Вознесение - Деринг Геннадий Евгеньевич 6 стр.

ЛЮЦИФЕР (сокрушённо). На голову не налезают эти речи! Аврорий, живчики Чушь! Нереал!

БОДИ-БОГ (Иакову). Твой пенс по-прежнему романсы пишет?

ИАКОВ (уверенно.) А то! Под патронажем нашим. Я до сих пор Аврора регулярно навещаю. По старой дружбе, как бы да. По выходным напьется на фанерной дачке, да разведет гармонь, затянет про любовь да про удачу  тут барда нашего не трогай! Я за углом стоял намедни, канты слушал. Могёт старинушка. Я думал, что души моей ледник растопит. Романс запомнил слово в слово. (Исполняет в полголоса, с чувством.)

ИВАН-ЧАЙ

(Боди-Бог мрачнеет. Исида смахивает невольную слезу. Иаков переводит взгляд с председателя Суда на адвоката и недоумённо поднимает брови.)

ИАКОВ (с жаром). И все другие мужички-рутины ровно сидят на попе, друг перед другом менеджерят

ЛЮЦИФЕР (язвительно). О бабах расскажи, нельзя их обойти.

ИАКОВ (охотно). Можно и о бабах. Мужчины в осветлённом состоянии, не менее осветлены и бабы. На знойном страсти ложе девицы по ночам хлопочут, а по утру (Люциферу торжествующе) зелёное приходуют, сто баксов за визит! О рыжиках и слышать не желают. (Тоном ниже, деловито.) Но судьбы, конечно, разные, как номера «Шанели»: одни на содержании тасуют дни, другие на панели промышляют

БОДИ-БОГ. А про Звездаринскую Аннушку что слышно?

ИАКОВ. Победа полная, друзья! Из депрессивного Козельска, а может быть, из Мухосранска-призрака явилась девица в столицу, готовый кадр для кабака. Под стенкою Кремля, в правительственном скверике прослушала уставных лекций курс у бизнесвумен, лучших шлюх Европы. В «Национале» мастер-класс прошла и завершила подготовку на Ленинградской трассе. Раскрасила и оголила тело и так, злодейка, искусилась, что на шоссе её в память об Анке-пулемётчице не именуют иначе, как «Анка-лошаделла». Голос и слог прорезались у Анны. У рутинян поэты с композиторами через одного. В свободное от вахты время Анна сложила собственный романс, поёт его клиентам, как и положено, за бонусы особые. У ней контральто, диапазон от ре до ля.. (Прокашлявшись, поёт приятным баритоном.)

РОМАНС

Анны Звездариной

(Исида, сдерживаясь, рыдает, Боди-Бог смахивает слезу, Матфей, вскочив, не понимает, что ему делать: броситься на Иакова или утешать Мать Исиду? Иаков  само изумление. Люцифер не спускает глаз с Боди-Бога. Постепенно все успокаиваются.)

ИАКОВ (Боди-Богу озадаченно и недоумённо, вполголоса). Стиль документа чуете, Ребе? Играет в Аннушке патриотизм, нет и намёка на былое тунеядство. Прониклась дева уважением к родным могилам. Прежде она так задушевно не скулила. Стахановка и патриотка  сто процентов! Всё, говорит, пропляшем и пропьём, но флаг не опозорим! Я, Анна заявляет, сама буду мужским гормоном, если кругом кастраты! Заменой буду геройским предкам! (Иаков воодушевляется.) И я так рассуждаю, господа. При Николашках каких-то жалких 10  20 тысяч бабочек ночных порхало по Тверским и Невским. Совсем было извели полезную породу во дни Отца народов. А ныне на панелях пасутся их стада! По скромным данным Стата, не меньше ляма с гаком! Анюта у них вроде бригадира. Девчонок покупаем только через неё. Покладистые, недорогие, грамотные политически. Портрет презика накалывают, озорницы, на буфера. Народ по записи к ним. Роскошь! Досуг! И главное  всё местное, традиция, патриотизм! Все виды секса: классик, анал, орал, минет с проглотом

ЛЮЦИФЕР. А классик  это как?

ИАКОВ. Типа «бревно».

БОДИ-БОГ. Вы, оба два, сейчас же прекратите!

ИАКОВ (Боди-Богу доверительно). Я думаю, в Сенат запятить Аньку Лошаделлу, как представителя растущей отрасли. На что нам в аппарате Мараты с Робеспьерами? Пускай возглавит Анна, господи прости, всех вообще в Рутинии кастратов.

БОДИ-БОГ (листает дело). Постой, не тарахти! Я что-то упустил. Если Анюта кличет Аврория дедом, она-то кто ему? Подумай-ка!

ИАКОВ (неуверенно). Наверно, это внука.

БОДИ-БОГ. А говорил: метресса

ИАКОВ (кривится недовольно). Много людья в Тьмутаракани! Кто знает всех в лицо? Может, и внука, я не ханжа, я свечку не держал. Мне это, по большому счёту, пофиг.

МАТФЕЙ. Какая скверность! Тьфу!

БОДИ-БОГ. (Иакову). Всё изложил?

ИАКОВ (нерешительно). А как бы да

БОДИ-БОГ. Спасибо, поразвлёк. Так признаёшь вину?

ИАКОВ (горестно). Отец, ну, разумеется!

БОДИ-БОГ. И в чём она?

ИАКОВ. Я мог бы выкинуть в окно секатор. Но пожалел: вещь ценная, фирмовая, кошерная

БОДИ-БОГ. А старика Звездарина не жаль?

ИАКОВ (равнодушно). Дак Загогулин всё равно бы выкусил ему семенники. Больше бы вышло крови.

БОДИ-БОГ (задумчиво). Ещё у прокурора что-то будет?

ЛЮЦИФЕР. Заканчиваю, Ваша честь! (Иакову, не отрывая глаз от бумаг.)

Подсудимый, ответьте без дезухи и порнухи, как опустились вы до тех злодейств, которые вам здесь вменяют? Имеется в виду предательство народа и державы. Был же у вас, наверно, бог и всякое такое?

ИАКОВ (с достоинством). Не опустился, прокурор, а возведён на Небеса, и, как вы, наверное, заметили, стою перед лицом Всевышнего! (Кланяется Боди-Богу в пояс.) Спросите лучше, как я поднялся до Эмпирея? Ав owo, Господи, начну, как говорили древние, с яйца Я по натуре примитив, по-вашему, вегетатив. (Пожимает плечами.) Но был всегда мой эталон  бизнюк-рационал! (Трёт ладонью лоб, вспоминая.). С товарами гонял я караваны по Гоби, Каракумам и Сахарам Но было муторно, гумозно трястись на бактриане месяцами Великим шёлковым путем кизячным. Тропа кизячная, пески зыбучие и ужас наводящая игра фата-морганы. А выгода, увы, мала

БОДИ-БОГ. И ты об этом помятуешь?

ИАКОВ. Прошлое помню вообще прекрасно. Сегодняшнее вижу, как бы во сне Так у меня голова застрогана.

МАТФЕЙ. Врёт, как очевидец!

(Боди-Бог морщится.)

ИАКОВ (укоризненно взглянув на Матфея). Не по душе мне было и морями бичевать, мартышкою висеть на стеньгах. Всё это  макес-цорес и отстой. Так маялся, пока не озарило: товар первейший  сами деньги!!! История полна воителей, брутальных укротителей народных, с бурачной мордой и могучей пястью. Моё же верное оружие, я скоро понял, не меч и не копье, не пролетарская булыга и не крестьянская рогатина. Мои лупара и макаров, штык и приклад  бизнес-анализ и гроссбух с двойною записью. Меня в тот час испариной прошибло: каким возможно быть Пол Потом, притом без шума и без драки! Кредитовать болванчиков китайских, развратных греков ссудой охватить, надменных римлян на прямые ноги залогами поставить, стрясти простым процентом нигеров с бананов, а сложным усмирить зловредных египтян Мне надо было точно знать, кто сколько мяса хавает под ракию и «лунное сияние» и сколько в результате поеданья злаков и плодов и запивания спиртсодержащими, он производит шлаков. Особенно заботили рутины, их бедный быт, напрасный труд. А сколько мог бы даже единичный такой рутиноп кредитов подписать простых и сложных? И сколько мог бы унавозить пашни, вступив со мной в экономическую связь?! При этом миром желал я управлять не из шатра походного, как Александр, не с литерного поезда, как Лев Давидыч, не с парохода, как Никита Хрущ, не с борта лайнера воздушного, как царь Борис, где пито, пито, пито! А сидя дома в Палестине милой с любезною Рахилью и тошнотной Лией, имея, как и Соломон, кроме того отару пробных моавитянок, сидонянок, иудемянок, негусих и стадо знойных дщерей фараоновых Во мне кипели древние инстинкты, Отче, и леденел рассудок

ЛЮЦИФЕР (нетерпеливо). Оставьте женский пол! Кто был ваш бог или, скорее, идол?

ИАКОВ (рассудительно). Мой фатер, Исаак святой, не ведал грамоты. Но обстоя-тельно со мной судил о многом. Я от него узнал о боге Элохиме (кланяется Боди-Богу). Папаша напирал на то, что Элохим, и он же Яхве, он же Саваоф  ивримовский мазёвый бог  ночами бродит за шатрами босиком. А потому обязан я фекалий гадкий свой в песок лопаткою закапывать, иначе бог почтенный, измазавшись в моих отходах, замкнёт со зла отверстия во мне. Тогда-то я, в песке скрывая собственный продукт, задумался о потреблении и накоплении народов

Мамэ Ревекка была балэбостэ  хорошая хозяйка дома. Кормила падалицей и грибами старая меня и отче, я вечно у неё выпрашивал «ещё лепёшку». Что взять с нее? Слепа любовью сука к своему помёту! Я помню свой прореженный вихор и руку непреклонную её. (Возвышает голос, обращаясь к Боди-Богу.) Кто для меня был идолом, так Ты! Кого я слушал, так тебя! Чьей я гордился силою и статью, с кем чаял я когда-то (Иаков на секунду умолкает.) встать наравне то есть, конечно, сбоку петушком присесть. Винюсь, и поутру и на ночлеге я шкурные молитвы о съедобном возносил тебе. Зато, Отец, ты, в свою очередь, имел отличное жильё в моём ковчеге. Из дерева ситтим тебе построил я переносной комфортный ящик. И ты являлся мне неопалимою купиной, с небес солил густую манну, которую я ел, смешав её с грибами. Ты путь указывал из нашей нищеты в текущие млеком и мёдом страны, бежа передо мной Синайскою пустыней белёсым маревым столпом За всё шалом тебе, Папаша, за всё от меня шалом! Так продолжалось лет, пожалуй, с тысячу. Потом я потерял тебя, увы (Иаков замолкает и грустно опускает голову.)

ЛЮЦИФЕР. (Боди-Богу сухо и недовольно). Ответ зачтён-с. Мы показанья сверили и убедились в версии своей. Мы  удовлетворён-с.

БОДИ-БОГ (задумчиво). Защита, у вас имеются вопросы к подсудимому?

ЛЮЦИФЕР (мрачно). Пусть Суд попросит адвоката и обвиняемого эпических избегнуть бредней.

БОДИ-БОГ. В бреднях-то самый интерес. Ведь ты не для того вознёс мне обвиняемого на Эмпирей, чтоб я его судил, как рядового уголовника?

ИСИДА (Иакову). Вернемся к показаниям о боге

ИАКОВ (торопливо). Я не могу о Боге говорить без выделенья слёзного секрета, без горьких кличей, воплей и рыданий. (Обращаясь к Боди-Богу.) Отец, как я истории нашей с тобой избегну? Неужто сам ты всё наше с тобой забыл? Ты отвернулся от меня, едва я взял разбег. Возможно, окопавшись в Иерусалиме, ивримы не вполне по Моисееву Закону плодились и молились, однако же, когда свирепый Тит пришел под стены Храма, мы встали под единый щит  твою защиту!  и как же мы жестоко бились! Зараза, голод, неприятельские стрелы  мы всё прошли в те роковые дни. Сражались, точно львы в пустыне. Враг замостил телами нашими свой путь к святыне Иеговы. Мы бились так, что римский Хам возовопил: «Солдаты, стойте! Тушите пламя, сохраните Храм!». Но поздно! Римская сандалия в ковчег Завета засандалена. Кругом  ни одного нарочито горящего куста, кругом горело всё взаправду. Я звал тебя, Отец, покуда голос не сорвал

БОДИ-БОГ (согласно кивает, с тяжёлым вздохом). Иное мыслил Я в ту пору, иной эксперимент творил. Я был разочарован в выборе своём, признаться. А вы мне дали повод для сомнений. Вы, избранные Богом шмули, от собственного Бога сами отшатнулись, вослед язычника Ваала устремились, к наживе повлеклись, осуетились, вознеслись, разбогатели, соделались тучны, жирны, вы заболели гордостью и барышами. В упорстве злых сердец, лихвой кабальной жали ближних, не говоря об иноверцах. Нищих и вдов лишили справедливого суда, злонравие и силу провозгласили целью. Я вожделенную отвёл вам землю и первенцами называл. Вы потекли от Меня, как крысы, вроссыпь, как в поле ратники оплошные! Уды пообрезали, призвав меня, как фельдшера какого: «Хочешь  проверь!». Клялись: «В Сионе Господу всегда открыты двери!». Но клятва оказалась фарисейской. И я позволил крепость взять, чтоб сжечь лукавой веры скверну. В ту пору я мечтой другою был обуян: предполагал изгнать раба из Homo проектом «Иисус». Я к выводу тогда пришёл: уд пестовать излишне, дух надо взращивать, свободный от земного!

ИАКОВ. Мой авва! Желаешь знать, какую поимели мы науку, твоей любви лишив-шись? Ловите слов моих ушами! (Иаков горько замолкает и носовым платком осушает глаза.)

ИСИДА. Мы слушаем. Подробнее отсель!

ИАКОВ (с дрожью в голосе). Известно всем несчастное моё жидьё-битьё. Изгнанник, чужестранец, нищий, все не своё: язык, закон, харчи, одёжка. За что испанцы мстили нам? А галлы? Бритты? Подобен льву магометанин Исмаил. И коршуну  Матфей-христианин (Секретарь Матфей недовольно хмурится.) Все эти фердинанды, болдуины, торквемады, хильперики, людовики, конрады, епископы, аббаты мои достатки кровные гребли. Обрезанного по закону Авраама, несчастного Абрама под страхом сабли и пищали, схватив за пейсы, трижды окунали в воду, нередко дважды извлекая из крестильницы: «Благослови, господь, сию макрель! Не взял Абрама пест  возьмет Абрама крест!». Но как Абрама не крести, он всё звал Яхве. И, окрестившись, смелый диспут начинал, шепча под нос, что не был сыном божьим Иисус! Кто тогда знал, что Иисус был Богом?! Слезами горькими мочили мы клочки чужой земли и в этот чуждый прах отцов и дедов погребали И был порой наш плач невыносим, им трогались и палачи Там, на оставленных погостах, в Иакове твоем, Отец, свершилась роковая перемена. Я понял, осознал, что в стае хищных птиц с листом оливы голубя не терпят лёт, а в человеческих сердцах премудрость Божья не гнездует! Она лишь вертится на кончике «благочестивых» языков для оправданья зла и грязного порока. Твоя Божественная благодать давно покинула двуногих свору, и если возвратится вспять, то через тыщу лет, во всяком случае, нам её не увидеть. Увы, но зверь двуногий по-настоящему лишь демона с когтями во всемогущем Боге почитает! (В продолжении речи Иакова Люцифер не спускает глаз с Боди-Бога, следя за малейшими переменами в Его лице. Боди-Бог смотрит куда-то в точку мимо Иакова, сдвинув густые брови, охватив голову ладонями и незаметно затыкая пальцами уши.)

ИАКОВ (с напором). Не знаю, сколько раз я возносил к тебе мольбы. И получал ответ пустых небес. За разом раз я начал понимать тебя не как святое вечно сущее, а как сухую оболочку, как скорлупу, обмазанную блендомедом, как раковину перламутровую пустую. (Лицо Иакова искажается болезненной гримасой, он трёт лоб ладонью, издавая невнятное мычание.)

БОДИ-БОГ. Воды и аспирин!

(Иаков глотает таблетку и запивает её водой из поданного судебным приставом фиала, зубы его стучат о край сосуда.)

ИСИДА. Есть ли свидетели твоих блужданий в Боге?

ИАКОВ. Я благодарен за прозрение Спинозе. Мы с Барухом судьбу делили на двоих. Мы оба с Пиренеев беглецы, торговцы амстердамские. Мы раковину испытали досконально  какой из неё толк? Поделать пуговицы, амулеты, или изладить музыкальный рог? Представь себе, Отец, твою серебренную раку, лишенную твоих святых мощей, и ты поймешь сынов твоих печаль и замешательство

(Боди-Бог согласно кивает.)

ИАКОВ. Ужасный факт утраты Бога был налицо! Неверия свирепый зверь оскалился пред нами Мы плакали и ахали, но Барух слёзы лил от радости познания, а я  от страха. Хил телом, духом  Прометей, Спиноза-умник был из первых, как ты их именуешь ныне, rationalisов, он был рационалис-гений. Он веру древнюю потряс, он Тору колебал, опровергал пророков и учителей! Напрасно я пытался охладить великое чело, к вискам прикладывая оцет, он избранность евреев отрицал, тебе, Отец, он предлагал испробовать на вкус их «сладкую» судьбу Но я не Барух-вольнодумец, Я зачат и рождён был в Боге! А потому я молча слушал в синагоге проклятья другу. Когда по приговору ангелов, по слову всех святых без исключенья, с согласия тебя, Благословенный (кланяется Боди-Богу), был Барух отвергаем, отлучаем и предан осужденью Пустою оказалась раковина веры. Но, пережив эксцесс, я заново родился. Мечта, мной обретённая в песках Синая, росла во мне, как в матери мужает эмбрион (Задумавшись, Иаков, закрывает глаза и, покачивая головой, негромко декламирует):