Да ты сама радости своей не видишь, сказала ей однажды Глаша, Ты не хуже других живёшь, только душа твоя всегда недовольна, оттого ты и несчастна.
Крепко задели эти слова Фотинью, ведь шибко привыкла она к тому, что завсегда её жалели да уговаривали, а не поперёк ей сказывали. И затаила она на сердце злобу, да такую, что изурочье устроила, порчу навела на свою соседку. Вслух сочувствовала Глаше, а за спиной радовалась, да ждала, когда и вовсе ей худо станет. Тьма света не любит, злой доброго не терпит.
И вот, пошла нынче Глаша к бабушке своей на могилу, поговорить, да душу облегчить, хоть и солнце к вечеру перешло, однако отправилась она на погост. Пришла, погладила рукой крест, положила пирог на холмик, цветов полевых ярких, и заплакала, стала бабушке на дела свои жаловаться, мол, не ладится в доме. Сколько так просидела неведомо, да только внезапно туча вдруг налетела тёмная, гром зарокотал, молния рассекла небо, Глаша и не заметила за своими думами, как дождь собрался. Подхватилась Глаша бежать надобно домой, поспешила через лесок. И тут ливень хлынул, такой, что ничего вокруг не видно стало, посреди белого дня тёмная ночь наступила. Что делать? Куда бежать и то не видно. Укрылась Глаша под невысоким кустом бузины. А кругом свист, вой, ветер да ливень, молнии сверкают, гром грохочет, град посыпал.
Ну, и славно, подумала Глаша, Напьётся нынче земелюшка, вон как иссохлась вся, бедолага.
И тут вдруг послышались ей сквозь шум ветра и грохот грома голосочки да шепотки, тоненькие такие, писклявые, будто смеётся кто-то. Испугалась Глаша, сжала рукой монетку, что бабушка ей завещала, умирая. И в этот миг увидела, как под потоками дождя, во всполохах молний, пляшут в хороводе крохотные человечки, росточком не больше кошки. Волосы у них во все стороны торчат прутиками, ровно у куклы тряпичной, головёнки круглые, рубашки то ли чёрные, то ли от дождя мокрые, штаны красненькие, а глазки круглые и светятся, как угольки в печи. Тут оглянулись они на Глашу, и к ней бросились. Обмерла она.
Вы кто такие? Подите прочь!
Мы грозовые человечки, отвечают те, Высоко над землёй летаем, всё на свете видим и знаем.
Ещё больше струхнула Глаша, вспомнила бабкины рассказы.
Что вам от меня надобно?
Иди к нам плясать!
Не пойду я с вами, сказывала мне бабка про вас, унесёте потом меня с собою.
А коли плясать не хочешь, так откупись, вон у тебя на шее монетка есть, она нам очень нужна.
Я отдам, а вы меня и погубите тут же, ответила Глаша, трясясь от холода и страха.
Вот ещё, за ту монетку можем мы тебе помочь.
Чем же?
А мы твою беду знаем. И кто наслал её тоже, они снова захихикали.
И кто же?
Дашь монетку, так скажем.
Берите, Глаша махнула рукой, и протянула им монетку на верёвочке, была не была, может и правда помогут, сил уже нет терпеть напасти.
Засмеялись, затанцевали грозовые человечки, схватили монетку:
Вот спасибо тебе! За твою услугу и мы тебе поможем. Все напасти твои от Фотиньи. А ежели хочешь, чтобы всё наладилось, только скажи, и мы вмиг исправим, накажем её.
Исправить-то я хочу, да только что же получается, чтобы мне свои дела наладить, нужно другому жизнь испортить?
Да ведь она-то тебя не пожалела, пусть и получает по заслугам. Всё по справедливости.
Покачала Глаша головою, опустила глаза.
Не могу я так.
Ну, так жди, коли так, пока она тебя до конца съест, уж недолго осталось.
Бросилась Глаша бежать прочь, ничего им не ответила. Бежит и слёзы по щекам её ручьями стекают, с дождём смешиваются. Вот в чём дело, оказывается, вот кто в её несчастьях виновен, а она её привечала, бедам её сочувствовала Эх, глупая. Дальше носа своего не видела.
Перебежала она через поле, вот уж и деревня недалече, а дождь всё льёт и льёт. И тут услыхала она крики, запах гари донёсся до неё. Сердце её в груди ухнуло. Припустила она ещё быстрее. А когда добежала до дома, то и увидала, что то Фотиньин дом горит, весь огнём объят. Муж её с мужиками воду из колодца носят, дом заливают, а самой Фотиньи не видать. И видит Глаша в языках пламени пляшут над домом грозовые человечки, и напевают:
Чёрному чёрное, белому белое. За доброе жди добра, за худое худа.
Захохотали и улетели прочь.
Бросилась Глаша со всех ног людям помогать, пламя тушить, да только несмотря на дождь, ничего не помогло, так и сгорел дом. А вместе с ним и баба завистливая. Даже тела не нашли, а лежал на полу посреди избы огромный чёрный камень. Всем селом отстроили мужу да девочкам новый дом, а спустя два года женился он на вдовой женщине с тремя сыновьями, дружно стали жить. Девочки её полюбили, как мать родную, от своей-то они шибко добра не видали, а тут и ласку узнали, и слово доброе, научила мачеха их и хозяйство вести, и пироги печь, и вышивать, и вязать, правду говорят, не тот мать и отец, кто родили, а те, кто воспитали. И у Глаши всё наладилось, зажили они складно да ладно. А камень тот чёрный на лошадь погрузили, да вывезли к реке, и утопили, потому что каждую грозу били в тот камень молнии и боялись люди пожара. Правду старики говорят, доброму человеку весь мир свой дом, злому и свой дом чужой.
Худая Доля
Говорят люди, что Долю свою можно лишь два раза в жизни увидеть, в первый раз, когда ты на свет рождаешься, а во второй за мгновение до своей смерти. Только вот толку от этих встреч, что от первой, что от второй никакого. Пока ты младенец, и ничего не смыслишь ещё, то и Долю свою ни о чём попросить не сможешь, ну а перед смертью и тем паче на кой она тебе? Но была, сказывают в нашем селе девочка, что Долю свою повстречала, и не только повстречала, но и изменить судьбу свою сумела. И было это так
Жила на селе семья одна, мать, отец, да дочка махонькая по имени Руся светловолосая да голубоглазая. Жили дружно да ладно, только однажды беда пришла в их дом нежданная, заболела мать, провалившись зимой под лёд, когда бельё полоскать на прорубь ходила, слегла, да и растаяла свечою восковой, сгорела, что лучина. Остались отец с Русей одни. Отец днями то в поле, то в лесу пропадает, хлеб насущный добывает, а Руся по дому хозяйничает. Маленькая она, сама росточком с табуретку, пять годочков ей всего исполнилось, а деваться некуда, надо тяте помогать. Тот с вечера всё приготовит дров для печи, корму для скотины, из погреба достанет картошки да репы, капусты квашеной, с утра печь протопит, да на работу. Дочку не будит, укроет её одеялом потеплее, закутает, поцелует в чистый лобик, вздохнёт тяжело, да уйдёт. Жалко ему свою девочку, да что поделаешь, надо как-то дальше жить, коли доля им такая выпала.
А Руся долго не залёживается. Едва в избу солнышко заглянет, да до кровати её доберётся, защекочет носик её курносый, так и проснётся она, потянется сладко, улыбнётся, после опомнится, что матушка ей только приснилась, сон это всё был, да тут же вновь закручинится, а то и всплакнёт иногда, но недолго она печалится, неколи ей слёзы разводить. Вытрет глазки кулачонками, сарафанчик свой наденет, поверх безрукавочку меховую, тятей подаренную, натянет, да примется за работу. Надо и по воду сходить к колодцу, чтобы обед сготовить, и скотину накормить, и избу прибрать. Возьмёт она своё ведёрочко, валенки обует, шаль повяжет маменькину, и выйдет во двор. А там воздух морозный, хрусткий, всё-то кругом блестит-переливается под солнцем, снеги искрятся ровно жемчуга-самоцветы, берёзки стоят в ажурные шали закутавшись, крыши домишек блестят будто леденцовые, а на окнах лучики солнечные играют. Вдохнёт Руся полной грудью хорошо! И покатится-побежит по тропочке за водицей. Бабы её жалеючи, всё норовят ведро выхватить, да самим донести до дому. Но Руся маленькая, да бойкая.
Нет! скажет, да ещё ножишкой притопнет, Я сама!
А пуще всех остальных баб Лидуха старается, ластится к Русе, заискивает. Давно она глаз на Степана, Русиного отца, положила, да через девчонку дорожку к его сердцу искать решила. Руся взглянет холодно, обожжёт льдом голубых глаз, Лидуха губы скривит, отойдёт в сторонку, пробурчит что-то под нос. А Руся возьмёт своё ведёрко, да в обратный путь отправится. И глазки её сразу потеплеют, станут ровно незабудочки голубые. Не нравилась ей Лидуха, суетная да хитрая, мордочка вострая, что у лисы, платочек домиком подвязан, глазки маленькие бегают, руки, как лапки с коготками отвернись только, тут же вцепятся, разорвут в клочья. Не надо ей такой мачехи.
Вот Грунюшку она бы взяла себе в матушки, Руся аж зажмурилась, вспомнив девушку, Ладная она, добрая, тихая такая, задумчивая. И красивая очень. Руся бы её полюбила, и слушалась бы. Очень ей не хватало тепла материнского да ласки, так и хотелось вечерком уткнуться матушке в плечо, прижаться, приластиться, чтобы та обняла её, приголубила, сказку рассказала под жужжание веретёнца, а они бы с отцом, пока лучина горит, слушали, да дивились, нешто бывает такое на свете. И тятя бы, небось, Грунюшку полюбил, она ведь, как матушка, такая же добрая и славная.
Уже и год прошёл, как маменьки их не стало. Вновь зима наступила. Стал тятя в рюмку заглядывать, на Русю поругиваться. То печь не протопит, то снег не уберёт, то муки купить забудет вовсе плохо стало в доме. Однажды не выдержала Руся, и пока не было дома отца, накинула свою шубейку, да потопала прямо в Грунин дом, та жила с матерью, бабой Варварой, аж на другом конце села. Отворила Руся калитку, стряхнула снег с валеночек, поднялась по ступеням, да постучала в дом.
Кто тама? раздался голос бабы Варвары.
Я это, Руся, пришла.
Проходи, милая, вышла ей навстречу хозяйка, Раздевайся, чай пить станем с пирогами.
Чай мне пить неколи, важно ответила Руся, У меня обед не сготовлен ещё, а скоро тятя придёт. По делу я.
Баба Варвара ажно руками всплеснула:
Детушка ты моя милая, да что за дело-то у тебя?
Отдайте вашу Грунюшку за моего тятеньку.
Груня, выглянувшая, было, из-за печки, вспыхнула, что маков цвет, да обратно за штору спряталась, а баба Варвара вздохнула тихо, слезу смахнула, обняла Русю.
Да ты моя хорошая, ты всё ж таки проходи, чаю попьём с медком да побаим.
Послушалась Руся, за стол уселась. Груня тут же рядышком, глаза опустила, стесняется, стало быть. А Руся и давай рассказывать, как тятя всё вздыхает да на долю горькую жалуется, как в избе их без мамоньки пусто стало, как самой ей тяжело, по дому-то она сдюжит, а вот приласкать-то её некому, и на улице вон дразниться стали ребятишки, кличут бабушкой Русей, потому что она только по хозяйству и хлопочет, ровно бабушка старая, а поиграть и не выходит. Насупилась Руся, губёнки дрожат, в глазках слёзки застыли. Бабушка Варвара вздохнула тяжело, головой покачала, да и молвила:
Доля-то она такая, может и доброй быть, а может и спиною повернуться. Да только ведь её задобрить можно. Только страшно это, да и увидеть свою Долю может лишь сам человек, у другого не получится.
Как же это? И где мне её искать?
А вот придёт весна, так нужно пойти тогда в лунную ночь к придорожному кресту, что на перекрёстке стоит за селом, с собою гостинца взять для Доли пирогов ли, ленточку ли, бусиков ли цветных. Как будешь идти, не оглядывайся, станут тебя окликать, звать разными голосами, лишь бы помешать, а ты иди себе, коли не станешь смотреть, так ничего они тебе не сделают, так, попужают только. Как дойдёшь до креста того, гостинец под него поклади, да крикни «Доля-долюшка, покажись, как есть». Тут-то она и покажется.
А какая же она, бабуся?
Да разная бывает, может и совой ушастой обернуться, может и кошкой лысою, может и старухой безобразною, а может и девкой простоволосою. Ты ей скажи: «Прими, матушка Долюшка, гостинец мой, а мне счастье дай».
А она меня послушает?
А это уж от тебя зависит, а иначе никак.
Попили они чаю, собрала баба Варвара Русе с собою пирогов да соленьев, сложила в корзиночку.
Ступай, милая, а я к вам завтра приду, помогу тебе по хозяйству.
Как баба Варвара ходить к ним стала, так тятя пить постеснялся, тише стал себя вести, и Русе радостнее.
А уж как пришла пора вешняя, да сады яблоневые заневестились, так дождалась Руся ночи лунной, взяла с собою корзиночку с гостинцами, загодя приготовленную, и пошла за село, к кресту придорожному. Волосы распустила, как баба Варвара велела, пояс распоясала, лапотки и те обувать не стала, босая пошла. Боязно ей, тёмно кругом, шорохи разные слышатся, шаги крадутся вослед за спиною, луна на небо выкатилась круглая, оранжевая, домишки на птиц сонных похожи, стоят нахохлившись. Как за село вышла, так вовсе тут тёмно стало, туман с реки застлался, пополз клочьями белыми, заполонил всё кругом, с лугов прохладой повеяло, а в лесу совы заухали-захохотали. Тут голос сзади раздался:
Куда ты, куда, Русюшка? Не ходи-и-и
Обмерла Руся, страшно до чего. Но помнит слова бабуси, идёт вперёд, не оглядывается. А шепотки всё окружают:
Горе, горе там тебя ждёт, не ходи-и-и-и
А Руся идёт да идёт, вот уже и крест показался в тумане. Тут вдруг голос матушки покойной позвал её с надрывом:
Не ходи, дочка, не ходи!
Вздрогнула Руся, чуть было не обернулась, да удержалась. Вот и крест. Высокий. Тёмный. Положила Руся угощение в лукошке на траву, да и крикнула:
Доля-долюшка, покажись, как есть!
Вспорхнули из травы ввысь птицы ночные, сжалась Руся в комочек. И видит из травы кошка выходит. До того тощая, облезлая, что без слёз и не взглянешь. Села она возле лукошка, мяукнула звонко, да на Русю глянула. А та своё:
Прими, матушка Долюшка, гостинец мой, а мне счастье дай.
Мяукнула кошка звонко, будто захохотала. И вдруг человечьим голосом отвечает:
Что взамен хочешь?
Матушку хочу, чтобы отец Грунюшку в жёны взял, чтобы счастье в дом вернулось!
Так то для отца ты счастье просишь. А себе что же?
А мне и того достаточно, сил моих нет больше без матушки.
Мяукнула кошка, хвостом махнула, и пропало Русино лукошко, как не было.
Лады, отвечает кошка, За смелость твою, будет тебе счастье. Спасибо, что не испужалась, пришла, да подарочком одарила. Отвернись теперь. Да не подглядывай!
Отвернулась Руся.
А теперь оглянись, велит Доля.
Открыла Руся глаза и видит стоит вместо кошки девица прекрасная, волосы русые до пят, глазки светлые, на неё, на Русю похожа.
Что же, улыбнулась девица, Будет отныне Доля твоя добрая, ступай себе с Богом, да ни об чём не тревожься. А это тебе от меня подарочек ответный.
И протянула ей колечко серебристое с камушком голубеньким, так и сверкает он в свете луны.
При себе его всегда носи, никому даже примерять не давай. А теперь иди.
Пошла Руся в село назад, как добежала и не помнит, страшно было.
А на другой день отец вдруг наряжаться стал к вечеру.
Ты куда это, тятя? опешила Руся.
Одевайся, доченька, свататься пойдём.
К Грунюшке?!
К Грунюшке, ведь ты её мне сватала? засмеялся отец, Али ужо передумала? Может другую хочешь?
Нет! Нет! Не хочу другую, тятенька!
Грунюшка согласие дала в тот вечер, а по осени сыграли свадьбу весёлую. Хорошей мачехой стала для Руси добрая Грунюшка. Матушку родную не забывать учила, на могилку к ней вместе с Русей ходила. И дом расцвёл с хозяюшкой. А вскоре родились у Грунюшки с тятей мальчишки-двойнята. Руся во всём мачехе своей помогала, дружно жили, в любви да ласке, а как мальчишечки заговорили, да первое слово «Мама» сказали, так и Руся с ними вместе Грунюшку мамой назвала. Так то и должно быть на свете добру расти, худу по норам ползти.
Иван-да-Марья
Марьянка, ты чего тут делаешь? Ты плачешь что ли? вся весёлость и улыбка вмиг слетели с Нютки, вбежавшей в хлев, чтобы схорониться тут от подружек, с которыми играли они в прятки.
Она вытерла рукавом вспотевшее личико и пригладила растрепавшиеся рыжие волосы, а затем присела под бок к своей старшей сестре. Та насупилась, отвернулась вдруг, словно стыдясь своих слёз, притихла, но недолго выдержав, разревелась вновь, рыдания душили её, она захлёбывалась слезами, и не в силах была остановиться. Уронив голову на руки, она вздрагивала всем телом, прислонившись к огромной куче душистого сена, лежащей в углу.
Марьянка, потрясла её робко за плечо Нютка, Чего случилось-то?
Старшая сестра подняла своё опухшее от слёз лицо, поглядела на сестрёнку и выдохнула:
Замуж меня выдают!
За Ваньку? ахнула от радости Нютка, и прижала ладошки к раскрасневшимся от бега, полуденной жары и услышанной новости, щёчкам.