В поисках подходящего определения Никулин качнулся. На груди у него звякнули ордена. Не смея опустить глаз с сизого носа командира роты, я успел-таки периферическим зрением различить в завидном иконостасе эмалевый офицерский Георгий.
Так точно, господин полковник!
Ступайте! И служите, э-э-э как подобает!
С облегчением прервал я общение с новым командиром. Недоумевая, почему он предъявил мне претензии за большевистский душок. Наверное, с больной головы не разобрал, из какого я плена. Подумал из красного.
Совершенно искренне я пожалел, что заварил всю эту бодягу. Своими ногами ведь ушел из околотка! Пионер-герой!
Встречный прапорщик, конопатый мальчишка, на мой заурядный вопрос, где остановился первый взвод, махнул рукой и заржал совершенно неадекватно:
А вон там! На задах!
Ещё более озадаченный я двинулся в указанном направлении. Конопатый, удаляясь вверх по улице, несколько раз оглянулся, не переставая хахалиться.
Проходя мимо топившейся бани, мимо сарая, крытого чёрной соломой, я услышал команды, подававшиеся молодецким, отменно поставленным и одновременно ёрническим тоном.
Р-ряйсь! Отставить. Н-налево р-ряйсь! Отставить. Взвод, ирна! Прапорщик Кипарисов, смирно команда была, а не готовиться к наложению акушерских щипцов! Распустились в Совдепии!
Последнее слово было произнесено особенно смачно. Точь-точь, как в кино про гражданскую войну.
Перед напрягшимся строем прохаживался долговязый дядя в чёрной корниловской форме, изрядно поношенной, но складной. Похоже, это и был взводный Белов собственной персоной. Сутуловатый, мосластый и загорелый, он через каждый шаг щелкал себя по голенищу стеком. Белесые жёсткие усы топорщились у него под носом. Во рту дымилась папироска с наполовину съеденным мундштуком. Штабс-капитан щурил от дыма один глаз, левый. Фуражка его была отчаянно сбита на самую маковку.
Деваться мне было некуда. Как говорится, взялся за фигуру ходи.
За много большее, чем положено по уставу, количество шагов я перешёл на строевой. Понимая, как нелепо он выглядит на пружинящем паласе подросшей после косьбы травы.
Как можно четче, напряженно сведя пальцы и до отказа выпрямив ладонь, я взял под козырёк. Стараясь, чтобы локоть оставался на уровне плеча.
Господин штабс-капитан, штабс-капитан Маштаков для дальнейшего прохождения службы прибыл! Основание распоряжения командиров полка и роты! как заведенный доложился я.
В семидесятые годы двадцатого века, когда за полётами в космос следили все, как и за фигурным катанием, по телевизору в обязательном порядке показывали как очередной космонавт, возвратившись на Землю, рапортовал о выполненном правительственном задании генеральному секретарю ЦК КПСС. Мне лет десять было и я, когда смотрел эти моменты, совершенно искренне волновался, смогу ли я доложить вот так при огромном скоплении народа, при телекамерах. Мне казалось, что это куда сложнее, чем сам полет в стратосферу.
Генсек остался бы доволен моим рапортом командиру взвода Белову.
А сам штабс-капитан оказался явно обескуражен. Он вынул изо рта пожеванную папироску и уронил её под ноги.
Встаньте в строй, сказал он, но тут же отменил свое распоряжение: Отставить! Вы в дисциплинарном порядке к нам?
Никак нет! Я был конкретно в образе, тянулся струной, пружинил на носках. Ранее служил в отдельном отряде полковника Смирнова! Бежал из плена вместе с капитаном Кромовым и поручиком Экгардтом!
А-а-а Штабс-капитан полез в карман брюк, вытащил мятую пачку папирос. Сержа как обычно мадамы подвели! Слышал, слышал краем уха.
Спиной я чувствовал, как меня щупают двадцать или больше пар глаз выстроенного в две шеренги взвода. Затылок свело, я ощутил, как меж лопаток скользнула липкая змейка пота. Я искренне желал скорее оказаться в строю, стать одним из многих. Соло моё обречено на позорный провал. Из многих куплетов я знаю всего один, в котором легко могу пустить петуха.
У красных служили? понизив голос, поинтересовался Белов.
Упаси Бог, истово ответил я.
Штабс-капитан передумал закуривать, но папиросам нашел другое место в нагрудном кармане гимнастерки. Кстати, на груди его было чисто. В том смысле, что награды отсутствовали.
Разберёмся, вроде миролюбиво определился взводный и, сделав шаг в сторону, пальцем и кивком головы выдернул из первой шеренги смышленоглазого, мешковатого поручика. Наплехович, подберите капитану ремень, подсумок, винтовку! Чтоб он на военного человека стал похож. Исполняйте!
Я снова козырнул, отмечая, что с каждым разом у меня это получается всё уверенней. Великая вещь практика.
И вздрогнул, потому что Белов ухватил меня двумя пальцами за рукав повыше локтя. Оказалось, для того чтобы пощупать материю.
Английское суконце?
Английское.
Дерьмо!
Зато ноское, машинально вступился я за свою одежку.
День был перенасыщен событиями и лицами. Я шёл на отказывающем автопилоте. Полузабытым боксёрским опытом понимая, что вот-вот собьюсь с дыхания, потеряюсь и начну пропускать удары.
Поэтому уход на второй план, в общество располагавшего к себе увальня Наплеховича, я воспринял облегченно. После голгофы штаба, выволочки полковника Никулина и отнявшего полмешка нервов рапорта штабс-капитану Белову.
Первым делом я стрельнул у поручика папироску и жадно, в несколько затяжек сжадал её. Не обращая внимания на соломенный вкус и ни капли не накурившись.
Так у вас, господин штаб-капитан, вообще, што ли, немае ни якого снаряжения? у Наплеховича оказался певучий малороссийский говорок.
Ага, как у латыша только хер и душа! сплевывая никотиновую горечь, вызывающе ответил я.
Решив поставить себя перед Наплеховичем забубённым.
Косолапой походкой, простецким лицом поручик показался мне человеком мягким. К тому же я старше его на целую звездочку. Но самое главное, что я успел извлечь из короткого общения со взводным он не стал на меня наезжать, как на прочих. И не поставил в строй. Бляха-муха, да ведь ни на одном бойце не было корниловской фуражки, сплошь картузы защитного цвета.
Пришлось у большевиков поработать, поручик? небрежно, через губу спросил я.
Специфически военным сленговым словечком «поработать» подчеркивая свою непростоту.
Мобилизовали, господин штабс-капитан, куда деваться, Наплехович пожал округлыми плечами.
Удержался я от назиданий. Вспомнил себя, невесть с какого бугра скатившегося. Но и поддакивать сочувственно не стал. Занял центристскую позицию.
В обозе Наплехович с миру по нитке насобирал снаряжения. Приличный, с одной только прорехой вещевой мешок «сидор». Солдатская алюминиевая фляжка в чехле, почти точная копия тех, что мне довелось пользоваться в Советской армии. У этой винтовая крышка была помассивней, с медной цепкой. Ремень тоже, по ходу дела, солдатский брезентовый, с гнутой бляхой, на которой штамповкой выдавлен двуглавый орел. Два кожаных подсумка для патронов. Стальной котелок навроде рыбацкого. Малая саперная лопатка.
Поручик, мне бы это, подсказал я Наплеховичу, портянки. А то на босу ногу неуютно. И белья нательного пару. Для гигиены.
Поручик зачесал голову. С бельем оказались проблемы.
Вы действительно босиком?
Вместо ответа я стряхнул с правой ноги сапог и выразительно пошевелил грязными пальцами.
Тогда Наплехович презентовал мне пару личных портянок. Принимая подарок, я отметил, что люди здесь подобрее будут, чем в моё время. Баженов мне за собственный стольник фуражку сторговал, этот последний запас портянок отдаёт. Незнакомому и совершенно чужому человеку.
А про антантовское великолепное снабжение, значит, врали учебники по истории СССР. Дескать, по ноздри всего у беляков было. Тоже мне, снабжение заграничное. Подштанниками бойца обеспечить не могут!
Дошли руки до оружия. Я переживал, что Наплехович впарит мне какую-нибудь заковыристую иномарку. Английскую Ли-Энфилд или француженку Лебеля образца 1893 года.
Но получил я родную трехлинейку. За такую с утра пришлось мне подержаться, правда, недолго. Сейчас обстановка для знакомства с личным оружием была более располагающая. Напоминавшего олимпийского медвежонка Наплеховича я не опасался.
Примериваясь и взвешивая, я подкинул винтовку в руках. Определенно, тяжелее она акээма. Килограммов пять! Винтовка была с затертым, липким прикладом. Вдоль цевья шел длинный отщеп. Я взялся за затвор, поднял его набалдашник кверху и потянул на себя. Р-раз, затвор отделился и оказался в руке отдельной деталью. Это меня обескуражило, но не подавая виду, я принялся с умным видом осматривать затвор. Отмечая чищен он плохо, и вернуть его на место также легко, как я его выдернул, вряд ли удастся. Потом сожмурил левый глаз и заглянул правым в канал ствола. Для чего-то присвистнул. Наверное, чтобы выказать возмущение непотребным состоянием оружия.
Поручик, сложив на уютном брюшке руки, терпеливо наблюдал за мной.
А патроны где? строго спросил я.
Наплехович хлопнул себя ладонью по козырьку и убежал. А я, воспользовавшись организованной паузой, принялся вставлять затвор на его родное место. Оказалось, комплексовал я напрасно. С третьего раза у меня получилось.
И то, неграмотные русские крестьяне справлялись (и справляются) с трехлинейной (7,62-мм) пехотной винтовкой системы Мосина! А человек начала двадцать первого века с университетским образованием, командовавший во время срочной службы взводом «шилок», напичканных электроникой, овладеть не сможет? Легко! Но час индивидуальных практических занятий по огневой подготовке нужен позарез.
К оружию надо иметь каждодневную привычку. Чтобы не трястись над ним, как царь Кащей над златом, и не бояться.
Восемнадцатилетним пацаном в учебке, в караульном взводе, месяц отходив через день на ремень, я спал в обнимку с АК-74. Разбирал и собирал с завязанными глазами.
А битым мужиком, полгода отработавшим опером группы по тяжким преступлениям, только с четвёртого захода одолел зачёт по огневой подготовке. Матчасть пистолета Макарова попалась заковыристая затворная задвижка, кожух затвора.
Прижимая к груди, старательный Наплехович принёс много патронов. Часть в обоймах, часть россыпью. Все патроны были новенькие, остроносые, поблескивали по-праздничному. Поручик вывалил их на дно поломанной брички, в которой я устроил сортировочный пункт для обретенного скарба.
Я отобрал снаряженные обоймы, их оказалось восемь штук, и разместил в подсумках. Узнал заодно вместимость подсумка пять обойм. Насыпал семьдесят семь патронов в котелок.
Наплехович стоял рядом. Мне показалось, что когда я пересчитывал патроны, он шёпотом повторял за мной:
сорок один, сорок два.
Не выношу, когда мне смотрят под руку. Особенно когда я не уверен в правильности своих действий. На родных и близких в таких случаях я повышаю голос. Менее знакомым людям говорю какую-нибудь цензурную гадость. У меня скверный характер.
Но сейчас обстановка понуждала сдерживать эмоции. Я решил рассеять внимание Наплеховича разговором.
А что, поручик, спросил, запрыгивая на бричку, чтобы сидя намотать портянки, много во взводе офицеров, которые у «товарищей» служили?
Больше половины. Наплехович полез в карман за папиросами.
Да ну!? удивился я, отложил в сторону стащенный сапог и угостился папироской.
Поручик начал загибать короткие, в заусеницах пальцы:
Легче сосчитать, кто не служил. Сам взводный. Прапорщик-попович, как его, Кипарисов. Подпоручик лысый, не знаю фамилии, из москалей. Из русских, то есть. Юнкер ещё, Виктором зовут. Вы, господин штабс-капитан.
Хорошо, что коллектив нестабильный, всякий гад на свой лад. Новый человек не будет старожилам глаза мозолить. Пока все друг к дружке непритертые, новые. Да и у отцов-командиров голова, наверное, вовсю болит, насколько надежными в бою окажутся вчерашние краскомы.
Вы на какой должности у большевиков послужили? спросил я, допуская, что Наплехович пошлёт подальше.
Но он ответил, потупившись:
Ротным.
Я верную выбрал тактику. Обвиноватил поручика, и теперь не меня он буравил глазами, а носки своих скверно чищеных сапог.
Как в сообщающихся сосудах у него настроения убыло, а у меня добавилось. Почти пятнадцать лет я не носил портянок, а намотал любо-дорого. Без единой морщинки, туго. И быстро, в три приёма, точными движениями.
Помнят руки! Через столько лет! Правда и тогда, в восемьдесят третьем в учебке в первый же день я, сугубо городской житель, с ходу овладел методикой наматывания портянок.
Однократного рассказа и показа отделенного командира младшего сержанта Володина оказалось достаточно. За всю службу я не натер ни одной мозоли. Наука, конечно, нехитрая, но много кто, помнится, проблемы с ней имел.
Штабс-капитан Белов, гляжу, серьезный. Я успел прикусить язык, не дав слететь привычному слову «мужик», наверняка при характеристике офицера Добрармии, неуместному. Э-э-э, человек.
Наплехович неопределенно кивнул. Ни да, ни нет. Резонно, только самый глупый дурак кинется освещать личность командира первому встречному.
Я закинул на плечо увесистый «сидор» и винтовку:
Куда теперь?
В роту.
Хорошо бы пожевать чего-нибудь, стрессовая ситуация в совокупности с лихорадочной работой мозга высосали из организма полезные витамины.
Сало едите, господин штабс-капитан?
А як же, я расплылся в улыбке, неуж на мусульманина похож?
Да трохи е, осторожно сказал Наплехович.
Не он первый про это сообщает. Но прежде такое случалось, когда я стригся наголо в армии или в стройотряде и потом загорал до черноты. В Юрьевце на Волге узбеки заговорили со мной по-свойски. Гыр-гыр-гыр. Я когда въехал, ответил им интеллигентно: «Нихт ферштейн[32], земляки». Они не поняли, продолжили докучать, и я вынужден их был отшить заученной в армии фразой на тюркском наречии, в которой словеса «кара хайван»[33] были самыми куртуазными.
Их гужевалось на привокзальном рынке трое или четверо, а нас двенадцать бойцов, половина ССО «Ермак», поэтому «дружескую» репризу «зёмы» проглотили.
Полакомиться сальцем не удалось. По селу пошло внезапное движение. Мимо нас, как вырванные, промчались всадники, едва не стоптав. Тяжело топая, оттуда и отсюда, во все стороны побежали военные. Зарябило в глазах от чёрных гимнастерок, красных фуражек. Высоко, с хрипотцой в медном горле подала голос труба. Возникло ощущение, как перед надвигающейся грозой, обложившей полнеба.
Тревога! вскинулся поручик Наплехович, меняясь в лице.
Часть вторая. Импровизации
1
Мы спешно выступаем из Воскресенского. Куда и зачем, мне с рядовой должности непонятно.
В пыли, толкучке и перебранке строилась офицерская рота, образуя колонну «по четыре». Я новый элемент в системе, непригнанная деталь. Локтями меня сдвигали из шеренг, как лишнюю фишку в пластмассовой коробочке настольной игры «пятнашки». Задвинули в самый хвост.
Белов раздражён. Он стегнул себя стеком по мятому голенищу. Выразительно, как актер Олег Янковский, скривил худое лицо.
Что вы, господа, как бабы копаетесь!
А мои шараханья заметив, добавил:
Штабс-капитан Маштаков, вот ваше место в строю! Потрудитесь запомнить с первого раза!
Я утвердился в середине взвода. Справа от меня удачно оказался поручик Наплехович, слева сутулый прапорщик с бородкой. Впереди стриженые затылки.