Спустя два года после падения железного занавеса он собрал вещи и отправился в Будапешт. Мать также покинула Швейцарию, по ней не было видно, что она чего-то лишилась, и я ее нисколько не упрекал. Оба родителя внезапно уехали, но чувство, что я живу не в той стране, они мне оставили.
Я остался здесь скорее из-за лени, учился, потому что все так делали, и стал журналистом. Вскоре я уже писал о вооруженных детских бандах в Ливерпуле, спал в жилом фургоне ку-клукс-клановца высокого ранга в Техасе, мотался изо дня в день по одному из пригородов Цюриха, потому что должен был написать о групповом изнасиловании тринадцатилетней девочки, и сидел на диване того голландца, донора спермы, вместе с лесбийской парой, которая хотела ребенка. Я наблюдал, как он передал им баночку и шприц, с помощью которого одна из женщин должна была ввести себе сперму. «Пойду чего-нибудь купить! крикнул он с порога. И вам тоже? Колы? Чипсов?» на что они смущенно затрясли головой: колы? Нет, они хотели ребенка.
Да, Венгрия родина моих родителей, но мне-то что за дело? Мне было чуть-чуть за тридцать, я влюбился, и Вторая мировая война, военное преступление в отношении 180 евреев ничто не могло быть от меня дальше, чем это. У нас ведь свои проблемы, думал я: мигранты, отсутствие ориентиров, глобализация; на такие темы я писал: чрезмерное потребительство, слишком много порнографии, слишком много возможностей.
Но после того как я наткнулся в то утро на историю своей семьи, когда в газетной статье узнал двоюродную бабушку Маргит, я начал поиски и написал носителям нашей фамилии в Вене, Будапеште и Мюнхене. «Привет, писал я, мы незнакомы, но так или иначе состоим в родстве друг с другом. Вы читали о том, что, возможно, произошло? Вы об этом что-нибудь знаете?» Я погружался в личные дела тети Маргит и ее мужа И́вана, брата моего дедушки, стал читать книги о Тиссенах, об истории Венгрии, проводил дни в архивах Берлина и Берна, Будапешта и Граца и постоянно беседовал со своим отцом. Тетя Маргит вынудила меня предпринять путешествие вглубь истории, из-за нее я впервые в жизни занялся своей родословной.
Зверское убийство 180 евреев вот что приблизило меня к моей семье.
2
В один из воскресных дней весной 2009 года я впервые приехал в Рехниц, чтобы выяснить, какое отношение на самом деле имела моя двоюродная бабушка к этому преступлению. Рано утром я сошел с ночного поезда Цюрих Вена и взял напрокат автомобиль. Дорога шла через лес, мимо виноградников, но гроздья на лозах были маленькие и ягоды еще твердые. Рехниц не назовешь красивым местом всего лишь главная улица, по обе стороны которой стоят низкие домики с узкими окнами и глухими ставнями. Здесь нет центра, нет рыночной площади; и замка, который немецкий толстосум, предприниматель и коллекционер предметов искусства Хайнрих Тиссен, отписал в завещании своей дочери Маргит, нашей тете Маргит, больше не существует. Русские разбомбили его при наступлении в 1945 году, после чего местные жители растащили всю мебель, ковры и картины.
Каждый год Verein Refugius[4] устраивает День памяти убитых евреев. При въезде в Рехниц, на Кройцштадле[5], предполагаемом месте убийства, теперь здесь мемориал, поют и возносят молитвы. Призывы к тому, что это преступление не должно быть забыто, звучали и в этом году. Я стоял чуть поодаль, я же никого здесь не знал, и смотрел вокруг. Светило солнце, цвели одуванчики, трава доходила до щиколоток и была еще сырая, и где-то здесь покоились под землей 180 черепов. Массовое захоронение, несмотря на многолетние поиски, до сих пор так и не найдено.
* * *
Ясная лунная ночь с 24-го на 25 марта 1945 года. В Рехнице, в земле Бургенланд, в родовом замке близ австрийско-венгерской границы Маргит Баттьяни-Тиссен устраивает праздник для приближенных. Гестаповцы и местные нацистские бонзы, такие как гауптшарфюрер СС Франц Подецин, Йозеф Муральтер, Ханс-Йоахим Ольденбург, развлекаются вместе с членами гитлерюгенда и служащими замка, пьют шампанское. Восемь вечера. Для национал-социалистов война проиграна, русские уже на Дунае, но это не должно омрачать праздник. На вокзале в Рехнице около 200 еврейских цвангсарбайтеров[6] из Венгрии, которых использовали для строительства Юго-восточного вала[7], гигантской оборонительной линии, протянувшейся от Польши через Словакию и Венгрию до Триеста; она должна была сдержать приближающуюся Красную армию. В половине десятого местный предприниматель Франц Остерманн сажает в свой грузовик часть евреев и, проехав небольшое расстояние, передает их четырем штурмовикам из СА, которые раздают узникам лопаты и приказывают рыть ров в форме буквы L.
Венгерские евреи начинают копать, они измучены и слабы, земля еще твердая; а в замке тети Маргит пьют и танцуют. Позднее этим же вечером гауптшарфюреру СС Францу Подецину звонят по телефону. Из-за того что в зале ужасно шумно, ему приходится перейти в соседнюю комнату. Разговор длится менее двух минут. Подецин говорит: «Да, да!» и в заключение: «Гадское свинство!» Он поручает Хильдегард Штадлер, руководительнице местного Союза немецких девушек, собрать в одном из покоев замка 1013 участников празднества. «Евреи на вокзале, сообщает он им, больны сыпным тифом и должны быть расстреляны». Никто не возражает. Оружейник замка Карл Мур раздает винтовки и патроны гостям. Время чуть больше одиннадцати. На дворе перед замком ждут три автомобиля. Не всем из группы хватает места, некоторые идут пешком. Тут ведь совсем рядом.
* * *
Я позвонил отцу. «Ты знал, сказал я ему, что тетя Маргит в ту ночь была там, и ты знал об убийстве евреев».
«Да».
«А ты никогда не задумывался, что она могла быть в этом замешана?»
«Это что, допрос?»
«Я просто спрашиваю».
«Я никогда не думал, что между этим празднеством и убийством может быть какая-то связь, как с недавних пор утверждают газеты. Подожди-ка». Он закашлялся. Я слышал, как он достал сигарету из портсигара.
«Ты слишком много куришь».
«А как там малышка?»
«У нее режется третий зуб, она ползает. Почему ты с тетей Маргит никогда не говорил о войне?»
«И как я должен был спросить? Тетя Маргит, хочешь еще глоток вина? И, кстати, ты не расстреливала евреев?»
«Именно».
«Не будь наивным. Это были визиты вежливости. Мы говорили о погоде, она перемывала косточки родственникам. Гнилое семя, восклицала она, говоря о Тиссенах и Баттьяни, которые, по ее мнению, все были немного не в своем уме. Гнилое семя было ее любимое выражение. Помнишь, как она высовывала кончик языка?»
* * *
От полуночи до трех часов утра Франц Остерманн совершает на своем грузовике в общей сложности семь рейсов от вокзала к Кройцштадлю, перевозя в кузове каждый раз по 2030 евреев, которых передает четырем штурмовикам. Евреям велят раздеться, сложить одежду на краю рва и встать на колени. Подецин находится там, Ольденбург также, оба фанатичные национал-социалисты. Они стреляют евреям в затылок. Йозеф Муральтер, член НСДРП, нажимая на курок, кричит: «Свиньи, отправляйтесь в ад! Предатели!» Евреи падают как подкошенные, скатываются в ров и валятся друг на друга. В замке откупоривают новые бутылки шампанского, кто-то играет на гармонике. Маргит молода, любит веселиться, у нее самые красивые платья. Виктору, одному из официантов, бросается в глаза, что гости, в три часа утра снова появившиеся в зале, бурно жестикулируют, лица их раскраснелись. Гауптшарфюрер СС Подецин, вероятный заправила, который только что расстреливал в голову мужчин и женщин, танцует без устали.
Не все евреи были убиты в ту ночь. Восемнадцать из них пока оставались живыми. Им приказали засыпать ров землей. Работа могильщиков. Двенадцать часов спустя, вечером 25 марта, они также были расстреляны по приказу Ханса-Йоахима Ольденбурга, любовника Маргит, и зарыты неподалеку от скотобойни возле Хинтернпилленакера.
После войны против семи человек были выдвинуты обвинения в убийстве, истязаниях, и тем самым в преступлении против человечности. Это Йозеф Муральтер, Людвиг Гролль, Штефан Байгельбек, Эдуард Ника, Франц Подецин, Хильдегард Штадлер и Ханс-Йоахим Ольденбург. Но в 1946 году процесс застопорился из-за того, что оба свидетеля были убиты. Первым был оружейник замка Карл Мур. В ту ночь, 24 марта, он выдавал винтовки и видел тех, кто стали непосредственными участниками расправы. Спустя год Мур лежал в лесу с пулей в голове рядом со своей мертвой собакой, а его дом сгорел. Гильза, которую полиция нашла на месте преступления, исчезла. Вторым был убит Николаус Вайс, также свидетель преступления. Он пережил эту бойню и прятался у одной рехницкой семьи в сарае. Год спустя он ехал на своей машине в Локенхауз; машина была обстреляна, автомобиль занесло. Вайс погиб на месте.
После двух этих убийств жителей Рехница обуял страх неминуемой кары. Никто ничего не рассказывал. Молчание хранят вплоть до сегодняшнего дня. За 70 лет, прошедших после этого преступления, городок превратился в символ того, как Австрия обходится со своим национал-социалистическим прошлым. Название «Рехниц», по сути, стало синонимом вытеснения прошлого.
15 июля 1948 года Штефан Байгельбек и Хильдегард Штадлер были оправданы. Людвиг Гролль получил 8 лет тюрьмы, Йозеф Муральтер 5 лет, Подецин и Ольденбург, два основных участника, бежали. Полиция земли Бургенланд предполагала, что их прибежище вилла графини Маргит Баттьяни-Тиссен в Швейцарии, на склоне, возвышающемся над Лугано.
Венский Интерпол информировал власти Лугано телеграммой от 28 августа 1948 года: «Существует опасность, что оба они направятся в Южную Америку. Просим об их аресте». Ордера на арест были выписаны 30 августа 1948 года, однако безрезультатно.
В заключительном слове государственный прокурор Австрии доктор Майер-Мали, который должен был расследовать это кровавое преступление, сказал: «Подлинные убийцы еще не найдены».
* * *
В конце августа я поехал в Рехниц во второй раз; виноградные грозди уже созрели, деревья в расцвете лета. Я посетил Аннемарию Фитцтум, ей было 89 лет, и, по-видимому, она была последней живой участницей празднества Маргит.
«Я принарядилась, вспоминала она, мы сидели за круглым столиком в небольшом зале на нижнем этаже, и графская чета вместе с нами. Графиня Маргит выглядела как принцесса, такое на ней было красивое платье».
То и дело входили и выходили мужчины в форме, но она не могла вспомнить, как их звали. «Было ужасно шумно, так она заявила и в 1947 году прокурору во время допроса. Все пили вино, танцевали, я ничего не знала, я простая девушка, всего лишь телефонистка». Около полуночи солдат проводил ее домой, до этого графиня замок не покидала. О евреях, сказала фрау Фитцтум, пока мы ели приготовленный ею штройзелькухен[8], она узнала только впоследствии. Это ужасно.
Потом я посетил Клауса Гмайнера, лесника тети Маргит. Он последним видел ее живой. Маргит владела тысячью гектаров земли в Рехнице и каждый год приезжала туда охотиться. «Она отлично стреляла, у нее был опыт охоты в Африке. Она ужасно радовалась, когда убивала барана-муфлона или косулю, никогда не видел ее более счастливой». У нас с ней ни разу не заходил разговор о годах нацизма, сказал Гмайнер, который, как и многие здесь, восхищался Маргит. К этому преступлению она безусловно не имела никакого отношения.
«Мы были на охоте, рассказывал он о вечере накануне ее смерти, и метким выстрелом она подстрелила муфлона». Двадцать, может, тридцать шагов муфлон сделал, шатаясь, по направлению к ней, пока не рухнул, он это точно помнит. Еще он помнит, как она в тот вечер жаловалась, что так много людей просят у нее денег. «Это были ее последние слова». На следующее утро она не появилась к завтраку.
* * *
«Ну и что там, в Рехнице? Что-нибудь разузнал?» спросил меня по телефону отец. Его голос звучал устало; за несколько недель до этого перед дверью его загородного домика на озере Балатон появилась приблудившаяся дворняжка, которая не захотела никуда уходить.
«А как поживает твой песик?»
«С ним нелегко».
«Но ты ведь любишь его, правда?»
«Расскажи лучше о Рехнице».
«Люди в деревне называли меня господин граф, некоторые женщины даже делали книксен».
«Отвратительно! Это кривляние»
«Свидетели утверждают, что и муж Маргит, И́ван, тоже был на том празднестве».
«В нашем семействе всегда считалось, что он в тот вечер был в Венгрии».
«Каждый рассказывает эту историю по-своему. Семья утверждает, что ничего не знает и в поведении Маргит никогда не видела ничего предосудительного, газетам нужны заголовки о кровавой графине, а жители Рехница хотят все замести под ковер. Для них тетя Маргит святая».
«Ну и чего ты хочешь?»
3
Приступая к розыскам, я хотел выяснить, что же произошло в действительности. Я рылся в архивах, рассылал письма, читал материалы судебного процесса по делу о преступлении в Рехнице, заполучил досье Маргит, составленное швейцарской службой безопасности, и задавался вопросом, кто в нашем семействе мог хоть что-нибудь знать об этом преступлении и почему все молчали. Сколько раз я слышал, как мои дедушка с бабушкой рассуждали о давно умерших тетушках, о причудах того или иного их дяди, вспоминали о былом блеске Венгрии, когда у людей были хорошие манеры и они еще обладали хорошим вкусом. Но почему они никогда не проронили ни слова о Рехнице? Почему не вспоминали о том рве? Думается, я уловил бы тогда намек на то, где захоронили эти 180 трупов. Может быть, кто-нибудь все-таки заговорит с тобой, казалось мне, раз уж ты принадлежишь к этой семье?
Но однажды зимним вечером многое изменилось из-за совершенно случайной встречи. Я был в городе с друзьями, и в одном ресторане мы увидели знакомого, сидевшего за столиком с немецким писателем Максимом Биллером. Мы подсели к ним, разговор каким-то образом зашел о тете Маргит. Биллер уже слышал о ней, что меня удивило, и он был первым, кто напрямую спросил меня: «И при чем здесь ты?»
Графиня-нацистка, как ее до сих пор называют в газетах, и ты?
Такого вопроса я не ожидал. До этой минуты я его перед собою не ставил, ведь звучал он совершенно нелепо. «Строго говоря, ответил я Биллеру с некоторым смущением, она мне не родственница; Маргит вышла замуж за одного из членов нашей фамилии, сама она была Тиссен». «И при чем здесь я? повторил я, чтобы выиграть время. Да ни при чем. И почему ты спрашиваешь? Это же было так давно».
Задай он тот же вопрос сегодня, я бы ответил иначе. Потому что со временем мое внимание сфокусировалось на другом. Меня все меньше интересовало, что именно произошло там на самом деле; я перестал быть журналистом, который, придя со стороны, делает записи, сопоставляет факты и расспрашивает других, теперь уже речь шла лишь обо мне самом.
Я читал о различных организациях, объединяющих «внуков войны», людей моего возраста, которые из-за событий, случившихся 70 лет назад, чувствовали себя оторванными от своих корней, дезориентированными, словно они родились в вакууме. «Они унаследовали неосознанные эмоции своих родителей, читал я, и теперь пытаются освободиться от оков прошлого». Многие испытывали чувство вины, потому что не сумели помочь родителям облегчить их трудности, уменьшить их беспокойство. Я читал о чрезмерной требовательности человека по отношению к самому себе, о стремлении воссоздать целостность мира, дабы компенсировать ощущение собственной несостоятельности. Кто-то написал: «Я хочу наконец-то жить своей жизнью». Другой спрашивал: «Что же мы за люди, если родители наши молчали, все время молчали?» Я то и дело узнавал себя в подобных высказываниях, хотя ни за что не хотел принадлежать ни к одному из таких сообществ страдальцев. Я не из тех, кого привлекают группы самопомощи.