На постой остановиться хотел, работу сыскать на время. Сам с гор я, а иду издалёка, долго рассказывать.
Шелег нахмурился, пожевал усы.
Ну, добро, наконец решил он. Поступай как знаешь, мы угроз чинить не будем Да крест-то есть на тебе? вдруг спохватился он. Жуга кивнул, похлопал себя ладонью по груди.
Старик совсем успокоился. Зашевелились и другие мало ли что на свете бывает!
Ну, пошли, что ль, сказал Шелег и первым направился в кабак. Остальные поспешили за ним. Илеш задержался на секунду, наклонился к Влашеку.
Слышь, ты это вставай, неуверенно сказал он, словно боялся, что тот уж не встанет. Влашек опёрся оземь дрожащими руками, поднялся на четвереньки, затем во весь рост.
И только теперь заметил, что штаны у него мокрые.
Насквозь.
* * *
Корчма была светлой, с белёными стенами и низким чистым потолком. В воздухе витал холодный табачный дым многие, вернувшись, снова закурили. Летали мухи. На столах тут и там стояли глиняные кружки с недопитым пивом. Жуга направился в угол у окна, сел за стол. Поселяне с лёгким опасением поглядывали, как он развязывает мешок. На столе появились хлеб, лук, кусок козьего сыра и короткий, с резной ореховой рукоятью нож. Харч у прохожего был свой, но деньги, видно, у него водились, что бы он ни говорил. Кабатчик, добродушный лысоватый толстяк по имени Михеш, сейчас, правда, несколько мрачноватый, подошёл к нему, когда о доски столешницы звякнула монетка.
Будь здоров, путник, сказал он. Чего желаешь?
Будь и ты, хозяин, сказал он. Почём пиво твоё?
На менку кружку налью Монета не двинулась с места. Э-э две, поспешил поправиться он. Кругом заусмехались.
Годится, одобрил Жуга. Принеси одну.
Менка скрылась в кошеле у Михеша, а перед пришельцем появилась глиняная кружка с шапкой пены и полушка на сдачу. Жуга пригубил, кивнул довольно: «Доброе пиво» и принялся за еду. Ел он неторопливо, совершенно обыкновенно, и вскоре это зрелище всем наскучило. За столами возобновились прерванные разговоры, сдвинулись кружки. Кто-то засмеялся. Забрякали кости в стаканчике.
Хлеб да соль, послышалось рядом.
Жуга поднял взгляд.
У стола стоял такой же, как и он, парень лет двадцати, с курчавой русой бородой, одетый в длинную чёрную свитку. Кружку свою он уже поставил на стол и теперь усаживался на скамейку напротив. Жуга не стал возражать, лишь кивнул в ответ.
У его нового собеседника были весёлые карие глаза, добродушное лицо и длинные волосы, когда-то подстриженные под горшок. Сложением он был покрупнее, чем Жуга, а вот в росте уступал, говорил сильно окая и вообще выглядел нездешним.
Меня Реслав зовут, продолжал он.
Жуга, кивнул Жуга.
Откуда родом будешь?
Жуга обмакнул луковое перо в солонку, с хрустом сжевал. Запил пивом. Ничего не ответил, лишь покосился на посох у стола здесь ли. Но собеседник оказался не из обидчивых.
Я сам с севера, с Онёры-реки, может, слыхал? Тоже, вот, брожу по свету. Видел я, как ты драчуна потянул. Ловко! Где волховать-то сподобился?
Где долго рассказывать, нехотя сказал травник. Да и зачем тебе?
Реслав широко, по-доброму улыбнулся.
Это можно. Ходил я в Марген, к Тотлису-магу, думал колдовской премудрости обучиться, потому как сызмальства к наукам тягу имею
Жуга так резко вскинул голову, что мелькнул в разлёте волос шрам на виске.
К магу? прошептал он и уже нормальным голосом спросил: И что у мага? Учился?
Да в учениках у него недолго пробыл, усмехнулся Реслав. Как деньги кончились, уйти пришлось. Может, ещё поглядел бы маг, оставить меня или прогнать, да приятель мой, Берти Шварц, бестолочь, даром что папаша у него богатый, взорвал всю его лабораторию на хрен. Ну, Тотлис и осерчал. Я в чудесах не мастак, но чему успел, научился, потому и интересуюсь ты тоже, гляжу, в этом кумекаешь.
Жуга слегка расслабился, черты его лица смягчились.
С гор я иду, сообщил он.
Вижу, что с гор, кивнул Реслав. Посошок, вон, твой на макушке стёртый, там, где валашка была топорик ваш горецкий А вот какого ты роду-племени, в толк взять не могу. На волоха вроде не похож. Карваши, хоть и с ведовством знаются, черноволосые, словно дёгтем намазаны. Вазуры одеваются не так и бороду носят, а у ладов серьга в ухе и ростом они пониже тебя Кто ты будешь?
У волохов я рос, Жуга отодвинул кружку, а что лицом с ними не схож не моя в том вина. Как отца с матерью звали, не ведаю подкинутый я. Старик один меня вырастил, сам травознай да заговорник был, он и учил всему, что знаю Потом пастухом был. Такое вот
А-а
Реслав помолчал, заглянул в кружку, покачал на ладони тощий кошель. Вздохнул.
Лет тебе сколько?
Жуга пожал плечами:
Я не считал, другие и подавно. А тебе?
Мне-то? Девятнадцатый идёт Ты, я слыхал, подработать хотел?
Было дело.
А что делать можешь? Грамоту, цифирь знаешь?
Какой пастух счёта не знает! Только, наверное, ни к чему это здесь. Что могу? Пасти могу, само собой. Белить-красить тоже. Дрова рубить могу, сено косить Изгородь ставить
А крышу?
Что?
Крышу крыть можешь? Меня тут хуторянин зазывал хату его наново перекрыть. Я бы взялся, да одному несподручно. Видишь, вон сидит, усатый.
Жуга печально покачал головой:
На крыше не смогу. Он похлопал ладонью по ноге. Не дай бог грохнусь, век потом не заживёт.
Реслав кивнул с пониманием.
Где покалечил-то? спросил он. Жуга закряхтел, ничего не ответил. Ну, ладно, на крышу сам полезу. Снизу-то подмогнёшь?
Надо думать А платят сколько?
Сейчас прознаем. Реслав повернулся к соседнему столу. Довбуш! Эй, Довбуш!
Через полчаса оба уже шагали вслед за Довбушем на недалёкие выселки, подрядившись работать за харчи, ночлег и десять менок на брата хозяин клюнул на дешевизну.
Стемнело. Высыпали звёзды, яркие, мерцающие в тёплом воздухе. Реслав старался не спешить, приноравливаясь к спутникам. Жуга, казалось, видел в темноте что твоя кошка, в то время как хуторянин поминутно спотыкался и поругивался. Довбуш был полноват, пыхтел, отдувался немудрено, что сам не мог сработать кровлю.
Эй, чудодей, как там тебя Жуга! окликнул он. Посветил бы луны-то нет сегодня А, пропасть Нога его попала в очередную колдобину.
Жуга задумался на секунду.
Альто-эйя, негромко сказал он. Макушка посоха вдруг осветилась синеватыми сполохами. «Эва!» ахнул хуторянин. Жуга повёл пальцами, пытаясь сделать свет поярче, но добился лишь того, что огонёк вовсе погас.
Ах, незадача. Реслав остановился. Теперь не повторишь Ну-тко, я попробую. Он забормотал что-то вроде: «Это сюда надо быть на конец, значит От Ага», затем скомандовал: «ЭтСеверерес!» и замер в ожидании результата.
Перед лицом его заплясал в воздухе на тоненьких крыльях ночной светлячок. Реслав крякнул смущённо. Довбуш хохотнул.
Появилась вторая светящаяся точка. Через миг к двум добавилась третья, пятая, десятая Вскоре перед Реславом клубилось, плясало целое облачко.
Хватит! Довольно! замахал он руками, но облако продолжало расти. От чёрт! ругался Реслав, отмахиваясь от мошкары, и лишь когда все трое добрались до хаты, махнул рукою. Сгинь! И светлячки рассеялись в ночи.
Ну, это
Да, дела, крякнул хозяин. Вы тут со своими наговорами не очень-то, не очень! И мне спокойнее, и вам охоты озоровать меньше.
Для ночлега Довбуш выделил работникам сеновал. Реслав долго ворочался, бормотал, шлёпал комаров. Окна хаты давно уже погасли. Где-то далеко стонала ночная пичуга.
Жуга, позвал Реслав. Эй, Жуга! Или спишь?
Мм Чего?
Я всё спросить хотел если у тебя в мешке одна дребедень, что ж ты на того задиру так осерчал?
Травы у меня там, сонно ответил Жуга, колено лечить, да и вообще. Я и забоялся: ну как этот дундук со злости всё повыбрасывает, денег не нашедши Можно, конечно, ещё насобирать, но ведь год на это уйдёт А зачем ты два «ре» в наговор поставил?
Реслав смущённо заворочался.
Это когда «Северерес»? Ну, эт-та навроде эха, значит. Эх, забыл, как по-научному. Ранез Ноза Чтобы сильнее было, в общем. Ах, леший! Он сел, с шорохом разметав сено. Так вот отчего светляков не остановить было!
Жуга помолчал.
Мудрёно, наконец сказал он. А цвет?
Жёлтый Как глина.
Мудрёно, задумчиво повторил Жуга.
Реслав захихикал, толкнул приятеля локтем.
Слышь, Жуга, а как ты битюга этого заставил ну, это в штаны, а? Как, а?
Не заставлял я, засопел травник. Сам он И тоже засмеялся. Смех его был тихим, словно шуршащим, но искренним. Отсмеявшись, оба зарылись поглубже в сено и погрузились в сон.
В раскрытых дверях сарая показался неясный сгорбленный силуэт, постоял секунду-другую, прислушиваясь к доносящемуся сверху сопению, и исчез бесшумно, будто не был вовсе, только ветерком повеяло. Где-то в деревне еле слышно было отсюда забрехал пёс, и всё стихло.
Ночь вступила в свои права.
* * *
Реслав проснулся поздно и некоторое время лежал неподвижно, полузакрыв глаза. Вставать не хотелось. Под высокой шатровой крышей плясали в солнечных лучах пылинки кровля была худой. «Уж не её ли мы чинить подрядились?» мелькнула беспокойная мысль, мелькнула и пропала, но намётанный глаз деревенского паренька уже высматривал прорехи вот тут закрыть нужно, и тут, и вот тут А здесь и вовсе перестилать
Потревоженный раздумьями, сон ушёл окончательно. Реслав сел, разбрасывая сено, потянулся. Зевнул. Осмотрелся по сторонам.
Жуга исчез. Примятое сено ещё хранило форму тела, но и только. «Ранняя пташка!» одобрил Реслав, подобрал полы своей свитки, подполз к краю сеновала и потянул к себе лестницу.
Жуга отыскался во дворе. Длинный, поджарый, одетый в одни лишь выцветшие штаны, он только вытянул из колодца ведро воды и теперь умывался до пояса, шумно фыркая и тряся головой. Брызги летели во все стороны. Взгляд Реслава скользнул по его спине, невольно задержавшись на чудовищном шраме такой же белёсый и рваный, как остальные, он косо спускался от шеи через лопатку и исчезал, немного не доходя до правого бока. Мышцы здесь срослись неровно, и спина казалась искривлённой. «Эва как приложило! ошеломлённо подумал Реслав. Может, и рёбра поломало Чем это?»
Сейчас, без рубашки, Жуга казался вовсе даже не худым. Мускулы его сидели как-то по-особенному плотно и ладно, жира не было вовсе он казался гибким и ловким. Реслав, коренастый и широкоплечий, как все северяне, никогда не видел ничего подобного. Заслышав шаги, Жуга обернулся.
А, Реслав! Рыжие его волосы топорщились, словно пакля. Долго спишь, скажу я тебе.
И тебе доброе утро. Куда спешить-то? Реслав тем не менее почувствовал себя уязвлённым. Вдобавок собственная одежда после ночёвки в сене показалась ему мятой и пыльной до безобразия. Стянув свитку через голову, он остался в одних портках и подвинул к себе ведро.
И то верно, согласился Жуга и огляделся. Какая крыша-то? Эта, что ли?
А? Реслав покосился на хату Довбуша. Кровля и впрямь была хуже некуда. Рядом под навесом лежала большая копна свежей соломы на перестилку. Может, и она Фс-с!..
Вода оказалась уж очень холодной. На миг у Реслава захватило дух, но вскоре он вошёл во вкус, вымылся с головой и лишь после этого напялил свитку, предварительно её встряхнув. В воздухе облачком заклубилась пыль, бродившие по двору куры в панике бросились врассыпную.
Жуга, отставив ногу и задравши голову, рассматривал из-под ладони крышу хаты. На его груди, на волосяной верёвочке висел крестик из прозрачного жёлтого камня, похожий на букву «Т» с ушком на верхушке. Реслав видел такой впервые, но камень признал сразу электрон[2]. Он приблизился и вновь не удержался покосился на шрам. Словно почувствовав, Жуга обернулся, перехватил его взгляд.
Кто это тебя так? неловко спросил Реслав. Звери?
Люди, угрюмо буркнул травник и, подумав, добавил непонятно: И земля.
А-а протянул Реслав.
Эй, работнички! послышалось за воротами. Оба обернулись.
Довбуш на телеге, влекомой серой в яблоках лошадью, привёз новый ворох соломы, остановил колымагу посреди двора, скомандовал:
Сгружайте, я сейчас! и направился в дом.
«Ганка! Хэй, Ганка!» послышалось затем. «Оу!» отозвался звонкий девичий голосок. «Еды работникам дашь, нет?» «Несу!»
Реслав сбросил под навес очередную охапку, поднял руку утереть пот, да так и замер.
Эй, ты чего начал было Жуга и тоже смолк.
Перед ними с глиняной миской в руках стояла Ганна.
Стройная, загорелая, с лентой в волосах, в простой домотканой юбке и вышитой рубашке, она была необыкновенно, чудо как хороша! Чёрная коса, небрежно переброшенная через плечо, юная грудь, так и распирающая рубашку, алые губы, а глаза Казалось, в ней было всё очарование юности в тот момент, когда в девочке просыпается женщина, и чувствовалось: ещё год-полтора и не будет краше её никого во всей округе. Реслав почувствовал, как бьётся сердце, и подумал, что ещё миг и он утонет в этих больших, широко раскрытых, васильково-синих
Ну, что уставились? рассмеялась та, поставила миску наземь, снова сбегала в дом и вернулась с ложками, краюхой хлеба и большим арбузом. Ешьте, работяги! сверкнула белозубой улыбкой и исчезла окончательно.
Дочь его? спросил Жуга, глядя ей вослед.
Н-да вздохнул Реслав. «Хороша Маша, да не наша» Слыхал я про Довбушеву дочку, но такой красоты увидеть не чаял!
А что так? Что она?
Да Балаж вроде как к ней посвататься хочет по осени. Слыхал я краем уха, что и он ей люб. Вот
Да Жуга кивнул, улыбнулся невесело. А хороша!
Истинный бог, хороша! согласился Реслав.
В миске оказалось густое крошево из овощей, яиц и лука, щедро сдобренное солью и сметаной и залитое холодным квасом. Приятели быстро очистили её, умяли хлеб и разрезали арбуз. Тот оказался красным и сладким. Реслав довольно крякнул Довбуш оказался щедрым на харчи. Жуга тем временем позвал хозяина.
Закончили трапезничать? осведомился тот.
Воды горячей не найдётся ли? спросил Жуга.
А сколь тебе?
Кружку нет, две.
Довбуш скрылся в избе, вернулся с дымящей крынкой.
На. Да не мешкайте солнце уж высоко.
Уж постараемся, заверил его Реслав и поволок с сеновала лестницу.
Жуга развязал свой мешок, разложил на доске связки сухих трав и кореньев. Заинтересованный Реслав подошёл. Тут были полынь, тысячелистник, веточки можжевельника с ягодами, костенец, остролодочник, борец Чуть в стороне лежали пижма, бедренец-камнеломка, карагана, кора с дерева и ещё много трав и корешков, названия которых Реслав не знал. Жуга налил кипятку в миску, бросил трав, положил чистую тряпицу. В крынке тоже заварил что-то тёмно-коричневое, с колючим мятным запахом. Настой из крынки выпил, а тряпкой, завернув штанину, повязал колено. На всё про всё ушло минут десять, после чего травы снова скрылись в мешке.
Ну, пошли, что ли.
Реслав приставил лестницу и полез на крышу.
* * *
За день сделали четверть всей работы. Крыли в два слоя. Реслав скидывал старую солому, киянкой подколачивал где надо стропила, укладывал новые вязки тугие, золотистые, пахнущие терпкими летними травами. Босоногий рыжий Жуга суетился внизу, подгребая солому, увязывая её в пучки и споро подавая наверх. Отсюда, с крыши, его хромота была особенно заметна.
Вечером, отужинав кашей с маслом и молоком, сдали работу хозяину и полезли спать на сеновал.
Так прошло два дня. Работа двигалась помаленьку. Жуга каждое утро и вечер запаривал свои травы. Легконогая Ганка появлялась то тут, то там, поспевая по хозяйству, и исчезала по вечерам: то и дело у ворот мелькал Балаж. Реслав часто глядел ей вослед, вздыхал; Ганка смеялась, ловя его взгляды, подшучивала над неуклюжестью Реслава, над шевелюрой Жуги. Как вскоре узнали друзья, Довбуш был вдовцом, и дочка вела хозяйство кормила кур и скотину, смотрела за домом, готовила еду. Реслав предложил было прогуляться в корчму попить пивка, послушать поселян, но Жуга отказался, и он тоже не пошёл. Был Жуга молчалив и мрачен и лишь по вечерам долго лежал с открытыми глазами и грустно улыбался.