Но теперь, в сорок восемь! Когда сложилась вся твоя картина мира, когда прошёл возраст принятия себя, возраст, когда человек строит свою идентичность, и когда ты уже давно знаешь, что адекватные люди не бросают своих детей, узнать такую правду жестокий удар.
И вновь воспоминание холодно проплыло в сознании. Знаете, как я боялась остаться в детском саду? Чтобы я не плакала, мама купила мне мягкую игрушку рыжую обезьянку с длинными лапами и хвостом. Она была очень милой, и я чувствовала себя защищённой с ней. И это была моя любимая игрушка. Но в день, когда мама опоздала забрать меня из детского сада, я утопила её в туалете. А потом молча сидела в подсобке со старенькой нянечкой и ломала пальцами всё печенье, которое она выложила для меня. Я просто ломала его пальцами и не ела. А когда мама прибежала за мной, я не хотела выходить. С того дня в детский сад меня просто тащили за шиворот. И чтобы уйти от меня надо было что-то оставить мне. Обычно это были мамин шарф или её варежка. И там в садике, я не искала себе друзей. Лишь тянула время дня и ждала. Ждала, когда меня заберут домой. А когда за мной приходили я больше не испытывала радости.
Чувство тревоги и страха никогда не покидали меня. Я не знала истинных причин своих страхов и никогда не могла избавиться от них всю свою жизнь. Отсюда чувство неуверенности в себе, чувство неполноценности, резкость, скрытность и вдруг вместе с тем чувство излишней деликатности, даже угодливости, если хотите. Отсюда некоторая инфантильность, острая эмпатия и замкнутость одновременно. И теперь, когда я медленно перемалывала своим мозгом ответы, они были слишком скудны, чтобы восполнить всю разбившуюся картину моего прошлого.
Я сидела на кровати, свесив ноги вниз. Рядом со мной тихо посапывал мой старый и преданный пёс Фрим. Дворняжка, он щенком попал ко мне в руки, больной и слабый. Я выходила его и с тех пор мы не расставались. В комнате было темно и меня не было бы видно, если бы не свет, сеющийся от небольшого аквариума в углу комнаты. Тлек осторожно вошёл в комнату, секунду постоял в дверях, затем пододвинул маленький стульчик и с тяжёлым вздохом сел напротив меня, поглаживая одной рукой лежавшего рядом пса.
Что происходит? наконец спросил он.
«Быть может, именно этот вопрос сейчас спасёт меня,» пронеслось в голове. Но в груди всё сдавило, и губы словно слиплись между собой. Он внимательно и мягко смотрел на меня и молчал. Я отрицательно покачала головой, понимая, что не смогу произнести ни слова. И вновь где-то в пустом холодном поле тихо заплакал ребёнок.
Что происходит? в голосе Тлека зазвенела тревога, Аля, ты должна попытаться сказать мне. Ты сбила человека?
«Меня! Меня сбили, Тлек!» мысленно закричала я и вновь беспомощно замотала головой.
Тогда что случилось? Диагноз?..
Нет.
Мой ответ подтолкнул его. Раз я смогла сказать: «нет», значит, смогу сказать остальное. Фрим с лёгким стоном встал с места, вопросительно глянул на меня и пошёл в кухню доедать свою вечернюю порцию. Тлек мягко взял мои руки в свои.
Скажи мне, почему ты плачешь несколько дней подряд? Что происходит? У детей всё хорошо, ты здорова, я здоров, никто не умер, так что же? Что тогда?
Я приёмный ребёнок в семье, Тлек, выдавила я и он встал. Раздражённый смешок и я сжалась в комок.
Чушь какая, Аля, раздражённо выдохнул он и горячо продолжил: как такое пришло в голову? Ты копия твоя мать по характеру и лицом вылитая отец. Что за бред ты несёшь!
А у меня не было сил доказывать мужу свою правоту, и я лишь заплакала, чем прямо-таки рассердила его. Тлек стал раздраженно ходить по спальне. Брал в руки всякие предметы, снова укладывал их на место и вопросительно смотрел на меня. Почти не глядя на него, продолжая заливаться слезами, я поняла, что он испытал беспомощность. Он искал в своей голове что-то нужное для такого момента, но не находил. И я сказала:
Я сама подумаю над этим, Тлек, прохлюпала я, а ты не переживай. Ничего страшного не происходит. Я переживу.
Я всегда так делала. Мне и в голову никогда не приходило требовать любви и внимания к себе, я освобождала весь мир от хлопот напрягаться во имя меня, чем и пыталась заслужить любовь от всех, кто меня окружал. Я сама способна всех защитить и спасти от любой неловкой ситуации. И здесь я спасла своего мужа, где он на самом деле не знал, что делать, что сказать, как себя вести в конце концов.
Не давая себе права быть слабой, нуждающейся в помощи, я всегда могла положиться только на себя, доказывая миру, что я хорошая, я удобная. Может, хоть так пригожусь кому -то?
И Тлек с растерянным облегчением потоптался на месте и ушёл от меня. Конечно, он не безразличный человек и очень переживал, спрятавшись в своём кабинете. Когда я принесла ему кофе, он сидел в углу дивана и задумчиво курил. На компьютере крупным планом была развёрнута фотография моей мамы. Я постаралась не придавать этому значения, будто и на самом деле это было не столь важно для меня. Он остановил меня, мягко взяв меня за руку. Уставшая от слёз, но чувствуя, что теперь я всё же не одна в этом нескончаемом ужасе, я села на диван. Мы молчали. Нет, всё же мне было намного легче от этого молчания, чем от слёз в одиночку. Хотя мы с моим мужем совершенно не знали, что делать дальше.
Ну, тихо вздохнул он, забыть об этом ты, конечно, не сможешь. Найти кого-либо после стольких лет тоже. Остаётся смириться.
Может быть, в «Жди меня» написать? тихо предложила я.
Он покачал головой:
И годами сидеть в печали в ожидании, когда они отзовутся?
И снова молчание повисло между нами.
Где-то за окном в глухой темноте спустившейся ночи снова захныкал ребёнок.
По утрам сомнения вчерашнего дня рассеиваются, и появляется некая особая вера в то, что всё будет хорошо. Но между тем, появившаяся вера в то, что у меня получится «найти своих ещё проще, чем я себе это представляю» никак не уживалась со странным чувством, которое я не могла стряхнуть с себя с самого утра. Оно определялось одной единственной фразой в моем сознании: «Я боюсь не успеть! Я так боюсь не успеть!». Я несколько раз повторила это вслух, чем весьма озадачила мужа и вдруг уверенно заявила:
Я еду в ЗАГС, в тот самый район города, где родители поженились и где росла я сама.
Тебе не скажут там ни слова, Аля, попытался Тлек.
Не может быть, глухо ответила я.
В минуты любых колебаний смело следуй внушениям внутреннего голоса, если сможешь услышать его. Так всегда учил меня мой отец. А внутренний голос мне сказал: «Иди, ищи».
Ребёнок в поле плакал ещё больше, чем во все эти дни, раздражая моё сознание и сводя меня с ума.
Глава 3
Знаете, есть в таких ситуациях как будто бы два разных измерения. В одном ты сидишь в такси, и в твоей голове ничего нет, кроме шока, потрясения и слёз. А в другом измерении ты точно знаешь, что надо делать. И эти два измерения сейчас были вместе. Они соединились в какой-то незримой точке абсолюта и сосуществовали так ежеминутно, едва осознаваемые мной. Через полчаса я была на другом конце города. Растрёпанные неухоженные волосы, заплаканные и сильно опухшие глаза, бледная, одетая как бы наспех в то, что попало в руки, с трясущимися пальцами я походила на бродячую пьяную женщину, слегка покачивающуюся из стороны в сторону, потому как от нервного перенапряжения за все эти дни в меня вселилась устойчивая слабость. И вот такая я вошла в здание ЗАГСа. Сразу же сурово и оценивающе на меня глянули работники, снующие по своим делам в холодном пустынном коридоре. Тяжёлым, слегка вялым языком я спросила заведующую. Мне кивнули на дверь, и я вошла в кабинет. Сидящая за столом красивая, ухоженная женщина подняла голову и изумлённо застыла, глядя на меня.
Что вы хотели? звонко, но довольно сурово и холодно спросила она.
До тех пор, пока ты не знаешь конкретики своих предстоящих действий, ты будешь всё время помнить, что есть шанс повернуть обратно. Уйти отсюда и выбросить всё из головы. Но конкретика была. В том другом измерении моего сознания, которое привело меня сюда. И я, подчиняясь неведомой силе внутри себя, ответила сухо:
Мне нужен мой первый акт, выданный мне при рождении.
Зачем?
Я хочу знать, кто я.
Я назвала свои данные: фамилию, имя, отчество. Имена своих приёмных родителей. Но она стала ещё холоднее и безразличнее.
Мы не выдаём такой информации физическим лицам. Существует закон о сохранении тайны усыновления. Так что, ничем не могу помочь.
По моим щекам полились слёзы, голос мой стал жёстким, на слух я даже не узнала его. Я не моргала и даже не шевельнулась. Просто процедила:
А ваш закон сохраняет спокойствие только одной стороны?
Она стала что-то писать в своих бумагах.
Как мне теперь жить? едва слышно, почти одним дыханием спросила я.
Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. Это был долгий взгляд человека с красивыми умными глазами. В тот миг я увидела, что моя невероятная боль поселилась и в её глубоких синих глазах. И моё измерение, которое всё знало и не было растерянным, как я, дало мне знать, что передо мной человек не без сердца.
Вы же можете ошибаться, мягко заговорила она и открыла что-то в своём компьютере.
Не могу, печально ответила я.
Она взяла несколько бумаг и вышла из кабинета. Где-то вдалеке Девочка в пустынном поле вдруг перестала плакать, и я, едва доверяя своему внутреннему голосу, всё же поднялась со стула и заглянула в монитор её компьютера. С экрана на меня желто зелёным бланком смотрела бумага, на которой я не могла прочитать ни единого слова из-за застилавших глаза слёз. Тогда я достала телефон и еле удерживая сильную дрожь в руках, сфотографировала этот бланк.
Еле как я смогла прочитать и выговорить фамилии и имена, аккуратно перечёркнутые в бланке. Бакиева Гузель Иркеновна. Перечеркнуто и справлено Григорьева Алина Васильевна. Садыкова Халида Иркеновна. Бакиев Адилжан, в графе отец -прочерк.
Теперь мой мир окончательно треснул и с грохотом падающего стекла разделился пополам.
Я стояла на улице, дрожа больше от слёз, чем от холода. Тряслась всем телом и искала глазами, сама не зная кого. Не знаю, хотите ли вы такого горя своему чаду. Но то, что происходило со мной в тот момент, я даже не смогу вам описать. Конечно, люди на такие вещи реагируют по-разному. И шок у всех разный. Но будучи человеком, глубоко привязанным к своим родителям, к своему роду, к своему прошлому, человеком, для кого семья значимое место в сознании, я была полностью разбита. Окончательно.
Сейчас вы будете со мной спорить, зачем придавать такое глобальное значение таким простым вещам? А что в этом плохого, в усыновлении? Зачем так остро реагировать и закатывать истерику? Но я вам скажу одно. Именно для того, чтобы вы не задавали этих вопросов и не спорили о том, чего сами не можете испытать, именно для этого я пишу эту книгу.
В нашем мозгу живёт рациональное и эмоциональное. Они всегда находятся в разных измерениях. Но не живут сами по себе, независимо друг от друга. Они постоянно взаимодействуют. И если эмоциональное вырубается каким-либо потрясением, то рациональное сразу же начинает делать ошибки. И человек, находящийся в такой ситуации, начинает вести себя довольно странно.
Дав волю моему настоящему измерению выплакаться и прокричать мысленно всю свою горечь, обращённую к своим умершим родителям, моё второе методичное сознание усадило меня в такси и натолкнуло на мысль набрать имена из бланка родства в поисковике в телефоне. Теперь действовало только второе моё сознание. Я набрала в интернете имя Садыкова Халида Иркеновна. Замелькало множество фотографий с соответствующими именами. Но год рождения и национальность были схожими только у двоих. Полная круглолицая, с маленькими глазками. Нет, не она
А эта, яркая, с длинными распущенными смоляными волосами, красивая, молодая. Медийная личность. Я включила один из роликов. Медицинский туризм. Она заговорила и по повороту её головы я сразу поняла: вот это точно она.
И уже через десять минут в телефоне протяжно гудел мой исходящий звонок в моё прошлое.
Алло! звонкий и яркий голос женщины на другом конце провода напугал меня. Я тут же поймала себя на мысли, что не знаю, что говорить. Но методичное рациональное само решило за меня.
Здравствуйте, это Халида?
Да, -немного протяжный, но очень приветливый голос очаровал меня. Это была моя младшая сестра. Та самая, которую я так долго скала в своём далёком детстве, оставляя свою маму на лавочках во дворах. Халида родилась именно тогда, когда мне было пять лет и я в поисках её блуждала с мамой по дворам.
Мне хотелось бы встретиться с вами, как мне вас найти?
Вы по поводу лечения?
Да, соврала я, куда можно мне подъехать, чтобы увидеть вас?
Ну, приезжайте в офис, вежливо ответила Халида и тут я учудила. Я назвала один из полученных в интернете адресов. И она вдруг замолчала, а потом закричала на меня:
Кто вы такая?! Вы называете не адрес офиса. Откуда вы знаете, мой домашний адрес? Отвечайте мне, кто вы?
Я я, наверное, родственница, тон у меня стал суровым, будто я рассердилась на ёё крик.
Родственница? растерянно переспросила она, и через паузу спросила: С какой стороны?
С обеих, грустно ответила я.
Гузель! закричала она, Гузя, это ты! Гузечка!
Гузель?! Кто это? Это моё имя?.. Какое странное имяГолос её смеялся, она была потрясена своей непонятной радостью, а меня словно вдавило в сиденье машины от её радости. Я опешила не то от имени, которым она меня назвала, не то от её радости, потому как я ожидала другой реакции. И уже через полчаса мы взахлёб говорили друг с другом. То, что для меня было тяжёлым горем, для неё было огромной радостью. Она тут же сказала мне, что они с братом Ахатом несколько дней назад провели сорок дней со смерти матери. И то, что я появилась сейчас, было ничем иным, как чудо. Ведь никто и никогда не надеялся встретить меня, и уж тем более никто не ожидал, что я найду свою семью сама. Мой брат Ахетжан младше меня на три года, и его сокращённо все зовут Ахатом, а она младше меня на пять лет. То есть тогда в 1976 году, когда я таскала маму по улицам в поисках сестрёнки, она родилась. Халида болтала без умолку, была радостной и спокойной одновременно. Она всю жизнь знала обо мне и мечтала найти. Так почему не нашла? Мама была против. Даже постарев, она закрывала руками глаза и горько плакала:
Не надо, Халидка, что я скажу ей?!
Почему -то мне был понятен этот страх. И я тут же простила ей это.
К тому моменту я уже приехала к дому, но выйдя из такси, я и не собиралась идти домой. Я брела вокруг дома в несколько кругов, продолжая говорить с ней.
Почему я оказалась в детском доме, Халида?
Её голос снова зазвенел на другом конце, и я отметила про себя, какой он звонкий и жизнерадостный в сравнении с моим низким и глубоким.
На этот вопрос тебе никто не ответит. Мама не любила на эту тему говорить, а отец вообще не говорил. Только когда мне было семнадцать лет, мы как-то поругались с родителями, я спросила их, где моя сестра? Мне эту тайну открыл мой брат старший. И отец меня ударил. Даже наш брат Ахат сейчас переживает, что я ей скажу, говорит. Он плачет. А я говорю, а что ты скажешь? Мы такие же дети, как она. Но я чуть-чуть жёстче, чем он. Он намного мягче. Ты сейчас увидишь всё сама. А насчёт тебя мы с мамой разговаривали потом долго и часто. Она часто говорила, сейчас Гузели столько-то лет, сейчас столько. Но она была уверена, что тебя удочерили кавказцы. Потому что, когда они пошли тебя забирать, им сказали, что теперь это тайна о неразглашении. Ты удочерена, а вы, мол, опоздали. У родителей был очень тяжелый период. Но ониродители у тебя порядочные люди. Они не алкаши, не пьяницы, не наркоманы. Они опоздали, ошиблись в нескольких днях или неделях. Это была версия моей мамы. Папе было больно говорить о тебе. Я была бунтарка. В юности стала упрекать их тобой. И он ударил меня. Тогда мне стало стыдно, и я больше не поднимала эту тему. Ахат был очень близок с отцом, они много говорили. Может, он знает об этом больше.