Вот он, знак того, что Анжела предпочла именно меня. Медальон ведь ей очень дорог, и кому попало она бы его не отдала. Я приложил монетку к колену и посмотрел вдаль, на темный огромный силуэт возвышающейся горы. Представил, как мы с Анжелой, убежав ночью из дома, поднимаемся на эту гору. Собираем там огромный букет розово-фиолетовых цветов, потом сидим на плоском камне на самой вершине, взявшись за руки, и смотрим вниз, на эту красоту. Мы понимаем друг друга без слов, и даже можем полететь, если захотим. Постепенно мир внизу начинает просыпаться, первые петухи подают голос, раздается мычание коров, собаки начинают утреннюю перекличку. Край неба на горизонте начинает светлеть, луна меркнет, и мы с минуты на минуту ожидаем восхода солнца. Анжела берет меня за плечо повыше локтя и сильно сжимает.
Просыпайся, оболтус! Ты что, лунатик, что ли? Почему не в постели?
Я зевнул, протер глаза и оглянулся. Бабушка стояла надо мной и трясла за плечо. Рассвело, петух под лестницей кричал изо всех сил. Я попытался встать, но ноги так затекли, что я снова сел, застонав. К тому же ушибленная коленка больно стрельнула.
Что это с ногой? Это так вы вчера в карты играли?
Бабушка осторожно развязала бинт на ноге и осмотрела ранку.
Сиди, сейчас приду.
Она вернулась с банкой прополиса, наложила новую повязку и отправила меня в постель.
Я проснулся далеко за полдень, в доме было жарко и тихо, сонно жужжала муха на окне и тикал маятник в гостиной. Я посмотрел на циферблат начало третьего! А вдруг Анжела уже пришла?
Я выбежал на веранду второго этажа. Жаркое солнце палило изо всех сил. Внизу, в тени лестницы, сестры шумно игрались со скакалкой. По всему периметру за каменной оградой нашего сада не было видно ни души, за исключением нескольких кур.
Я испытал некоторое разочарование, но вслед за этим и облегчение. Если Анжела забыла либо передумала приходить, может, это и к лучшему? Что мы с ней будем делать вдвоем, о чем буду говорить с ней? Не все же время содержимое книг пересказывать!
Бабушка, собиравшая внизу зелень с грядки, разогнулась и крикнула мне:
Умывайся и иди за стол, сейчас приду кормить тебя.
Обеденный стол стоял под окном, я без аппетита ковырял вилкой в тарелке, время от времени поворачивая шею и выглядывая наружу. Краем глаза я замечал, как бабушка, сидевшая напротив, внимательно следит за мной.
Анжелу мы увидели почти одновременно. В той же белой кофточке, что и вчера, она неожиданно появилась из узкого переулка и зашагала по направлению к нашему дому. Высоко подняв голову, она, казалось, улыбается и смотрит сквозь стекло прямо на меня.
Я вскочил, но бабушка тут же осадила меня:
Пока не доешь, из-за стола нельзя выходить!
Проходя мимо меня, она надавила рукой на мое плечо, заставив сесть обратно. Хлопнула дверь, я вздрогнул и кинулся вслед за бабушкой. Положил руку на ручку, распахнул было дверь, но снова притворил ее, оставив узкую щелочку. Бабушка спустилась по лестнице, отворила калитку и что-то сказала Анжеле, та повернулась и ушла той же дорогой.
Бабушка вернулась и села на свое место.
Что ты ей сказала? спросил я.
Садись и доешь.
Я сел и повторил вопрос.
Сказала, что ты сегодня не сможешь никуда пойти.
Почему?
Она строго посмотрела на меня.
Потому что я ходила на почту, звонила твоей маме. Она сказала, что договорилась на сегодня с доктором по поводу твоего зуба.
Я снова вскочил.
Я должен ей все объяснить! Сам скажу!
Я наткнулся на взгляд бабушки, жесткий и непреклонный.
Она уже ушла, слова ее звучали четко и весомо, и я ей все сказала. Так что успокойся и доешь.
В голове у меня шумело от злости и беспомощности. Никогда я не чувствовал себя настолько беспомощно маленьким, словно на поводке у взрослых. Я, стоя, схватил кусок хлеба и так отчаянно стал его жевать, что надавил на больной зуб и громко застонал от острой боли, пронзившей щеку.
Спустя полчаса бабушка посадила меня на автобус, заплатив водителю. А еще через пару часов меня в городе встретила тетя, мамина сестра, но к зубному мы пошли только на следующий день. В то лето меня обратно в деревню не отправили.
Позже выяснилось, что бабушка провела целое расследование, а так как в деревне ничего ни от кого не скроешь, выяснила, где и у кого мы с Валериком провели вечер, и ужаснулась. Желая спасти меня от «распутной» Анжелы, она договорилась с мамой и спешно отослала меня в город.
Первое время презрение к себе буквально душило меня, я замкнулся в себе, заодно перестав на несколько месяцев разговаривать с мамой. Папа пытался вести со мной разговоры как с мужчиной, и кончилось это тем, что я и с ним перестал говорить. Я видел, что родители очень сильно переживают, а по утрам у мамы часто бывают заплаканные глаза, и в итоге решил пожалеть родителей, хотя и не простил им такого предательства. Как не простил и себя.
Я все прибавлял в росте, и школьный учитель определил меня в секцию баскетбола. На первых же тренировках выяснилось, что мне не под силу докинуть тяжелый мяч со штрафной до кольца. В зале при тренере ребята только ухмылялись, но в раздевалке откровенно смеялись и подначивали меня. От отчаяния и злости я начал заниматься с папиными гантельками, устраивать утренние пробежки и даже научился подтягиваться на турнике.
Весь год я хранил медальон, тщательно пряча в укромных местах, и с нетерпением ждал лета. Когда наконец в первых числах июня мы приехали в деревню и бабушка, ахая, получала городские гостинцы, я, с медальоном в кармане, постарался улизнуть и пойти к Валерику. Его всегда привозили в деревню пораньше.
Куда это ты? окликнула бабушка.
К Валерику, а что?
А то, смотри у меня, чтобы не повторилось, как в прошлом году.
Мама сказала бабушке:
Ну, мам, что ты опять?
А ты не затыкай мне рот! Небось, побольше твоего знаю, осадила ее бабушка и повернулась ко мне, чтобы ноги твоей рядом не было с этим домом на горе. Узнаю через калитку сюда не впущу.
Я посмотрел на маму, она кивнула и выдержала мой взгляд.
Валерик за год догнал меня по росту и стал смелее. С порога нагло сообщил, что рогатки нету, украли в Тбилиси.
Я сел на знакомую тахту, а он притащил новый кассетный магнитофон и стал им хвастаться. Я, не в силах больше терпеть, спросил про Анжелу.
Тю-тю твоя Анжела, залетела и чуть было не родила, ошарашил меня он. Кто-то обманул ее, что ли. Хорошо еще, родители вовремя вмешались. Но отец все равно из дома выгнал.
Пока я пытался понять, как Анжела может рожать и почему ее выгнали из дома, Валерик продолжил:
Мать месяц назад привезла ее сюда, к своей сестре, Асиной матери. Подальше от Тбилиси, он по-взрослому сплюнул, а только все равно вся деревня уже знает ее историю.
Так она, что я сел, тут, что ли?
Ну да, а куда ей еще деваться? Но я ее не видел, из дома почти не выходит. Да и из деревни никто к ним не ходит, сказал Валерик и назидательно добавил, говорил же тебе, испорченная она.
Я вскочил со сжатыми кулаками.
Я сейчас этот магнитофон об твою башку разобью!
Он посмотрел на меня и испуганно обнял кассетник.
Да будет тебе! Ну хорошо, извини, пробормотал он, такой же псих остался, не вырос вообще.
Я сел обратно, глядя в пустоту. Потом мне стало так нестерпимо жаль ее, что из глаз предательски выкатилась слезинка. Валерик удивленно хмыкнул, затем подсел ближе и неловко одной рукой обнял меня.
Знаешь, я ее как-то встретил в деревне после того, как тебя увезли. Спрашивала про тебя. Он помолчал. Грустная была.
Я встал, похлопал его по плечу и вышел из дома. На улице я разревелся по-настоящему. Шагал по какой-то улочке и руками, а затем рубашкой вытирал лицо. Я дошел до родника, умылся и выпил холодной воды, потом отошел к церкви и сел на камень, хорошо прогретый солнцем. Вечерело, день стихал, у родника никого не было. Бродячая белая собака напилась из ручья, вытекающего из родника, и подошла ко мне. Выгнув спину, она потянулась и улеглась возле моих ног. Слушая журчание ручья и затихающие деревенские звуки, я гладил собаку и постепенно успокоился. Я достал медальон из кармана брюк.
Мне показалось, что у ангела с закрытыми глазами особенно печальное лицо. Ангел, который, возможно, ошибся в той взрослой жизни, о которой я раньше не задумывался. Падший ангел, которого все осуждают и сторонятся.
Я прижал монетку к губам, потом сунул ее в карман и зашагал прямо к дому под горой. Белая собака встала и пошла за мной.
Гульнара Василевская
Сияние солнечной пыли
Ася открыла дверь и вошла в квартиру.
Максим?
Никто не ответил. Сняла пальто. Прошла в комнату. Положила сумки.
Солнечный луч пробивался через щель в темно-зеленых портьерах и разрезал комнату пополам. В нем парили и искрились пылинки. Дома никого не было. Набрала по мобильному Максима. Номер недоступен.
Она задумчиво обошла по короткому периметру комнату, свободному от антикварной мебели и книг на полу. Книги были повсюду в шкафу, на подоконнике, на журнальном и даже обеденном столах. Остановилась глазами на иконостасе части стены с фотографиями. Вот Ася маленькая сидит между мамой и папой, одна рука ее на мамином колене, другая на папином, как мостик держит. Бантик съехал куда-то набок. Асе двенадцать нос большой, глаза напуганные, пионерский галстук. Ася студентка с однокурсниками на фоне историко-архивного. Тут все улыбаются, стоят в дурашливых позах, только сдали экзамен. Каланчой возвышается ее Мася. На фотографии он смотрит на нее. Удивилась, хотя рассматривала фотографию тысячу раз: «Как ясно это было видно всегда».
Снова мама, запечатлена в три четверти, словно артистка, так художественно тогда умели снимать любого человека. «Красивая», подумала и проглотила вздох. Дальше висит фотография Теть Марины. Марина улыбается. И мама улыбается. Мама неуловимая. Возвращаясь домой, привозила вместе с запутавшимися в ее волосах запахами костра и ветра дальних странствий чудесные черепки с оборванными рисунками, которые можно было дорисовать в воображении. Марина же была своя, привычная, и пахло от нее молоком, булочками и солнечной пылью, наполнявшей «их» комнату праздником в ясные дни. В детстве Ася любила, проснувшись в такой выходной, еще долго лежать и наблюдать за танцем пылинок.
Родители Аси археологи все время мотались по раскопкам. Оседая в зимнее время в городе, они собирали вечерами и в выходные коллег, друзей, соседей, до хрипоты спорили о каких-то автократиях и хассунской культуре, пели песни под гитару. Забрав после работы Асю из сада, мама бросалась варить картошку, чистить селедку или жарить котлеты что удавалось добыть в магазине стол нужно накрыть до прихода «народа». Асю девать некуда. Комната одна, поэтому она перебывала на всех застольях. Было весело. Напевшись, Ася в конце концов засыпала у кого-нибудь из гостей на коленях.
Родители разошлись, когда девочке было двенадцать. У папы появилась другая жена. Потом и мама нашла себе другого мужчину и привела его в их дом. Вот тогда Ася уже прочно поселилась у Теть Марины, маминой старшей сестры, у которой раньше обитала только на время отъезда родителей. Когда тети не стало, комната, а следом и вся квартира с убытием соседа по коммуналке, перешла Асе по наследству.