Когда девица опять осталась одна, то уж решительно не знала, что ей предпринять, и в горе подошла к окошку. Вдруг видит, входят во двор три бабы: у одной нога широкая-преширокая и приплюснутая, у другой нижняя губа такая большая, что на подбородок отвисла, а у третьей огромный палец на руке. Они остановились перед окном, взглянули наверх и спросили девушку, о чем она горюет? Она стала жаловаться им на свою беду, и тогда те предложили ей свою помощь и сказали: «Если ты нас к себе на свадьбу пригласишь, нас не постыдишься и назовешь своими тетушками да за стол с гостями посадишь, то мы тебе твой лен перепрядем, и притом в самое короткое время». «От души буду вам рада, отвечала девица. Входите же скорей и сейчас принимайтесь за работу». Тогда впустила она этих трех диковинных баб к себе и в первой комнате устроила им выемку, в которой они уселись и принялись прясть. Одна тянула нитку из кудели и вертела колесо, другая смачивала нить, третья скручивала нитку и постукивала пальцем о стол, и как ни стукнет, так и падет наземь известное количество пряжи, и притом самой тонкой. От королевы она укрывала своих трех прях и, когда та приходила, указывала ей только на груду пряжи, так что та не знала, как и расхвалить ее. Когда первая комната опустела, принялись за вторую, а там и за третью и ту скорехонько опустошили. Затем три бабы-пряхи распрощались с девицей и сказали ей: «Не забудь только обещанного нам в том твое счастье».
Когда девица показала королеве пустые комнаты и громадную кучу пряжи, та стала готовить свадьбу, и жених заранее радовался, что жена у него будет такая искусная и старательная, и нахвалиться ею не мог. «У меня есть три тетки, сказала девица королеве, и я от них много добра видела, так я и не могу забыть о них в счастии; а потому позвольте мне пригласить их на свадьбу и посадить с нами за один стол». Королева и жених сказали: «Почему бы нам это не дозволить?» Когда торжество началось, три тетки вошли в залу, очень странно одетые, и невеста, обращаясь к ним, сказала: «Милости просим, милые тетушки!» «Ах, сказал жених, как это ты можешь дружить с такими уродами?» Затем он подошел к одной из трех прях, с широкой ступней, и спросил: «Отчего это у вас ступня такая широкая?» «От нажима, отвечала она, от нажима». Тогда жених подошел к другой пряхе и спросил: «Отчего у вас губа такая отвислая?» «От смачивания нитки, сказала она, от смачивания нитки». Тут обратился он к третьей: «Отчего у вас такой большущий палец?» «От скручивания нитки, сказала она, от скручивания нитки». Королевич испугался и сказал себе: «Ну уж моя-то красавица-жена и не притронется к колесу самопрялки». Так и избавилась она от необходимости прясть эту несносную льняную пряжу!
15. Гензель и Гретель
В большом лесу на опушке жил бедный дровосек со своею женою и двумя детьми: мальчишку-то звали Гензель, а девчоночку Гретель. У бедняка было в семье и скудно, и голодно; а с той поры, как наступила большая дороговизна, у него и хлеба иногда не бывало. И вот однажды вечером лежал он в постели, раздумывая и ворочаясь с боку на бок от забот, и сказал своей жене со вздохом: «Не знаю, право, как нам и быть! Как будем мы детей кормить, когда и самим-то есть нечего!» «А знаешь что, муженек! отвечала жена. Завтра ранешенько выведем детей в самую чащу леса; там разведем им огонек и каждому дадим еще по кусочку хлеба в запас, а затем уйдем на работу и оставим их там одних. Они оттуда не найдут дороги домой, и мы от них избавимся». «Нет, женушка, сказал муж, этого я не сделаю. Невмоготу мне своих деток в лесу одних оставить еще, пожалуй, придут дикие звери да их растерзают». «Ох ты, дурак, дурак! отвечала она. Так разве же лучше будет, как мы все четверо станем дохнуть с голода, и ты только знай строгай доски для гробов!» И до тех пор его пилила, что он наконец согласился. «А все же жалко мне бедных деток», говорил он, даже и согласившись с женой. А детки-то с голоду тоже заснуть не могли и слышали все, что мачеха говорила их отцу. Гретель плакала горькими слезами и говорила Гензелю: «Пропали наши головы!» «Полно, Гретель, сказал Гензель, не печалься! Я как-нибудь ухитрюсь помочь беде!» И когда отец с мачехой уснули, он поднялся с постели, надел свое платьишко, отворил дверку, да и выскользнул из дому. Месяц светил ярко, и белые камушки, которых много валялось перед домом, блестели, словно грошики. Гензель наклонился и столько набрал их в карман своего платья, сколько влезть могло. Потом вернулся домой и сказал сестре: «Успокойся и усни с Богом! Он нас не оставит». И улегся в свою постельку.
Чуть только стало светать еще и солнце не всходило, пришла к детям мачеха и стала их будить: «Ну-ну, подымайтесь, лентяи, пойдем в лес за дровами». Затем она дала каждому по кусочку хлеба и сказала: «Вот вам хлеб на обед, только смотрите, прежде обеда его не съешьте, ведь уж больше-то вы ничего не получите». Гретель взяла хлеб к себе, под фартук, потому что у Гензеля карман был полнешенек камня. И вот все они вместе направились в лес. Пройдя немного, Гензель приостановился и оглянулся на дом, и потом еще, и еще раз. Отец спрашивал его: «Гензель, что ты там зеваешь и отстаешь? Изволь-ка прибавить шагу». «Ах, батюшка, сказал Гензель, я все посматриваю на свою белую кошечку: сидит она там на крыше, словно со мною прощается». Мачеха сказала: «Дурень! Да это вовсе и не кошечка твоя, а белая труба блестит на солнце!» А Гензель и не думал смотреть на кошечку он все только потихонечку выбрасывал на дорогу из своего кармана по камешку.
Когда они пришли в чащу леса, отец сказал: «Ну собирайте, детки, валежник: я разведу вам огонек, чтобы вы не озябли!..» Гензель и Гретель натаскали хворосту и навалили его горой. Костер запалили, и, когда огонь разгорелся, мачеха сказала: «Вот, прилягте к огоньку, детки, и отдохните; а мы пойдем в лес и нарубим дров. Когда мы закончим работу, то мы вернемся к вам и вас возьмем с собою».
Гензель и Гретель сидели у огня, и, когда наступил час обеда, они съели свои кусочки хлеба. А так как им слышны были удары топора, то они и подумали, что их отец где-нибудь тут же, недалеко. А постукивал-то вовсе не топор, а простой сук, который отец подвязал к сухому дереву: его ветром раскачивало и ударяло о дерево. Сидели они, сидели, стали у них глаза слипаться от усталости, и они крепко уснули. Когда же они проснулись кругом была темная ночь. Гретель стала было плакать и говорить: «Как мы из лесу выйдем?» Но Гензель ее утешал: «Погоди только немножко, пока месяц взойдет, тогда уж мы найдем дорогу». И точно, как поднялся на небе полный месяц, Гензель взял сестричку за руку и пошел, отыскивая дорогу по камешкам, которые блестели, как заново отчеканенные гроши, и указывали им путь. Они шли всю ночь напролет и на рассвете пришли-таки к отцовскому дому. Постучались они в двери, и когда мачеха им отперла и увидела, кто стучался, то сказала им: «Ах вы, дрянные детишки, что вы так долго заспались в лесу? Мы уж думали, что вы и совсем не вернетесь». А отец очень им обрадовался: его и так уж совесть мучила, что он их одних покинул в лесу.
Вскоре после того нужда опять наступила страшная, и дети услышали, как мачеха однажды ночью еще раз стала говорить отцу: «Мы опять все съели, в запасе у нас всего-навсего полкаравая хлеба, а там уж и песне конец! Ребят надо спровадить; мы их еще дальше в лес заведем, чтобы они уж никак не могли разыскать дороги к дому. А то и нам пропадать вместе с ними придется». Тяжело было на сердце у отца, и он подумал: «Лучше было бы, кабы я и последние крохи разделил со своими детками!» Но жена и слушать его не хотела, ругала его и высказывала ему всякие упреки. «Назвался груздем, так и полезай в кузов!» говорит пословица; так и он уступил жене первый раз, должен был уступить и второй.
А дети не спали и к разговору прислушивались. Когда родители заснули, Гензель, как и в прошлый раз, поднялся с постели и хотел набрать камешков, но мачеха заперла дверь на замок, и мальчик никак не мог выйти из дома. Но он все же утешал сестричку и говорил ей: «Не плачь, Гретель, и спи спокойно, Бог нам поможет».
Рано утром пришла мачеха и подняла детей с постели. Они получили по куску хлеба, еще меньше того, который был им выдан прошлый раз. По пути в лес Гензель искрошил свой кусок в карман, часто приостанавливался и бросал по крошке на землю. «Гензель, что ты все останавливаешься и оглядываешься? спросил его отец. Ступай своей дорогой». «Я оглядываюсь на моего голубка, который сидит на крыше и прощается со мною», отвечал Гензель. «Дурень! сказала ему мачеха. Это вовсе не голубок твой, это труба белеет на солнце». Но Гензель все же мало-помалу успел разбросать все крошки по дороге.
Мачеха еще дальше завела детей в лес, туда, где они отродясь не бывали. Опять был разведен большой костер, и мачеха сказала им: «Посидите-ка здесь, и коли умаетесь, то можете и поесть немного; мы пойдем в лес дрова рубить, а вечером, как кончим работу, зайдем за вами и возьмем вас с собою». Когда наступил час обеда, Гретель поделилась своим куском хлеба с Гензелем, который свою порцию раскрошил по дороге. Потом они уснули, и уж завечерело, а между тем никто не приходил за бедными детками. Проснулись они уже тогда, когда наступила темная ночь, и Гензель, утешая свою сестричку, говорил: «Погоди, Гретель, вот взойдет месяц, тогда мы все хлебные крошечки увидим, которые я разбросал, по ним и отыщем дорогу домой». Но вот и месяц взошел, и собрались они в путь-дорогу, а не могли отыскать ни одной крошки, потому что тысячи птиц, порхающих в лесу и в поле, давно уже те крошки поклевали. Гензель сказал сестре: «Авось как-нибудь найдем дорогу» но дороги не нашли. Так шли они всю ночь и еще один день с утра до вечера и все же не могли выйти из леса, и были страшно голодны, потому что должны были питаться одними ягодами, которые кое-где находили по дороге. И так как они притомились и от голода уже еле на ногах держались, то легли они опять под деревом и заснули.
Настало и третье утро с тех пор, как они покинули родительский дом. Пошли они опять по лесу, но, сколько ни шли, все только глубже и глубже уходили в чащу его, и, если бы не подоспела им помощь, пришлось бы им погибнуть. В самый полдень увидели они перед собою прекрасную белоснежную птичку; сидела она на ветке и распевала так сладко, что они приостановились и стали к ее пению прислушиваться. Пропевши свою песенку, она расправила крылышки и полетела, и они пошли за нею следом, пока не пришли к избушке, на крышу которой птичка уселась. Подойдя к избушке поближе, они увидели, что она вся из хлеба построена и печеньем покрыта, да и окошки-то у нее были из чистого сахара. «Вот мы за нее и примемся, сказал Гензель, и покушаем. Я вот съем кусок крыши, а ты, Гретель, можешь себе от окошка кусок отломить оно небось сладкое». Гензель потянулся кверху и отломил себе кусочек крыши, чтобы отведать, какова она на вкус, а Гретель подошла к окошку и стала обгладывать его оконницы. Тут из избушки вдруг раздался пискливый голосок:
А детки на это отвечали:
и продолжали по-прежнему кушать, не отставая от еды. Гензель, которому крыша пришлась очень по вкусу, отломил себе порядочный кусок от нее, а Гретель высадила себе целую круглую оконницу, тут же у избушки присела и лакомилась. И вдруг распахнулась настежь дверь в избушке, и старая-престарая старуха вышла из нее, опираясь на костыль. Гензель и Гретель так перепугалась, что даже выронили свои лакомые куски из рук. А старуха только покачала головой и сказала: «Э-э, детушки, кто это вас сюда привел? Войдите-ка ко мне и останьтесь у меня, зла от меня никакого вам не будет». Она взяла деток за руку и ввела их в свою избушечку. Там на столе стояла уже обильная еда: молоко и сахарное печенье, яблоки и орехи. А затем деткам были постланы две чистенькие постельки, и Гензель с сестричкой, когда улеглись в них, подумали, что в самый рай попали.
Но старуха-то только прикинулась ласковой, а в сущности была она злою ведьмою, которая детей подстерегала и хлебную избушку свою только для того и построила, чтобы их приманивать. Когда какой-нибудь ребенок попадался в ее лапы, она его убивала, варила его мясо и пожирала, и это было для нее праздником. Глаза у ведьм красные и недальнозоркие, но чутье у них такое же тонкое, как у зверей, и они издалека чуют приближение человека. Когда Гензель и Гретель только еще подходили к ее избушке, она уже злобно посмеивалась и говорила насмешливо: «Эти уж попались небось не ускользнут от меня». Рано утром, прежде чем дети проснулись, она уже поднялась, и, когда увидела, как они сладко спят и как румянец играет на их полных щечках, она пробормотала про себя: «Лакомый это будет кусочек!» Тогда взяла она Гензеля в свои жесткие руки, и снесла его в маленькое стойло, и приперла в нем решетчатой дверкой; он мог там кричать сколько душе угодно никто бы его и не услышал. Потом пришла она к сестричке его, растолкала ее и крикнула: «Ну поднимайся, лентяйка, натаскай воды и свари своему брату чего-нибудь повкуснее: я его посадила в особое стойло и стану его откармливать. Когда он ожиреет, я его и съем». Гретель стала было горько плакать, но только слезы даром тратила; пришлось ей все то исполнять, чего от нее злая ведьма требовала.
Вот и стали бедному Гензелю варить самое вкусное кушанье, а сестричке его доставались одни только рачьи шейки. Каждое утро пробиралась старуха к его стойлу и кричала ему: «Гензель, протяни-ка мне палец, дай пощупать, скоро ли ты откормишься?» А Гензель просовывал ей сквозь решетку косточку, и старуха, подслеповатая, не могла приметить его проделки и, принимая косточку за пальцы Гензеля, дивилась тому, что он совсем не жиреет. Когда прошло недели четыре и Гензель все по-прежнему не жирел, тогда старуху одолело нетерпение, и она не захотела дольше ждать. «Эй ты, Гретель, крикнула она сестричке, проворней, наноси воды: завтра хочу я Гензеля заколоть и варить каков он там ни на есть, худой или жирный!» Ах, как сокрушалась бедная сестричка, когда пришлось ей воду носить, и какие крупные слезы катились у нее по щекам! «Боже Милостивый! воскликнула она. Помоги же Ты нам! Ведь если бы дикие звери растерзали нас в лесу, так мы бы, по крайней мере, оба вместе умерли!» «Перестань пустяки молоть! крикнула на нее старуха. Все равно ничто тебе не поможет!»
Рано утром Гретель уже должна была выйти из дома, подвесить котел с водою и развести под ним огонь. «Сначала займемся хлебами, сказала старуха, я уже печь затопила и тесто вымесила». И она толкнула бедняжку Гретель к печи, из которой пламя даже наружу выбивалось. «Полезай туда, сказала ведьма, да посмотри, достаточно ли в ней жару и можно ли уже сажать в нее хлеба». И когда Гретель наклонилась, чтобы заглянуть в печь, ведьма собиралась уже притворить печь заслонкой: «Пусть, мол, и она там испечется: тогда и ее тоже съем». Однако же Гретель заметила, что у нее на уме, и сказала: «Да я и не знаю, как туда лезть, как попасть в нутро?» «Дурища! сказала старуха. Да ведь устье-то у печки настолько широко, что я бы и сама туда влезть могла». Да подойдя к печке, и сунула в нее голову. Тогда Гретель сзади так толкнула ведьму, что та разом очутилась в печке, да и захлопнула за ведьмой заслонку, и даже засовом задвинула. Ух, как страшно взвыла тогда ведьма! Но Гретель от печки отбежала, и злая ведьма должна была там сгореть.
А Гретель тем временем прямехонько бросилась к Гензелю, отперла его стойло и крикнула ему: «Гензель! Мы с тобой спасены ведьмы нет больше на свете!» Тогда Гензель выпорхнул из стойла, как птичка из клетки, когда ей отворят дверку. О, как они обрадовались, как обнимались, как прыгали кругом, как целовались! И так как им уж некого было бояться, то они пошли в избу ведьмы, в которой по всем углам стояли ящики с жемчугом и драгоценными каменьями. «Ну эти камешки еще получше голышей», сказал Гензель и набил их в свои карманы сколько влезло; а там и Гретель сказала: «Я тоже хочу немножко этих камешков захватить домой», и насыпала их полный фартучек. «Ну а теперь пора в путь-дорогу, сказал Гензель, чтобы выйти из этого заколдованного леса». И пошли, и после двух часов пути пришли к обширному водному пространству. «Нам тут не перейти, сказал Гензель, не вижу я ни жердинки, ни мосточка». «И кораблика никакого нет, сказала сестричка, а зато вон там плавает белая уточка Коли я ее попрошу, она поможет нам переправиться». И крикнула уточке: