Что же касается других персонажей, которые в традиционном жанре путешествия приносят с собой новые темы разговора, привносят иные ракурсы или оттенки в уже начавшуюся беседу, то у Ерофеева они не разнообразят мысли и поведение главного героя, но, как уже отмечалось, становятся его тенями-двойниками, тавтологично дублирующими ведущий персонаж, излагая сходные мысли не только тем же языком, что уже отмечалось в связи с образом Семеныча и что может быть прослежено на примере Черноусого (с. 8287), но и весьма сходными графическими построениями (графики Венички и лемма Черноусого)[18]. Мелкие различия только подчеркивают и усиливают сходство. Даже Господь и ангелы говорят (в самом широком смысле) «на языке» героя.
При внешнем отличии от главного героя второстепенные персонажи демонстрируют парадоксальную «жизненную» и «интеллектуальную» близость Веничке. Так, к уже сказанному можно добавить «комизм несходства-сходства» героя с Черноусой женщиной, которая, подобно лирическому персонажу поэмы, неизменно апеллирует к имени Пушкина: Веничка (с. 40, 69, 89), Она (с. 9799)[19]
Примечания
1
По словам Г. Ерофеевой, вдовы писателя, «Петушки случайно выскочили благодаря Муравьеву», другу Вен. Ерофеева (см.: Театр. 1991. 9. С. 89). В. Муравьев: «Вероятно, он до Петушков что-то писал, но до меня ничего не доходило. До Петушков я знал: замечательный друг, умный, прелестный, но не писатель. А как прочел Петушки <> тут понял писатель» (Там же. С. 92).
2
В сокращенном виде «Трезвость и культура» (1988. 12; 1989. 13). В полном виде Ерофеев Вен. Москва Петушки: поэма. М.: СП «Интербук», 1990. О «качестве» первых публикаций В. Муравьев: «В Прометее вышел первый аутентичный текст, в Вестинской публикации (и в Имка-прессовской тоже) на 130 страницах текста нашлось 1862 не опечатки, а смысловых сдвига, перестановки слов и так далее <> А инверсии? Знаки препинания расставляли просто, как хотели <>» (см.: Театр. 1991. 9. С. 91).
3
Любопытно, что предисловие, сопровождавшее выход поэмы отдельным изданием, написанное В. Муравьевым, вслед за текстом Ерофеева тоже было «неофициально» и «нетрадиционно» как по сути, так и по духу: «Предисловие, автор которого не знает, зачем нужны предисловия, и пишет нижеследующее по инерции отрицания таковых, пространно извиняясь перед мнимым читателем и попутно упоминая о сочинении под названием Москва Петушки». Будучи одним из первых, написанным в таком ключе, оно несомненно, как и сама поэма, задавало направление новой постмодернистской традиции. А предпосланное роману «уведомление», по всей видимости, стало предтечей «предуведомлений» Д. Пригова, Л. Рубинштейна, В. Курицына и многих др.
4
Подтверждением тому и своеобразной иллюстрацией к тексту «Москвы Петушков» можно считать воспоминания родных и друзей Вен. Ерофеева, опубликованные в журнале «Театр» (1991. 9).
5
Грицанов А. Ерофеев // Постмодернизм. Энциклопедия. Минск, 2001. С. 264.
6
Здесь и далее ссылки на роман Вен. Ерофеева даются по изданию: Ерофеев Вен. Москва Петушки и др. Петрозаводск, 1995, с указанием страниц в скобках.
7
См. цитируемое издание.
8
Причисление романа Ерофеева к традиции плутовского романа заслуживает особого внимания, но не потому, что наиболее основательно, но так как выполнено легко, изящно и красиво. См.: Бераха Л. Традиция плутовского романа в поэме Венедикта Ерофеева // Русская литература ХХ века: направления и течения. Вып. 3. Екатеринбург, 1996. С. 7789.
9
В. Муравьев: «Поэма Москва Петушки продолжает ряд произведений русской литературы, в которых мотив путешествия реализует идею правдоискательства (Путешествие из Петербурга в Москву А. Радищева, Кому на Руси жить хорошо Н. Некрасова, Чевенгур А. Платонова и др.)». Попутно и безотносительно к жанру В. Муравьев упоминает и «путешествие» Игоря-Северянина (см.: Муравьев В. Предисловие // Ерофеев В. Москва Петушки и др. Петрозаводск, 1995. С. 10). И. Скоропанова же (очень-по-веничкиному) перечисляет все виды транспортных средств, которые звучат в названиях различных художественных произведений (см.: Скоропанова И. Русская постмодернистская литература. М., 1999. С. 170).
10
Очевидно, что истоки данной жанровой традиции коренятся в фольклоре, будь то западноевропейский героический эпос или русские былины и сказки. На связь Ерофеева с фольклором в дальнейшем будет обращено особое внимание.
11
Эпиграф к роману Г. Гриммельсгаузена «Симплициссимус»: «Так мне нравилось со смехом говорить правду», являющий собой переложение латинской поговорки «ridendo dicere verum» («смеясь говорить истину»), восходящей к одной из сатир Горация, может быть легко коннатирован применительно к роману Вен. Ерофеева.
12
Ср.: В. Курицын: «Солидную часть пути он даже проводит в тамбуре, где окна нет совсем (? О. Б.)» (Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М., 2001. С. 144145).
13
Отчасти элементы пейзажа можно проследить в описании Москвы (Кремля) и Петушков, но и здесь пейзажный фон скорее условен и абстрактен, так как создается с целью выделения противонаправленной «адской» и «райской» сущности/сути названных мест.
14
Бераха Л. Традиции плутовского романа в поэме Венедикта Ерофеева // Русская литература ХХ века: направления и течения. Вып. 3. Екатеринбург, 1996. С. 80.
15
Реального контролера на петушихинской ж/д ветке звали Митричем (см.: Театр. 1991. 9. С. 86).
16
О героях-двойниках см. также: Симонс И. An Alkoholic Narrative as Time Out and the Double in Moskva-Petushki // Canadian-American Slavic Studies. 1980. P. 5568.
17
Сигналом к подобной ассоциации становится не только звуковое «согласие» имен, но и предшествующая эпизоду о Митридате фраза «И звезды падали на крыльцо сельсовета» (с. 146), явно отсылающая к рассказу Митрича-старшего о председателе Лоэнгрине (с. 95), а также определение царя «весь в соплях» (с. 147), идущее от характеристики Митрича-младшего.
18
В связи с графиками напрашивается невольная параллель к Л. Стерну, но не к «Сентиментальному путешествию», а к «Жизни и мнениям Тристрама Шенди, джентльмена».
19
Сюда же можно добавить и ее пристрастие к «двойным» названиям городов: Ростов-на-Дону, Владимир-на-Клязьме. Ср Вен. Ерофеев: «Я люблю двойные имена» (Театр. 1991. 9. С. 91).