую пачку с предусмотрительно спрятанной внутри зажигалкой. Первую сигарету выкурил сразу, жадно, залпом, что называется. Вторую уже неспешно смаковал, развалившись перед компьютером и продолжая просматривать многочисленные страницы. Настырно выискивал хоть какие-нибудь совпадения, хотя и сам не понимал, какие именно совпадения нужны. Город, возраст, место работы или, может, любимое кино, музыка, книга?