Думаешь, отпустят тебя учиться?
Прошусь Хорьков тяжело вздохнул. Уже совсем отпустили было, я же в Москве на «Вуазене» самостоятельно посадки делал. А теперь Начальник авиации армии товарищ Конкин, вишь, не отпускает. Говорит, пока других наблюдателей толковых нет, никак нельзя
Говоришь, прямо посадки самостоятельные делал?
Да, только «Вуазен» тот был потрепанный. И когда на восток из Москвы поехали, пришлось его оставить Сергей тяжело вздохнул.
Много работали?
Илья Сатунин в июле Ярославль бомбил. А мы по Казани много летали в июле и августе, с Первой советской авиагруппой.
Читал, Рудольф кивнул. Только не знал, что это вы там летаете.
С тех пор вот и прошусь, Хорьков вздохнул, а потом ухмыльнулся. Послушай, а ты ведь в Империалистическую войну летал наблюдателем?..
Летал. Сердце Рудольфа словно мощнее забилось. Так что готов и здесь летать, ежели потребуется!
Поговорим, Хорьков серьезно кивнул. Помолчал, потом вздохнул и улыбнулся. Ну вот, а Коля Цыганков в Гатчине учился, ровесник твой. Хороший летчик.
А командир? Эрнест Бригге?
Мужик он правильный, ты сам видел, Хорьков вздохнул. С посадкой слабовато у него. В Казани как минимум один «Вуазен» приложил. Тренируется с Колей теперь
Он хотел сказать что-то еще, но с улицы раздались крики, потом в помещение вбежал кто-то расхристанный, без шапки:
Командир разбился! и выскочил вон.
Торопливо одевшись, побежали на улицу. День был пасмурный, но видимость хорошая. На горизонте щеточкой торчал лес, над ним висели темно-серые облака. Огляделись из-за хат поднимался столб черного дыма. Побежали туда. Обежав крайнюю хату, быстро пошли по уже протоптанной в глубоком снегу тропе. Бежать тут было сложно. Да и спешить, пожалуй, было уже некуда: отломившийся хвост Сопвича торчал из снега под углом, а метрах в десяти от него дымился мотор и валялись остатки крыльев. Там уже стояло человек десять из отряда.
На дрова, мрачно констатировал Миша Огородний, и Рудольф внутренне согласился с ним: восстанавливать тут было нечего. А дров этой зимой не хватало, как не хватало и еды, и горючего, и постельного белья.
Неожиданно крики раздались откуда-то из-за обломков. Рудольф не поверил своим глазам. Поддерживая с обеих сторон, два человека вели третьего. Летный шлем его был сдвинут назад, по лбу вилась кровавая дорожка, но, похоже, пилот отделался испугом. Рудольф никак не мог понять, кто из двоих пилотов выжил, а потом Хорьков выдохнул:
Коля.
Да просто повезло. Николай покачал перебинтованной головой, глотнул чаю, поставил кружку на покрытый белой скатертью стол. Ремень не выдержал удара, меня выбросило.
Мотор сдал? Хорьков внимательно смотрел на летчика. Тот молча кивнул.
Я говорил Эрнесту: не трогай газ. На газолине нельзя обороты трогать. А он все-таки убрал обороты, подходя к земле. То ли забыл, то ли Николай помолчал, потом продолжил: Сбавил газ. Мотор начал трещать и через секунд десять перестал работать. Залило, наверное, свечи. А так, конечно, не видно, куда садишься. Снег вокруг, теней нету. Вроде и ровно там было, и коснулись нормально, а потом удар. Что там, канава?
Яма там, грустно вздохнул Хорьков. Вы правую лыжу об нее снесли и почти сразу носом ударились. Ты вон кувырком полетел, а хвост, похоже, еще и в воздухе перевернулся, такой силы был удар.
Метров двадцать бы вперед, и был бы жив командир. Рудольф не понял, кто это сказал: в комнате была пара десятков человек. Дальше там ровное поле
В марте боевое отделение авиации восьмой армии выдвинули на станцию Чертково. Время было горячее: белые нажимали, разведки и бомбометания нужны были постоянно. Летали помногу, не считаясь уже с тем, кто к какому отряду приписан. От 23-го отряда летали Иван Ефимов с комиссаром Петром Пуриным бывшим мотористом. Сергей Хорьков летал с пилотом 1-го истребительного отряда Евгением Гвайта. Летал помощник начальника авиации армии Иван Павлов. Летал командир 4-го авиаотряда Иван Радулов с комиссаром авиации армии Типикиным в роли наблюдателя. Летал командир 1-го Истребительного авиадивизиона Феликс Ингаунис.
Девятнадцатого марта с Иваном Ефимовым полетел начальник авиации армии Яков Конкин. И в тот же день поднялся снова с Петром Пуриным. А между тем все эти дни погода стояла отвратительная. Было очень холодно. Иногда даже при наличии эфира приходилось запускать один мотор по три-четыре часа, при температуре воздуха минус пятнадцать градусов. Мотористы, берясь голыми руками за холодный металл, рисковали оставить на нем куски кожи с пальцев.
Рудольф в эти дни вспоминал боевую работу в Польше весной 1915 года. Правда, тогда все же не было так холодно, еды было больше и тиф не косил людей направо и налево, как во 2-м истребительном отряде. Говорили, что там слегли все во главе с командиром, Василием Донченко. И здесь не хватало буквально всего а работать нужно было так же интенсивно. Сил иногда доставало только на то, чтобы добраться до кровати и рухнуть на нее.
Хозяйка хаты, в которой жил Рудольф, бабушка Ангелина Степановна отчего-то выделила его среди остальных и старалась подбросить ему лишний кусочек еды, а иногда просто поболтать. Как-то раз Рудольф увидел ее испуганной. Мелко крестясь, бледная, она вечером подошла к нему и запричитала, вскидывая сухонькие ладошки ко рту. Словно пытаясь самой себе прикрыть рот:
Ох, и навидалась я сегодня. Рудя, страсти-то какие! Вот что значит звезды адские вы на еропланах своих малюете! Это ж ужас какой
Рудольф непонимающе смотрел на нее. Ангелина Степановна вообще-то никогда не производила впечатление пугливой старушонки, но тут явно ее что-то задело всерьез:
Ваш-то сел ероплан, как всегда, со звездами, по снегу подруливает, чихает только и дымит. А потом гляжу батюшки-светы, черт же лезет оттуда. Натуральный черт, с рогами, глаза красным горят. Хотела вилами его. Да побоялась подойти Давай, думаю, чеснок-то повешу над крыльцом да икону поставлю, нешто он ночью-то захочет к нам забраться
Рудольф смотрел на старушку, открыв рот. В чертей он, само собой, не верил, но явно она не выдумала то, что увидела. Потом он сообразил и захохотал:
Не черт это, бабушка Ангелина Степановна. Это летчик наш
А что ж он страшный-то такой, летчик-то? Ангелина Степановна, глядя на реакцию Рудольфа, подуспокоилась и теперь неодобрительно жевала поджатыми губами. Я такого и не видела у ваших
Горючее плохое у нас, вот в чем дело, Рудольф усмехнулся. Коптит сильно
Спирт-сырец, который порой приходилось использовать как горючее, зимой сгорал совсем плохо, быстро воспринимая водяные пары из воздуха, влажнел и всегда имел большое количество воды, как бы тщательно ни заправляли самолет. От его паров и копоти летчик после полета становился похож на трубочиста. Как правило, он вылезал из самолета пьяным, с глазами, налитыми кровью. Вот такого опьяневшего пилота, поднявшего летные очки на шлем, бабушка Ангелина и приняла за черта
Летать на таком горючем было опасно: мотор мог встать в любой момент. А потому дальние разведки делать запрещалось. Все понимали, что посадка в плену у белых это неминуемая гибель. Впрочем, рассуждать «кто хуже» в данном случае не приходилось: белых летчиков в случае посадки у красных ждала та же участь Чтобы делать дальние разведки, нужно было нормальное горючее бензин первой категории. К сожалению, присылали его редко.
Двадцать второго марта, уже из Подгорной, на разведку полетел Иван Радулов с наблюдателем, комиссаром авиации армии Типикиным. Погода стояла плохая: дул сильный южный ветер, низкая облачность мешала набрать высоту. Несмотря на конец марта, было еще морозно. Полетели все равно и словно растворились в пелене. Как потом узнал Рудольф, полет продлился около четырех часов, благо нормальное топливо на сей раз в отряде имелось. На станцию Казанская были сброшены четыре двадцатипятифунтовых бомбы.
Их все время сносило к северу, и только энергичная борьба со стихией позволила Ивану довести-таки в сумерках аэроплан обратно в Подгорную. Правда, сил у него от мороза уже не оставалось. Как говорил потом сам Иван, уже на снижении он почувствовал, как вдруг вокруг него стало темнеть. Успел удивиться: до ночи еще оставалось время Очнулся уже на земле. Им повезло: сознание он потерял на высоте двадцати метров, а потому они не разбились, только поломали шасси и винт
1919. ст. Казинка
и вот еще какое дело, Рудольф, Хорьков вдруг стал серьезен. Если хочешь летать, тебе нужно найти поручителя. Согласно директиве от ноября 1918 года.
Поручителя? Рудольф удивленно поднял глаза на Сергея. И так же родные в заложниках.
Поручителя в отряде, Сергей покачал головой. Если ты по какой причине окажешься у белых, его арестуют. Если выяснится, что сбежал, могут расстрелять.
И что, расстреливали кого? Рудольф с интересом посмотрел на Сергея.
Не слыхал, тот покачал головой. Но арестовывали точно. Три месяца назад. Поначалу у них вообще доверия не было друг к другу. Оно и понятно: целыми отрядами офицеры к белым улетали. Женя Гвайта говорит, летом под Казанью Павлов за ним лично сзади летал. Говорил, что страхует, а на самом деле сбил бы, коли б Женя не в ту сторону свернул. Такие вот времена, Рудя
Времена, говоришь? Да что же это за жизнь такая, коли не веришь даже боевым товарищам? А ты можешь быть моим поручителем? Рудольф, прищурившись, посмотрел на Сергея. Сам знаешь: мне бежать некуда, все родные под прицелом.
И без этого согласился бы, Хорьков улыбнулся. Тебя хорошо знаю Живучий. Ну пойдем, зафиксируем
А про Аниховского-то слыхал? Иван Ефимов находился явно в хорошем настроении. Июньское утро было теплым, свежим, наполненным запахами зелени и цветов, которые ярко выделялись на фоне травы в косых лучах солнца. Земля немного пружинила под ногами, настроение было приподнятым.
Так это же байка! Рудольф усмехнулся. Чего только он ни наслушался за годы службы в авиации. Оглядел поле аэродрома и небо. Дивный вид
А вот и нет, Иван посерьезнел. Это в Московской школе было весной. Роберт Ратауш рассказывал.
И что же он, Аниховский, как птица, в сугроб спланировал?
Нет, Рудя, как птица человек летать не может Иван покачал головой. А вот с аэропланом Короче говоря, оторвалась у него после переворота правая пара крыльев. На «Ньюпоре-17».
А дальше?.. Рудольф вспомнил, как сложились крылья на «Лебеде» у Добровольского с Кундзиным, и передернул плечами.
Крылья летели сами по себе. А машина стала падать почти параллельно земле, только медленно вращаясь вокруг своей оси. Падала с высоты тысячи двухсот метров, секунд тридцать.
Ох, Рудольф зябко передернул плечами. А он?
Он выключил мотор, пролетев без крыльев метров триста. И падал, Иван покачал головой. Они там даже не спешили особо бежать к нему, и так все понятно было. А он, представляешь, в рубашке родился! Аппарат упал около больницы и прямо рядом с корпусом, где обычно лечатся разбившиеся летчики. Упал фюзеляжем на провода, прямо за сиденьем пилота. А под проводами был сугроб Говорят, в сознании был, когда они подбежали, только ногу сломал. Аккурат рядом с нужным корпусом, представляешь?
Повезло, Рудольф покачал головой.
Они уже подошли к Сопвичу, около которого стояли хозяин аэроплана и механик с бомбами. Сегодня он снова поднимется в небо, как и три года назад! Не тренироваться восстановительные полеты он уже прошел, а на боевой вылет. После гибели Эрнеста Бригге отрядом временно командовал Сергей Хорьков, а потом командиром назначили Ивана Ефимова. Иван, как и Роберт Ратауш, всячески поощрял желание мотористов летать. Комиссар Петр Пурин учился летать под руководством Роберта, а Рудольф наконец смог вернуться к полетам наблюдателем. Сергея Хорькова это тоже устраивало: чем больше в отряде наблюдателей, тем легче его самого отпустят в летную школу
Мысль о боевом вылете слегка взволновала Рудольфа, и он поспешил заняться бомбами. Иван осмотрел самолет придирчиво, как и всегда, они расселись по кабинкам. Началась томительная процедура запуска мотора: закачивание эфира в цилиндры, прокрутка, контакт В эти месяцы на пуск мотора старались ставить самых высоких и сильных механиков: поди попробуй провернуть пропеллер пару сотен раз! Наконец, минут через двадцать «Сопвич» затарахтел. Они прогрелись и пошли на взлет.
И снова заструилась навстречу трава, зашумел в ушах ветер, а потом толчки от неровностей земли стали слабее, и колеса «Сопвича» отделились от земли, а тень аэроплана стала убегать по траве в сторону. Рудольф очень любил эти моменты начало полета, когда вблизи аэродрома тебе ничего не угрожает, и можно на пару минут расслабиться и просто любоваться окружающим миром: полями и перелесками, речками с купами плакучих ив, и все это яркое, просыпающееся к жизни, с косыми тенями от встающего юного солнца, а небо такое голубое и чистое
Резкий рывок и странный звук сзади, а потом машина опустила нос. Иван явно рванул управление на себя. Нос поднялся, но неохотно, сзади раздался треск. Рудольф оглянулся. Сначала показалось, что все в порядке, но потом увидел: ткань стабилизатора в лучах солнца просвечивает. Вероятно, сорвало обшивку стабилизатора. Иван вывел обороты на максимальный режим «Сопвич» выровнялся. Высота была метров сто пятьдесят. Может быть, двести.
Страха у Рудольфа не было: он понимал, что Иван сделает, что сможет. Тот некоторое время летел по прямой, потом стал медленно поворачивать «блинчиком», как летали на заре авиации, не давая крена. Повернул так примерно на тридцать градусов и снова летел по прямой. Нашел, наверное, площадку для посадки. Рудольф услышал шум от нижних крыльев, «Сопвич» стал подрагивать сильнее: выпустил тормозные щитки, догадался Рудольф. Земля приближалась, и скорость была явно великовата.
Без нижней поверхности стабилизатора ровное обтекание нарушено, думал Рудольф. Значит, появилась дополнительная подъемная сила, и хвост «Сопвича» задирает вверх. Иван увеличил обороты, чтобы скомпенсировать эту подъемную силу, но чтобы сесть ему придется снизить скорость. Хватит ли на это тормозных щитков?.. А бомбы? От слабого удара не взорвутся, подумал Рудольф. Если только совсем сильно в землю не ударимся. А тогда уж все равно Пусть лежат.
На высоте метров десяти Иван убрал тормозные щитки и немного снизил обороты. «Сопвич» немедленно опустил нос, и Рудольф подумал, что это конец, но Иван еще раз дал газу, машина выровнялась, и в этот момент колеса «Сопвича» встретились с землей. Треск, удар, резкое торможение ремень врезался в живот Тишина, только острый запах горючего и развороченной влажной земли. А потом теплая струя ветра с примесью аромата цветов и травы Они целы.
Двумя неделями позже на станции Казинка Рудольф, периодически сверяясь с бумажкой, диктовал делопроизводителю отряда Ивану Василевскому, который печатал на машинке, периодически ругаясь сквозь зубы на западающую литеру «И»:
Акт 202
27-го июня 1919 года.
Мы, нижеподписавшиеся, комиссия в составе ТРЕХ лиц, согласно приказа по отряду за номером сто семьдесят восемь от двадцать седьмого июня на станции Казинка, осматривали в присутствии Политического Комиссара отряда самолет «Сопвич» 8758 с мотором «Клерже» 130 лошадиных сил за 472, поломанный военным летчиком товарищем Ефимовым.
При падении самолета с высоты 200 метров, вследствие обрыва обтяжки стабилизатора, произошла следующая поломка:
У мотора:
Сломан винт, поломаны 4 тяги, сильно прогнуты 4 патрубка