Но самый лучший подарок в своей жизни я получил от бабушки по отцу, Эйвис Уоттс, да пожрет ее душу Потолочный Кот.
Эйвис была непревзойденной мастерицей в экономии. Например, поскольку день рождения у меня через месяц после Рождества, она частенько присылала мне один подарок, покрывавший оба праздника. В тот раз, о котором я веду речь, кажется, это был мой тринадцатый день рождения, она сэкономила даже на открытке. Сначала я этого не заметил: сорвал упаковочную бумагу с коробки, извлек оттуда плоский кожаный кошелек и думая, что внутри найдутся деньги (а что еще могут положить в кошелек, м-м-м?) раскрыл его достаточно широко, но оттуда куда более щедрая душа вложила бы двадцатку выпала маленькая картоночка.
Даже не рождественская открытка. И не открытка на день рождения. Это было приглашение на вечеринку: по крайней мере, его украшали мультяшные розовые слоны и бокалы для мартини, а поверху шла веселенькая надпись:
НАДЕЕМСЯ, ТЫ СМОЖЕШЬ К НАМ ЗАГЛЯНУТЬ!
А сразу под этим бабуля написала шариковой ручкой:
С Рождеством и днем рождения!
Я открыл приглашение и прочитал текст внутри:
Дорогой Питер,
Этот кошелек мне кто-то подарил, но у меня уже есть свой, и я подумала, что тебе будет приятно получить его на Рождество и день рождения. С днем рождения тебя!
С любовью, бабушка.
P. S. Пожалуйста, передай папе, что умер дядя Эрни.
За предшествующие двенадцать лет я уже многое понял о Рождестве. Но Эйвис преподала мне важный урок о семьях вот этот: семьи отстой.
Этот урок выдержал испытание временем в течение тех десятилетий, что пролегли между «тогда» и «сейчас». В отношениях с противоположным полом я частенько был вторым пилотом от вылета и до крушения; сопутствующие отношениям семьи прямо посреди полета наваливались на меня неодобрительным и дестабилизирующим балластом, и мое вынужденное присутствие на их посиделках под Рождество и День благодарения только подкрепляло мою решимость никогда не заводить собственной (как и, без сомнения, их убежденность в том, что их доченька заслуживает гораздо лучшего). Урок, который преподала мне бабушка, всегда был для меня опорой.
До недавнего времени.
А теперь, как ни странно, я столкнулся с семьей, которая, ну, не совсем отстой. Честно говоря, она совсем не отстой. До меня это дошло не сразу. Им пришлось терпеливо и постепенно подманивать меня, как будто они завоевывали доверие дикой и осторожной кошки маленькими кусочками тунца. И неожиданно я свернулся калачиком у очага, а вокруг не было ни католиков-фундаменталистов, ни банкиров из Берлингтона, ни используемых в качестве дубины клюшек для гольфа. А значит, настало время неохотно отложить бабулин урок в сторону, выпустить его на свободу, завещать тем, кому он может еще пригодиться.
Я завещаю его вам. Обращайтесь с ним бережно. Внемлите его мудрости: он оказывается прав гораздо чаще, чем ошибается. На самом деле, сейчас он может быть правдивее, чем когда-либо, поскольку я вполне мог захапать последнюю офигенную семью на планете.
Большинство семей отстой. Особенно в это время года. Ничего страшного нет в том, чтобы признать это; ничего страшного нет в том, чтобы высказать им все в лицо. Пропустите для начала пару стаканчиков так оно будет легче.
Счастливого Рождества.
Нам нужно поговорить о Кевине[6]
(Блог, 16 октября 2017 года)
«Ох, сука, думаю я. Сейчас меня опять арестуют».
В овраге, примыкающем к нашей земле, все больше и больше людей в униформе: городские рабочие, полицейские, парочка ребят с незнакомыми мне знаками различия. Два копа ломятся в палатку неподалеку от нашего забора. Их машины брошены перед домом: новенькие, в агрессивной черно-серой раскраске, потому что старые бело-синие недостаточно напоминали Бэтмобиль.
Это было всего лишь делом времени. Бо́льшую часть прошлой ночи Кевин снова угрожал деревьям смертью. Видимо, кто-то пожаловался.
Я включаю диктофон в мобильнике, убираю его в задний карман и мрачно продираюсь через кустарники. Миную тех двоих, чьи знаки различия не разобрал из окна: оказывается, они из Армии спасения («Врата: Рука Божия в Сердце Города»). Они выглядят обеспокоенными и готовыми помочь. Я гадаю, знают ли они, что Кевин гей; «Салли Энн» организация, знаменитая своей гомофобией.
И что тут происходит? спрашиваю я, проходя мимо. Один из них пожимает плечами, указывает большим пальцем на центр происходящего.
Копы подняли полог и теперь разговаривают со съежившейся фигурой, которая раскачивается в открывшемся нутре палатки. Когда я подхожу, они поднимают глаза.
Привет. Это моя палатка. Может, и не оптимальная фраза для того, чтобы растопить лед, но уж всяко лучше, чем «отвалите от бездомного и никто не пострадает».
Они пялятся на меня.
Я отдал ее Кевину, чтобы он не мок под дождем.
Несколько месяцев назад случилась буря с ливнем, она пробила дыру в нашей крыше и промочила все вплоть до потолка гостиной. Тем вечером я вернулся домой и обнаружил, что Кевин прячется у нас на крыльце. Он извинился за вторжение. Это был первый наш разговор, хотя он обитал в овраге уже пару месяцев, не меньше.
Он безобидный, правда. Кричит много, но когда успокоится, то даже обаятельный.
Один из копов ростом примерно с меня и шире. Второй достаточно низкорослый, чтобы пасть жертвой комплекса Наполеона. Это он первым говорит мне отойти, говорит, что я «мешаю их работе».
Кевин? зову я. Ты в порядке, чувак?
Фигура в палатке продолжает раскачиваться.
Мне снова приказывают отойти.
Беда в том, говорю я, что у вас, ребята, очень дурная репутация в плане обращения с чернокожими,[7] у которых проблемы с душевным здоровьем (см.: Сэмми Ятим). Я беспокоюсь из-за того, что вы можете с ним сделать.
В какой-то момент этого разговора я вытащил из кармана телефон и переключил его на видеосъемку.
Слушайте, если хотите вернуть свою палатку мы вам ее отдадим.
Дело не в палатке, он может ей пользоваться.
Если хотите снимать снимайте. Но вы мешаете нашей работе. Так что отойдите назад.
Я, несмотря на то, что подсказывают мне инстинкты, вынужден признать, что это резонно. Делаю несколько шагов назад.
Дальше, говорит тот, что пониже.
Еще шаг.
Дальше.
Я решаю, что отошел на достаточное расстояние; уж точно вышел из Зоны вмешательства.
Ну уж нет, отвечаю я. Я останусь тут.
Он не настаивает.
И, должен признать, они, похоже, как могут, пытаются сделать трудную работу. Никто до сих пор не выстрелил в Кевина (или в меня) из тазера или пистолета. Они не обостряют конфликт, как бывает в случаях, кончающихся тем, что невооруженных людей расстреливают в спину или душат за продажу сигарет поштучно. Они на самом деле пытаются с ним поговорить.
Один из парней, работающих во «Вратах», уже имел с Кевином дело. Его приводят, чтобы он попытался убедить Кевина выйти из палатки. Я завожу разговор с чиновниками; они говорят, что разбивать палатки на землях общего пользования запрещено. Они предупредили Кевина за неделю до своего прихода. И еще вчера заскочили, чтобы напомнить, а когда не нашли его, оставили записку. Существуют приюты. Во «Вратах» для него найдется койка.
Однако в приюты Торонто не допускают животных, а у Кевина есть кошка: пугливая, толстая, черно-белая и короткошерстная, по кличке Черничная Панда. Раньше они жили в квартире, предоставленной Общественной жилищной корпорацией Торонто. Кевин договорился с властями, что квартплата будет автоматически вычитаться из его пособия по инвалидности. Он несколько месяцев думал, что его жилье оплачивается; он верил в это вплоть до того весеннего дня в прошлом году, когда ОЖКТ его выселила. По-видимому, они отказались авторизовать перевод после того, как не смогли связаться с Кевином по телефону и получить «устное подтверждение»[8].
Я объясняю все это чиновникам; они сочувствуют, но «чтотутподелаешь».
Чисто гипотетически, спрашиваю я, а что, если Кевин переселится к нам на задний двор?
Они так на меня смотрят, будто это я в палатке взад-вперед раскачиваюсь.
Что ж, тогда он, конечно, не будет жить на землях общего пользования, но останется еще проблема с нарушением общественного порядка.
И они, разумеется, правы. Текущая ситуация не может продолжаться. Несколько ночей назад я стоял под дождем в два часа ночи в попытке разглядеть через забор, не грозит ли разведенный Кевином костер сжечь наш сарай или охватить весь овраг. Он не грозил; однако парень действительно нуждается в помощи. Я только не знаю, может ли нынешняя система оказать ему эту помощь. С точки зрения охраны душевного здоровья здесь все развалилось в говно с тех пор, как правительство решило срезать расходы, переведя всех на амбулаторное лечение. Меньшее зло, типа.
У парня из «Врат» ничего не получается; Большой Коп (офицер Бэрд, как я узнаю позже) подходит ко мне и говорит:
Думаю, мы неудачно начали знакомство. Вы меня не знаете, вы судите меня по моей форме. Я честно пытаюсь помочь этому парню; вы говорите, что общаетесь с ним? Может, тогда вам попробовать с ним поговорить?
Да, хорошо, отвечаю я, неожиданно чувствуя себя немного засранцем.
Мы возвращаемся к палатке Кевина моей до недавнего времени, когда я отдал ее с условием, что он перестанет выкрикивать угрозы по ночам (или хотя бы начнет четко обозначать, что адресованы они не нам). Я помню, как он чуть грустно улыбнулся этим моим словам. Но теперь, вернувшись мыслями в прошлое, я понимаю, что никаких обещаний он не давал.
Кевин родом с Тринидада. Говорит с восхитительным текучим акцентом. В девяностые получил ученые степени в Университете Торонто по двум специальностям: химии и философии. Ну не круто ли?
А теперь ютится, полуголый, в лесу и сражается с чудовищами в три часа ночи.
Кевин? Чувак? Помнишь меня?
В палатке воняет. Одна стенка разодрана там, где местные еноты пытались добраться до корма Панды. На грязном, добытом где-то матрасе высится горка зажигалок Bic. Куча пустых пластиковых бутылок. Недоеденная протухшая пища, завернутая в фольгу. Парочка пустых флаконов из-под лекарств (большой сюрприз). Рюкзак Кевина: из гнезда скомканных носков и трусов выглядывает тонкий краешек захватанного макбука.
Он сидит посреди всего этого, едва одетый: плечи укутаны грязным спальником, между пальцев догорает забытая сигарета. Он немного похож на перформера, изображающего Башню дьявола из грязи и мусора, которую Ричард Дрейфусс соорудил у себя в комнате в «Близких контактах».
После нашего первого мокрого знакомства Кевин, приходя и уходя, махал нам с НПЕ[9] с веселым «привет, соседи!». Порой одалживал двадцатку, чтобы заплатить за крышу и душ в местной бане, а однажды разбудил нас поздним субботним утром, чтобы узнать, можно ли воспользоваться нашей ванной. Время от времени он слегка перегибал палку спрашивал, нельзя ли оставить у себя в овраге мой молоток, пытался выяснить у людей, присматривавших за домом, пока нас не было в городе, пароль от нашего WiFi однако принимал «нет» в качестве ответа. Поначалу мы немного беспокоились, не случится ли с нами история про верблюжий нос, но Кевин уважал границы. И всегда был весел и обаятелен, при свете дня, по крайней мере.
От сигареты отваливается сантиметр пепла и дымится на матрасе. Я пытаюсь его затушить. Кевин отдергивается, не глядя на меня.
Я спрашиваю, как у него дела, пытаюсь напомнить о нашем общем прошлом, чтобы привести парня в себя:
Помнишь, как мы ставили эту палатку? Блядские насекомые меня чуть живьем не сожрали.
Во сиреневом пространстве нет никаких насекомых, резко говорит он.
Это уже что-то. Это больше, чем он сказал всем остальным. Я пододвигаю к нему кусок алюминиевой фольги:
Просто чтобы от пепла, ну, знаешь, матрас не загорелся.
Во сиреневом пространстве нет никакого пепла. Во сиреневом пространстве нет никакого матраса.
Чувак? Что ты
Нет никакого тебя. Во сиреневом пространстве нет никакого
Наконец до меня доходит. «Во всем времени и пространстве».
Во всем времени и пространстве нет никакого тебя. Во всем времени и пространстве нет вообще ничего.
Теоретически это приличный защитный механизм. На каком-то уровне Кевин должен сознавать, что голоса, которые слышатся ему по ночам, твари, с которыми он воюет, пока все остальные пытаются уснуть, на самом деле не существуют. Поэтому он отвергает ложную информацию, вот только чрезмерно обобщает. Он отвергает вообще все на свете как нереальное.
Я ложная информация. С чего ему верить хоть каким-то моим словам?
Я совершаю еще несколько попыток, слегка утешаясь тем, что хотя бы смог разговорить Кевина, пусть только для того, чтобы он отрекся от реальности. А потом наконец выползаю из палатки и поворачиваюсь к Бэрду и его братану:
Он ушел в полный солипсизм.
Что такое сол солисизм?
Он считает, что все, кроме него самого, нереально. Похоже, думает, что мы все галлюцинации или что-то вроде того; как будто он больцмановский мозг какой-то.
Уже подъехала скорая помощь. Мы с офицером Бэрдом отходим в сторонку и смотрим, как один из врачей приседает и просит Кевина выйти.
Просто хочу измерить тебе давление, приятель. Это, пусть и не откровенное вранье, далеко от истинной правды настолько, что с тем же успехом могло бы ей быть. И тем не менее что еще тут поделаешь? Кевин в своем нынешнем состоянии и тест Тьюринга не сможет пройти.
Знаете, журналисты выставляют нас в негативном свете, замечает офицер Бэрд. Говнюки попадаются, конечно, но большинство из нас хорошие люди. Я хороший человек.
И я ему даже верю. Последнему утверждению, по крайней мере. Отвечаю:
Я это понимаю. Проблема в том, что вы, хорошие люди, покрываете говнюков. Вынуждены, потому что вам придется полагаться на них в трудную минуту. Я понимаю причины, но вы должны признать, что в таких обстоятельствах подозрительность это логичный подход.
Меня готовили к таким случаям. Я стараюсь снизить градус напряженности.
(Мне немедленно вспоминается парочка инцидентов из собственного прошлого, когда сотрудники правоохранительных органов, которые свободно могли повысить градус напряженности, отступали и решали вместо этого пойти на контакт. И другие когда они, ну, этого не делали. Забавно, насколько вторые случаи сильнее отпечатываются в памяти.)
Я всегда стараюсь решить дело миром, продолжает Бэрд.
Девяносто пять процентов змей тоже безобидны, я обращаюсь к своей самой любимой биологической аналогии для полицейских, но вы же все равно захватите в пустыню противоядие.
Он пожимает плечами и, кажется, сдается.
Кевина скрутили. Врачи провозят его мимо нас на каталке. Он обездвижен ремнями. Руки у него скованы за спиной наручниками. Он оглядывается, потерянный.
Можно снять наручники, пожалуйста? просит он. Я не буйный.
Максимум три минуты прошло с того момента, как во всем времени и пространстве не было вообще ничего. Лишь мгновения назад он был пленником замкнутого круга, отрицавшего само существование внешней реальности. Теперь он совершенно адекватен. Он не понимает, почему с ним так обращаются.
Наручники с него не снимают. Я их не виню. И все равно это разбивает мне сердце. Я говорю Кевину, что позабочусь о Панде, пока его не будет (пока все это происходило, маленький пухляш прятался у нас на заднем дворе). Мы с офицером Бэрдом бредем следом за каталкой; он дает мне номер своего жетона, телефон и адрес электронной почты на случай, если мне захочется узнать, как идут дела. («Скорее всего, у меня не получится сообщить вам никаких подробностей это конфиденциальная информация но, по крайней мере, я смогу сказать, что у Кевина всё в порядке».) Я думаю, не из тех ли он людей, которые согласятся ответить на несколько вопросов по фактологии, если мне понадобится ввести в рассказ копа.