Новое Черное Пальто - Ботева Мария Алексеевна 3 стр.

В этих экспедициях, на этих сборах мне определённо не спится. Я проснулась самой первой, выползла из палатки. И чуть не вляпалась во что-то Кому-то ночью было плохо, кого-то ночью вырвало. Точно, в кружках у моломских был совсем не чай. Ну вот, будет сегодня нам а-та-та от Льва. Начнёт своё: а я думал, порадуете старика, а вы на мои седины Ну, в таком роде что-нибудь, как что не так он вспоминает о сединах. Хотела бы я знать: где на его лысине седины? Всё хорошо в нашем учителе, и громкий голос, и рыжие ботинки, только не седины, пожалуй.

Я взяла лопату, подцепила это тошнилово вместе с землёй и утащила под ёлку. И причитать никто не будет с утра. Воттак.

Вот кто будет рисовать!

Боги мои, случилось внезапное: Лев нашёл находку! Ну, так это называется, когда кто-то обнаруживает в земле что-то редкое. Утром он нашёл такое в земле и закричал, как жираф. Не знаю, может, и не как жираф, но мне хочется думать, что именно так они и кричат.

Мы завтракали, он разглядывал землю всё как бывает на этих слётах. Короткое время работы, маленький раскоп. И вдруг крик!

 А-а-а-а! Детишки!

Все подскочили и побежали к историку. Ирка подавилась, её Губач по спине немного постукал и тоже побежал. Со всех сторон, от каждого костра бежали люди к нашему раскопу.

Лев стоял с поднятой вверх рукой. Правой, кажется. Это неважно, а важно, что в руке у него было что-то крохотное, цвета земли.

 Ну?  спросил Дизель,  Что это?

 Я не знаю,  сказал Лев,  но это находка.

 Что тут у вас?  спросил Михал Василич из Моломы.

 Находка!  сказал Дизель.

 Да ну! Покажите!

Лев передал ему своё сокровище. Михал Василич повертел его в руках, потёр пальцем, понюхал. И сказал:

 Угу. Где было-то, покажи!

Лев наклонился, стал рассказывать:

 Вот тут я смотрю что-то должно быть, чуйка, понимаешь, включилась с самого утра. Должно что-то быть, и всё. Смотрел-смотрел точно! С кистью подошёл, только раз провёл выпало!

 Ага. Ну, рисуйте теперь, чего. Через час викторина.

Как-то сухо сказал моломский учитель, без огонька. Может, позавидовал? А у нашего Лёвушки глаза просто горели.

 Детишки-детишечки!  сказал он и вылез из раскопа,  Хоть кто-нибудь из вас взял карандаши и бумагу? Сможете ли хоть приблизительно нарисовать?

Все молчали.

 Снова мне придётся. Детишечки, всем вы хороши, только вот рисовать никто не умеет.

 Катерина умеет!  сказал Дизель.  Ты же умеешь, да?

 Да я же так. Не очень,  ответила она.

 А тут очень и не нужно. Главное точно нарисовать.

 Может, сфотографировать?  спросила Катерина.

 Обязательно! Но и нарисуем тоже! И даже в первую очередь!  кричал Лев.  Боже мой, какое счастье! Наконец-то у нас будет рисовальщик!

И он полез в палатку за миллиметровой бумагой и карандашами. Потом вылез и начал объяснять Катерине, как нужно нарисовать, что должно быть обязательно изображено. Таким голосом он это говорил, будто упрашивает. Сто лет я знаю этого человека, нашего учителя, а ещё ни разу не слышала, чтобы он кого-то уговаривал. Стареет, что ли?

Мы пошли на викторину, а Катерина осталась в раскопе измерять расстояния рулеткой, рисовать. Лев был с нами и не с нами. То и дело он срывался с места и бежал смотреть, что там у новенькой получается. И вдруг закричал:

 Да-а! Моя ты красота! Ура!

Мы проиграли в этой викторине, немного, но всё же. Наша слава непобедимых львят была сокрушена. Но Лев Ильич не обратил на это никакого внимания: конечно, у нас же была находка.

 Наконец-то у нас появился художник,  говорила после викторины Ирка,  Шишкин.

 Репин,  ответила ей Дарико.

И они засмеялись. Понятно, не будет новенькой житья от наших девчонок.

 Точно Лев Ильич сегодня «Бабайку» вечером споёт. Вот увидишь,  сказала Ирка.

И правда, у нас был фантастический вечер у костра, нереальный! Эту «Бабайку» Лев спел раза четыре! И каждый раз говорил:

 Дети! Эта песня 16+! Не слушайте её!

И мы все кричали во всё горло. Все, кто приехал на слёт:

Всем было весело, Дизель только что-то грустил. Я спросила, чего он хмурый. Он только покачал головой. Ладно, захочет сам расскажет.

Когда я ушла спать, песню начали в пятый раз.

Сенсация

Шумно как было на этом собрании, просто невозможно. Не люблю шум, сборища, толпняк этот тесный. Лёвушка с самого утра в понедельник повесил объявление на доске с расписанием:

«Сенсация» была написана красным маркером. А все остальные слова чёрным. Сразу заметишь. Такие бумажки висели на каждом этаже, на лестницах. Ещё была на буфете. На решётке гардероба. Только там было добавлено: «Не уходи! Поспеши на собрание!»

Целый день Лев гонял по коридорам, будто ему кто придал ускорение, глаза его сверкали, лысина блестела, а редкая поросль топорщилась во все стороны. А за ним так же быстро гоняли и Дизель с Губановым. И были примерно в таком же состоянии: растрёпанные, быстрые и счастливые. Конечно, это же они были рядом с историком, когда нашлась находка, это же они помогали ему!

На собрание в актовый зал пришло столько народу чуть не полшколы. Девятые, восьмые, десятые классы. Не полностью, конечно, но очень много людей. Гам, как я уже сказала, стоял невообразимый. Вообще-то за время учёбы в школе и не к такому привыкаешь, но за лето я успела немного передохнуть от шума и гула, поэтому мне так не нравилось. Придётся заново приспосабливаться к массовке. Хоть бы скорее вышел Лев, рассказал всё. Разумеется, я и так знаю, что он скажет. Но просто охота лишний раз послушать нормального человека.

 Детишечки!  крикнул он.

 Мы!  кричали ему.  Мы!

 Что там?  спрашивали одни.

 Слушаем!  говорили другие.

Это лишь то, что я смогла разобрать. Остальное неразборчивые фразы и голоса. Бултыхаются и плещутся, в стекло бьются.

Лев Ильич поднял руку, снова сказал:

 Детишечки!

И так стоял, пока в зале не стало тихо.

 Вот что я могу вам сказать, вот какой поделиться радостью,  говорил Лев уже спокойным голосом,  но сначала отчёт о слёте.

Зря он так. Лучше бы обрадовал сразу. Вот чего не хватает нашему учителю тонкости в работе с людьми. Все заёрзали, заговорили вполголоса. Лев снова поднял руку, и все второй раз замолчали.

 У нас три достижения. Во-первых, наша команда заняла второе место.

 Фу-у!  закричали в зале.  Облажались! Фу-у! Неудачники!

 Во-вторых, мы произвели разведку и прикидку на следующие экспедиции. В процессе разведки была найдена находка!

 Ура!  закричали все.  Находка! А-а-а!

Кто-то даже засвистел, но, когда директор привстала со своего места, тут же перестал. Все замолчали.

 Расскажите подробнее, Лев Ильич,  попросила она, видимо, чтобы два раза не вставать.

 Ну что я могу сказать? На первый взгляд ничего особенного в этой находке нет. Маленький предмет, в земле. Вот он, лежит теперь на моей руке. Но на второй взгляд, когда мы аккуратненько отмыли его в воде, нам открылось чудо!

 Да ну!  крикнул кто-то на последних рядах. Очень вовремя крикнул, потому что Лев Ильич надулся от важности своего сообщения и чуть не вылетел в окно, как воздушный шар. А от этих слов он сдулся обратно.

 Да!  ответил он.  Да-да, чудо. Это находка эпохи бронзы! Если подобные находки повторятся, мы сможем с уверенностью сказать: в Никульчине жизнь цветёт ещё с самых древних времён. У нас жили древние люди! Ура!

И все снова закричали, захлопали, засвистели, направились к выходу. Очень быстро направились. Всем хотелось погулять в последние тёплые дни на выходных обещали перемену погоды, холодный ветер.

 Но это ещё не всё,  сказал Лев Ильич.

В это время на сцену вышла Наталья Олеговна, директор, и сказала:

 Внимание всем!

Вот не люблю, когда говорят так. Нет бы там «внимание, все», так нет всем внимание.

 Внимание,  повторила директор,  завтра, во вторник, объявляется субботник по уборке территории. Все слышали?

Но почти никто уже не слышал в зале становилось всё меньше и меньше людей, всё тише, слава богам. Остались только мы, те, кто был на слёте, наш «Юный археолог». Директор сползла со сцены.

 В-третьих,  тихо, только для нас почти прошептал Лев,  в-третьих, я поздравляю нас с приобретением художника. Отныне во все экспедиции мы берём с собой Катерину. Правда?

 Ну-у,  говорит она,  ну-у. Это очень неожиданно. Можно подумать?

 Думай,  ответил Лев Ильич,  следующее занятие в четверг, если кто не помнит,  спрыгнул со сцены на пол и ушёл из зала. Вот такой он стремительный.

 Что тут думать?  спросил Губанов Катерину и постучал себе по лбу.  Кого ещё Лев так запросто пригласит в экспедицию? Ты понимаешь?

 Ничего, пусть девочка подумает,  сказала Ирка,  только хорошенько. А то нам второй такой, как Галка, не нужно.

И вышла из зала.

 Чего это она?  спросил Дизель.  Какой такой? Ты-то тут при чём?

Молочный брат

У меня что-то с лицом меня никто не любит. Ну, кроме самых близких. А особенно Ирка не любит, терпеть не может. Говорит, что признаёт только совершенство. Или хотя бы того, кто к этому совершенству движется. Все наши девчонки попадают в эту категорию и почти все парни. А я из другой системы координат. От красоты, ума и нормального характера я настолько далеко, что можно даже не пробовать встречаться с ними. Мы никогда не пересекаемся, примерно как параллельные плоскости, но только по-другому. Сомневаюсь, что вообще кто-то знает, как нас совместить. Во всяком случае, так можно подумать, если всерьёз слушать Ирку. У меня не получается не всерьёз. Она недели не может прожить, новый изъян во мне находит. И оказывается права, вот в чём дело.

Прихожу домой расстроенная, что-нибудь ем. Почти всё ем, мало чего остаётся. Вот и толстая. Вечером мама спрашивает:

 Что, опять Ира? Рассказывай.

И я говорю:

 Я толстая.

 Допустим, просто крупная, но это израстётся, вот увидишь,  отвечает она.  Что ещё?

 Мало, что ли?

Мама молчит.

 У меня противный голос,  продолжаю я.

 Совершенно милый голос,  говорит мама,  я, когда его слышу, всегда радуюсь. Звони мне почаще.

 И ещё у меня круги под глазами.

 А вот тут я соглашусь!  вдруг соглашается мама.  Но это исправимо. Просто не сиди по полночи у компьютера.

 Ну мам!

 И Ирку свою не слушай.

И так мы каждый вечер. Я всё про Ирку ей рассказываю, моей бедной маме то есть, всё, что мне Ирка говорит. На мамином месте я бы уже кого-нибудь из нас начала бы убивать. Меня или Ирку. Лучше Ирку, конечно. А она ничего, слушает каждый день.

 Не обращай,  говорит,  внимания.

Она всегда мне советует не обращать на что-нибудь внимания. Ещё с того возраста, когда я не могла выговорить слово «внимание», а говорила приблизительно: мань-манья. Нечего возразить, разумеется, не стоит обращать внимание на Ирку. Всё тлен и мрак, мама права. Ноу меня не получается.

После уроков я спускаюсь по лестнице и думаю, что сейчас приду домой и съем половину батона! С молоком. Никому не нравится молоко, я знаю, а мне нравится. И хлеб давно никто из наших девчонок не ест, чтобы не поправиться случайно. А я ем. И внимания ни на кого не обращаю. Мань-манья! Может, маме позвонить?

 Мне некогда,  говорит мама,  я тебе рада, но совсем не могу говорить, вот поляки в дверях, целую, пока,  и кладёт трубку. Вечно эти поляки. Мама работает бухгалтером. Их фирма покупает в Польше рождественские украшения: венки, светящихся ангелов, санта-клаусов в красных ботинках. Как ни позвонишь, у неё каждый раз поляки в дверях стоят. Удивительно.

Был бы рядом Федька рассказал бы что-нибудь. Пусть ерунду, главное, весело. У него почти всё выходит смешно. Я имею в виду, когда он рассказывает, оказывается, что даже на самом скучном уроке (это химия) у нас бывает прикольно. У Льва тоже так. Везёт же людям, а я вот этого сама не замечаю. Но Федьки нет, он как раз погнал в химический кабинет расспросить про опыт с серой. Или не с серой? Вот упёртый. Сказал, что будет в медицинский поступать, а там нужна химия. До медицинского ещё три с лишним года, а он уже органические соединения изучает, мы до них только к десятому классу доберёмся. Точнее, это они доберутся, я уйду в училище какое-нибудь. Ну пусть изучает себе.

У гардероба стояла Катерина, копалась в своей сумке. Лицо красное, волосы белые непередаваемо. Ирка бы обязательно остановилась полюбоваться картиной.

 Ты чего?  спросила я. Надо же было что-то сказать.

 Похоже, ключи забыла. Мама сегодня выходила после меня, я и не запирала дверь.

 У вас там что-то запирается? Я думала, так, проходной двор.

 Запирается.

 Позвони маме.

 Она в техникуме, как раз сейчас лекция идёт. И трубку не возьмёт. Приедет часа через три.

 Тогда пошли ко мне,  говорю.

 Правда?

 Ну! Я тут рядом, в семи шагах.

И мы пришли ко мне. Для начала спустились погулять с Маркизом. Я думала, выбегу с ним на минутку, вернусь, но Катерина отправилась со мной. И мы дошли до сквера. Давно пёса так не радовался! Одной мне лень с ним долго ходить, а за компанию хорошо. Да и вообще всё было нормально, мы поели, поучили геометрию. Потом я вышла из комнаты, поставила чайник, слышу Маркиз лает. Королевский пудель голосина у него! Захожу, а там Катерина стоит ногами на кровати моей, закрыла лицо руками. А пёс лает, на неё смотрит. Я его успокоила, больше он не лаял, но Катерина всё равно боялась, ходила по стеночке. Позвонил Федька, говорит:

 У тебя, что ли, Маркиз орёт? Я сейчас по лестнице поднимался.

 Да ну его, балбес совсем. О, тебе привет от Катерины, кстати, вот она машет рукой,  она в самом деле махала, но, кажется, не Федьке, а мне, потому что Маркиз опять начал к ней ближе подходить.

 Сейчас приду к вам, только булку слопаю. С молоком.

 Ты уверен?  спросила я, но он уже не услышал, положил трубку. Дело в том, что он страшно матерится, когда не в школе. И не на раскопе. И не дома. Когда у меня, тогда почему-то он сильно матерится.

Я телефон на стол положила, Маркиза приструнила, сообщила, что сейчас Дизель придёт.

 Это он звонил?  спрашивает Катерина.  Я ему привет передавала?

 Ну.

 Слушай Он твой парень, что ли?

 Хо. Парень. Брат.

 Как брат? А почему у вас

 Молочный. Только ты не говори никому, ага? Никто не знает.

Не знаю, зачем Катерине вдруг сказала. Случайно вышло.

Федосья

Придётся тут прерваться, чтобы рассказать о Дизеле. Как так вышло, что мы с ним вроде брата и сестры, а на самом деле совсем не родственники. Зато у нас дни рожденья близко и мамы наши лежали в одной палате в роддоме. Ну и живём мы в одном подъезде. Долго рассказывать, и зачем я только проговорилась Катерине? Много слов, не люблю, когда много слов.

Когда Федька родился, мне было уже два дня. Но росла я не очень, ела плохо. Ау мамы было много молока. И она делилась им с тётей Аней, для Федьки. Так мы и выросли на одном и том же мамином молоке. В детском саду и в школе мы всегда были вместе. Только он крутой, а я ну, так. Со мной никто почти не разговаривает, на переменах могут поболтать, но не больше. Да и мне не очень интересно с одноклассниками. Ну и не с одноклассниками тоже. Вообще мало что интересно в этой жизни, разве только археология. И то если бы не Лев, то я бы об этом и знать не знала. Не представляла бы даже. Домой я всегда иду одна. Или с Дизелем. И мы в одно время по утрам из дома выходим, так что и в школе появляемся одновременно. Всегда. Если бы не Федька, то моя жизнь была бы уж совсем мрачной и тленной. А было же и другое время, понормальнее. С Иркой мы не то что на переменах, а и после уроков разговаривали, и в бассейн вместе ходили. Идём из бассейна по темноте, купим в пекарне по булочке с корицей красота. Идём, смеёмся. Дружим. Но это раньше. Тогда и все остальные на меня смотрели не как сейчас. А обычно.

Кажется, я всё рассказала про Дизеля. Не всё, конечно, но чувствую, что больше нечего говорить. То есть слов про него почти не осталось. Странно, а я бы могла рассказать очень много. Это примерно так же, как я писала сочинение про маму. Написала на тройку, и то мне оценку завысили. Я там только и смогла выдавить из себя, что мама красивая, добрая и вкусно готовит. Ну и рецепт маминых фирменных сырников.