Елена Душечкина
Светлана. Культурная история имени
Свете Онохиной, моей первой подруге, посвящается эта книга
ОТ АВТОРА
Александр ПушкинНам остается только имя:Чудесный звук на долгий срок.Осип МандельштамЧто в имени тебе моем?
В русском обществе, где знаковые элементы всегда играли важную роль, тема личного имени получила особую значимость. Носитель имени как в жизни, так и в литературе воспринимается наследником и продолжателем не только своего святого покровителя, но и литературного или исторического тезки. Этим во многом объясняется актуальность в русской жизни темы личного имени и его культурно-исторического значения. Отсюда и непреходящее внимание в обществе к вопросам антропонимики, к теории, истории и поэтике имен.
В последние годы в контекст современной науки были введены три важные имени-образа: Лиза, Нина и Вовочка. Об имени Лиза, вошедшем в русскую культуру благодаря прославленной повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» (1792), написал монографию В. Н. Топоров (1995), который показал, как в литературе на протяжении двух столетий не только формировался, но и постоянно «подпитывался» карамзинской героиней образ Лизы. Именно Карамзин задал этому образу параметры, с неизбежностью учитывавшиеся при создании всех послекарамзинских «литературных» Лиз [см.: 3321]. Книга А. Б. Пеньковского «Нина. Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении» (1999) посвящена другому важному имени-символу русской культуры имени Нина. А. Б. Пеньковский поставил перед собой иную задачу: проследить, как уже существующий в высших дворянских кругах образ Нины формирует и определяет психологические и интеллектуальные черты «литературных» Нин первой половины XIX века, задав этому имени инерцию, дошедшую, как полагает автор, до нашего времени [см.: 235]. В статье А. Ф. Белоусова «Вовочка» (1996) говорится о мужском имени Владимир, которое рассматривается автором в связи с его закономерным (как показано в работе) переходом в диминутивную (ласкательно-уменьшительную) форму Вовочка, превратившуюся в анекдотическую маску [см.: 31]2.
Отличие предлагаемой читателям книги от работ моих предшественников состоит в том, что в ней речь идет об имени придуманном, «литературном», которое только благодаря балладе В. А. Жуковского отвоевало себе равноправное место в ряду традиционных канонических женских имен. О происхождении имени Светлана в антропонимической литературе высказывались разные мнения. Одни называли его славянским, как, например, А. В. Суперанская, которая причислила Светлану к славянским именам, отражающим «характеристику человека по цвету волос и кожи» (подобно Беляне, Чернаве, Смугляне)3; другие относили его к древнерусским именам, как, например, Л. М. Щетинин, отметивший, что в 1920‐е годы древнерусское имя Светлана пережило «свое второе рождение» [375, 194]; третьи, как В. Д. Бондалетов, считали Светлану редким дореволюционным именем [44, 138]. В. А. Никонов писал: «Имя Светлана знакомо только по балладе В. А. Жуковского в святцах его не было, нет и в памятниках древнерусской письменности» [215, 6869]. И с этим мнением нельзя не согласиться.
Проблематика моей работы лежит в русле тех аспектов антропонимики, которые соотносятся с двумя комплексами вопросов. Один связан с темой имянаречения, распространения личных имен и их функционирования в обществе [см.: 33, 275302; 261, 5671]; второй касается проблемы поэтики «литературных» имен и их функции в художественных текстах. Если в первом случае исследование будет идти в рамках реального антропонимического пространства, то во втором мы имеем дело с антропонимическим пространством, воссозданным в литературе. Имя Светлана возникло как антропоним поэтический, а поэтические антропонимы, помимо номинативной функции, всегда выполняют функцию стилистическую, несут на себе социальную и идеологическую нагрузку, являясь характеристикой персонажа.
Решающая роль баллады Жуковского в судьбе имени Светлана вызвала необходимость остановиться подробнее на истории создания этого произведения и его вхождения в литературный и культурный обиход. Одно из самых известных произведений русского романтизма, баллада «Светлана», разумеется, многократно привлекала к себе внимание исследователей. Однако мой путь к этому тексту был не совсем обычным. Занимаясь в течение ряда лет русским святочным рассказом [см.: 116], я не могла пройти мимо «Светланы» как первого широко известного произведения, действие которого приурочено к святкам. Изучение жанра святочного рассказа и святочных обычаев в разных слоях российского общества убедило меня в том, что эта баллада практически сразу после выхода в свет превратилась в «сигнал» святочной темы как в литературе, так и в жизни. Ее включали в учебные книги по русской словесности и в святочные антологии; строки Жуковского использовали в качестве эпиграфов, цитат и реминисценций; баллада участвовала в городском святочном ритуале: ее декламировали на святочных вечерах, представляли в виде драматических картин и опер, исполняли в форме романса и т. д. и т. п. Выйдя за рамки репертуара образованных слоев общества, баллада «Светлана» воспроизводилась в лубочных изданиях (народных книжках), фрагментарно включалась в тексты народных драм, которые инсценировались на святках. Результатом столь широкой известности этого произведения и стало вхождение в русский ономастикон имени его героини Светланы.
Узкий (на первый взгляд) антропонимический вопрос о происхождении и судьбе имени Светлана оказался исключительно сложным и многоаспектным, в процессе исследования его истории он потребовал многих специальных разысканий. Поиск ответов нередко был затруднен самыми разными обстоятельствами литературного, исторического, культурного и бытового характера. В ходе работы к имени Светлана добавлялись все новые и новые, часто неожиданные и парадоксальные, оттенки и смыслы, меняющие, порою до неузнаваемости, образ первой и главной Светланы Светланы Жуковского.
Для того чтобы проследить культурные, социальные и географические «перемещения», которые совершило имя Светлана на протяжении двух веков, необходимо было собрать как можно более обширный материал по истории этого имени. Поскольку оно возникло как антропоним художественного произведения, самое пристальное внимание я уделяла «литературным» Светланам, героиням художественных произведений, понимая, что «вопрос о подборе имен, фамилий, прозвищ в художественной литературе <> не может быть проиллюстрирован немногими примерами» [60, 38]. «Об именах персонажей пишут много и плохо», отметил В. А. Никонов. Сталкиваясь с трудностями описания и осмысления собранного мною материала, я понимала, почему это так: теория литературной антропонимики до сих пор остается в значительной степени неразработанной [см.: 215, 234]4.
Помимо литературных текстов я использовала материалы антропонимических исследований (особенно активно проводившихся у нас в 19601970‐е годы), в которых представлены статистические данные о частотности имен в различные хронологические периоды и в различных социальных слоях. Я собирала сведения об имени Светлана от многочисленных его носительниц, интересуясь прежде всего мотивацией наречения моих информанток этим именем и собственным их отношением к нему, что помогало уточнить социальную и культурную парадигму имени Светлана в разные эпохи. Все попадавшиеся на моем пути Светланы (а такие встречи происходили в магазинах, в общественном транспорте, в библиотеках и многих других местах) всегда с готовностью отзывались на мой интерес к их имени, за что я им очень благодарна. Вполне понятно, что полученный от информанток материал по большей части относится к области семейной мифологии, но тем ценнее он оказался для меня, ибо включил в себя представления о культурной репутации имени Светлана в разные эпохи и в разных социальных слоях.
Хочется думать, что книга о Светлане заполнит брешь в культурной истории имени, о котором в 1970‐е годы крупнейший специалист по русской антропонимике В. А. Никонов писал, что «оно еще ждет своих исследователей» [215, 69]. Надеюсь также, что она будет полезной как специалистам-филологам, так и широкому кругу читателей. В последние десятилетия баллада Жуковского после долгого перерыва вновь оказалась включенной в школьные программы по русской литературе в качестве обязательного произведения, а потому рассчитываю на интерес к моему исследованию и со стороны учителей-словесников, всегда испытывающих острую нужду в методическом подспорье.
Я выражаю искреннюю признательность всем многочисленным Светланам, в особенности Светланам студенткам Санкт-Петербургского государственного университета, всегда живо откликавшимся на мой интерес к их имени и снабдившим меня разнообразной и ценной информацией. Я благодарна также слушателям моих докладов и лекций о «Светлане» Жуковского и Светлане-имени профессорам, аспирантам и студентам ряда американских университетов (Колумбийского, Мичиганского, Калифорнийского), Таллинского педагогического университета (Эстония), Даугавпилсского университета (Латвия), а также участникам конференций, на которых я выступала с изложением отдельных аспектов темы. Особо хочу поблагодарить П. А. Белоусову, Л. В. Зубову, П. А. Клубкова, С. Г. Леонтьеву, Э. М. Фридман и Т. В. Цивьян, помогавших мне на разных этапах работы над книгой и предоставивших ряд важных сведений. В течение всего периода моих занятий Светланой я пользовалась неизменной поддержкой моего мужа А. Ф. Белоусова. Без его ободрения и неоценимой помощи эта книга вряд ли увидела бы свет.
2007Глава I
БАЛЛАДА В. А. ЖУКОВСКОГО «СВЕТЛАНА» В КУЛЬТУРНОМ ОБИХОДЕ ДОРЕВОЛЮЦИОННОЙ РОССИИ
«Певец Светланы»
Александр ПушкинЕго стихов пленительная сладостьПройдет веков завистливую даль
Когда-то, по выражению В. Г. Белинского, «Жуковского знала наизусть вся Россия» [30, 303]. Гиперболизма в этом высказывании не столь много: тот слой российского общества, который принято называть образованным, Жуковского действительно знал, и знал часто наизусть. П. А. Плетнев, вспоминая об увлеченности читателей поэзией Жуковского в 18101820‐х годах, писал: «Только и разговаривали о стихах Жуковского, только их и повторяли друг другу наизусть» [244, 43]. Издания сочинений Жуковского расходились мгновенно. В течение десятилетий включенные в школьные и гимназические учебники, многие его произведения запоминались учащимися навсегда, превращаясь тем самым в язык русской культуры, знакомый и понятный каждому. «Но долгая слава суждена была только Светлане» [275, 56], которой довелось сыграть поистине выдающуюся роль в русской жизни.
Текст баллады входил в российское общественное сознание постепенно, со временем охватывая все большие и большие слои читающей публики. С первым переложением Жуковского нашумевшей на всю Европу баллады Г. А. Бюргера «Ленора» (1773), явившейся литературной переработкой мистического фольклорного сюжета о женихе-мертвеце5, русский читатель познакомился в 1808 году. Оно было напечатано в «Вестнике Европы» под названием «Людмила» и с подзаголовком «Русская баллада». Это был первый опыт Жуковского в балладном жанре. «Людмила» обратила на себя всеобщее внимание и имела большой читательский успех: «тогдашнее общество, отмечал Белинский, бессознательно почувствовало в этой балладе новый дух творчества, новый мир поэзии и общество не ошиблось» [29, 170].
«Успех Людмилы у русского читателя был восторженным и единодушным» [117, 190]6. Ею были удовлетворены, кажется, все, кроме самого Жуковского, который почти сразу после опубликования баллады берется за работу над новой версией «Леноры»: проблему создания «русской баллады» он не считает решенной. Судя по всему, поэт осознавал, что, написав «Людмилу», он не столько создал «русскую балладу», сколько, по выражению Н. А. Полевого, «старался обрусить Ленору» [245, 378].
Работа над новым переложением продолжается четыре года с 1808‐го по 1812‐й. Первый замысел («Ольга») был отвергнут, второй («Гадание») также, третий («Светлана») воплощается в жизнь7. Меняется сюжет, меняется название, меняется имя героини. Поиски удовлетворительного для Жуковского варианта идут по трем направлениям.
Во-первых, для «русской баллады» Жуковскому необходима была «национальная» тема; и он находит ее в старинном народном празднике святках. К началу XIX века святочная тематика уже успела утвердиться в культурном сознании как наиболее полно характеризующая природу русского национального характера, познанием которого так был озабочен романтизм. Правда, еще не было сказано Н. А. Полевым: «Кто сообразит все, что бывает у нас на Руси о святках, тот поймет дух русского народа» (1826) [246, 105], но святки уже описаны М. Д. Чулковым в журнале «И то, и сио», а также в его мифологической энциклопедии «Абевега русских суеверий» (1769). Уже идет на столичных сценах (и еще будет идти с большим успехом в течение тридцати лет) написанная в 1800 году на либретто А. Малиновского опера С. Титова «Старинные святки». Исполнительница главной роли знаменитая Елизавета Сандунова в сцене гадания неизменно вызывает овации зрителей [см.: 342, 48]. Тема народных святок, ставшая столь частой в литературе 2030‐х годов XIX века (Пушкин, Погодин, Н. Полевой, Гоголь, Лажечников и многие другие), витает в воздухе, и Жуковский подхватил ее. Совершенно справедливым поэтому представляется расхожее суждение о том, что Жуковский почувствовал «веяние времени»: он создает произведение на святочную тему, которое пришлось по вкусу уже подготовленной к этой теме публике. Как отмечает современный исследователь, «в грядущих спорах о балладе Светлана окажется вне придирок» [209, 1678]. «Светлана» если и не затмила «Людмилу», то отодвинула ее на второй план. В дальнейшем Жуковского в равной мере будут называть и «певцом Людмилы»9, и «певцом Светланы» подобно тому, как Бюргера в свое время называли «певцом Леноры». Белинский писал по этому поводу: «Светлана, оригинальная баллада Жуковского, была признана его chef d œuvre, так что критики и словесники того времени <> титуловали Жуковского певцом Светланы» [29, 170]10. Разработка поэтом мотивов романтической народности путем введения святочной тематики, которая и способствовала приданию балладе «национального колорита»11, принесла «Светлане» успех.
Во-вторых, в процессе поиска названия новой баллады Жуковский проходит путь от имени героини («Ольга») к теме («Гадание») и от темы снова к имени («Светлана»). Это возвращало читателя к оригиналу («Ленора») и к первой переработке его Жуковским («Людмила»), где также в заглавии стояло имя героини. Название концентрировало внимание именно на героине, святки же были фоном, оправдывающим сюжет и дающим возможность ввода этнографических сцен, ставших со временем обязательными для «святочных» произведений. Кроме того, имя героини, вынесенное в название, в дальнейшем способствовало особому восприятию баллады ее читателями: стиралась разница между «Светланой»-текстом и Светланой-героиней. Текст и героиня как бы взаимозамещались, незаметно перетекая друг в друга. Выражение А. Бестужева «прелестная, как радость, Светлана» [37, 21] может восприниматься и как восхищение светлым образом героини, и как эмоциональная оценка баллады, которую часто называли «светлой»12. Пример этот не единичный, это становилось свойством текста.