Впрочем, куда больше Роберта успокоило то, что, по мнению отца, письмо вряд ли связано с возможным допросом по поводу Аннина процесса, поскольку Префектура учреждение сугубо административное и на судопроизводство, работающее самостоятельно, влияет лишь косвенно. Отец считал письмо скорее чем-то наподобие дипломатического паспорта, который обеспечит Роберту доступ в важные инстанции.
Роберт сказал, что вскоре, мол, на месте узнает, чего ради он здесь. Непонятно только, с какой стати отец находится в здешних затхлых подвалах среди этого странного общества.
Что это за люди? громко спросил он. Та малая часть города, какую я видел, своими руинами напоминает место, пережившее землетрясение или войну. Что тут происходит?
Ты давно здесь? поинтересовался отец.
Только что приехал и как раз думал поискать жилье, а угодил сюда.
Раз ты только что приехал, с некоторым превосходством сказал отец и на миг выпятил нижнюю губу, то покуда не знаешь, что жизнь, так сказать, проистекает под землей. Это вопрос привычки.
Подробного разъяснения Роберт не получил, так как раздался пронзительный звон будильника. По этому сигналу едоки вскочили и всем скопом ринулись к выходу, где возник затор, поскольку проем был слишком узкий. Роберта оттерли от отца, они даже не успели договориться о новой встрече. Затем его подхватил людской поток, который, словно вязкое тесто, медленно протискивался по коридору.
Лишь немного погодя, когда они миновали несколько ответвлений коридора, ему удалось выбраться из толпы. Таблички с непонятными буквами и цифрами указывали в разных направлениях. Он пошел наугад, в надежде, что выбранный путь выведет его из лабиринта наружу. Но всякий раз, когда он пытался обратиться с вопросом к кому-нибудь из спешащих прохожих, тот отрицательно мотал головой, словно занятый куда более важными вещами.
II
Неожиданно Роберт очутился на свободном пространстве, окруженном невысокими домами. Хотя с виду они не отличались от домов возле фонтана, от них все-таки веяло духом многолетней обжитости, создающимся в ходе поколений. Во многие уцелевшие фасады тут и там были вмурованы каменные блоки и остатки колонн давних построек. Сама площадка вымощена обветшалыми каменными плитами, кое-где еще угадывался геометрический орнамент мозаики. В стыках плит разросся мох, а кое-где из трещин торчали пучки сожженной солнцем травы. Несколько плит, вероятно, не так давно убрали и на их месте разбили узкие искусственные цветники. Истоптанные ступени вели к свободно стоящей полукруглой арке, которая некогда, вероятно, была частью портала старинного дворца.
В обширном пространстве этого давнего дворца вдоль и поперек возвели ряды домов, расположение и конструкция которых определялись планировкой залов и мощными дворцовыми сводами. Высокие оконные проемы были почти целиком заложены, превращены в узкие щели, крошечные балконы висели в воздухе, точно открытые птичьи клетки. Полы и лестницы из благородного камня составляли странный контраст с убожеством более поздних построек. Ничто не мешало пройти низкими галереями меж домов, чтобы уже вскоре оказаться в новом дворе. В резком сиянии небес светлые поверхности набирали яркости, а тени мрачности.
Сам старинный дворец, вероятно, имел форму прямоугольника, подобно всякой укрепленной твердыне. По линии последних домов можно было прикинуть размеры давнего сооружения. С трех сторон оно примыкало к остальной городской территории, а с четвертой, северной, граничило с бездорожной пустошью, круто уходящей вниз, к галечному руслу большой реки той же, какую Роберт пересек по железнодорожному мосту. И там, где изгиб ее русла подходил к городу ближе всего, располагался дворец, а ныне причудливый комплекс, воздвигнутый на его месте: городская Префектура.
Во всех этих соединенных между собой постройках, в аккуратно разгороженных, похожих на соты комнатушках нижних этажей сидело за мраморными столами множество мужчин и женщин. Одни сортировали бумаги, помечая их определенными значками или снабжая штемпелем. Другие, приложив палец к носу, готовили документы, листали толстенные папки, которые доставали из стальных шкафов. Нередко папки со списками и формулярами передавали от стола к столу, и каждый извлекал или, наоборот, подшивал какую-то бумагу. Происходило все по давным-давно отлаженной схеме, ни особого рвения, ни заметной увлеченности не наблюдалось. Когда эти мужчины и женщины поднимали глаза от бумаг, в их чертах обнаруживалась только пустая серьезность. Внушительную отрешенность гладких лиц подчеркивали похожие на тюрбан зеленые головные уборы. Поверх одежды все носили форменные халаты в серо-желтую полоску, маскировавшие разницу полов. Правый рукав каждого из чиновников украшала нашивка, сообщавшая о значимости и ранге его должности. Между отделами непрерывно сновали курьеры, чья деловитость придавала безмолвной суете что-то бестактно-болтливое.
Немного погодя Роберт остановил одного из курьеров, предъявил письмо Префектуры. Курьер бросил взгляд на шифр вверху бумаги, скрестил руки на груди и сказал Роберту следовать за ним. Через проем в стене они вышли на безлюдную площадь, на длинный голый двор, в конце которого находилась довольно большая постройка. Там провожатый усадил Роберта в вестибюле и попросил подождать. Затем другой курьер провел его в приемную Верховного Комиссариата городской администрации. И пол, и кресла, и столы были здесь из пестро инкрустированного мрамора.
Холодная торжественность комнаты, где Роберта без объяснений оставили одного, конечно же, возымела свое воздействие. Нервное напряжение ввиду предстоящей в скором времени встречи с Префектом или с кем-то из его штаба, от которой зависело его личное будущее, нарастало с каждой минутой ожидания. Он нетерпеливо барабанил пальцами по краю стола. Ничего не происходило; время замерло. Оно опять сдвинулось с места, только когда Роберту велели через узкую боковую дверцу войти в кабинет Комиссара.
Высокий чиновник прошел навстречу Роберту почти до порога. Он тоже был в полосатом халате, и глаза Роберта, покуда толком не освоившиеся со знаками на нашивках, не углядели отличий от всех прочих чиновников, вплоть до мелкой сошки, то бишь курьеров. Ну разве что он, согнув руку в локте, держал свой зеленый тюрбан под мышкой, демонстрируя голый череп, тщательно выбритый на манер азиатских сановников. Чиновник почтительно поздоровался, усадил Роберта в мраморное кресло тот с удовольствием отметил, что оно устлано подушками, после чего направился к большому письменному столу и занял место напротив Роберта, укрывшись за стопками бумаг и всевозможных канцелярских принадлежностей. Роберт обратил внимание на микрофон и динамик.
Господин Префект, начал Верховный Комиссар звучным монотонным голосом, в котором сквозила усталость, господин Префект просил меня принять вас, милостивый государь. Спасибо, что вы последовали нашему приглашению. Обратились мы к вам по двум причинам. Во-первых, в административном порядке у нас появилась вакансия, которую, как мы полагаем, должен занять наилучший кандидат. Во-вторых, по нашему впечатлению, вы, господин доктор Линдхоф, по сей день не имели возможности надлежащим образом раскрыть свои природные способности. Или я ошибаюсь?
Можно и так сказать, ответил Роберт. Почти пять лет я проработал вспомогательным научным сотрудником в Институте исследования клинописи. Но с тех пор как в связи с повсеместным сворачиванием культурной деятельности институт был вынужден закрыться, я работал только для себя, только вот на отклик рассчитывать не приходится. Не говоря уже об экономических трудностях как свести концы с концами.
Комиссар кивнул:
Ваши обстоятельства нам, разумеется, известны. Однако интересующая нас область исследований относится не к узкому аспекту прошлого, как ваши аккадские штудии касательно «Эпоса о Гильгамеше», а к широкой, я бы сказал, покуда вполне конкретной эпохе минувшего. Речь о той зоне, где жизнь стоит на пороге прошлого. И ваша задача, господин доктор Линдхоф, запротоколировать определенные процессы и явления, прежде чем они канут в забвение.
Благоговейно слушая, Роберт слегка наклонился вперед.
Стало быть, сказал он, меня ожидает здесь пост хранителя.
Нет большей ценности, продолжал Комиссар ровным сухим тоном, словно читая доклад, нежели человеческая память. Жизнь индивида коротка и зачастую предоставляет недостаточно пространства развитию его судьбы. Многое у людей остается непрожитым, не находит выражения. Потому-то существование их несовершенно. Он кашлянул. Истекающее в эту минуту уходит вместе с нею в небытие. Искусство же, как мы его называем, есть живое предание, живая традиция духа. Храмы и статуи, картины и песнопения они остаются в веках, переживают человека и народы, а наиболее верно духу служит написанное слово. Не будь записаны «Эпос о Гильгамеше», песни Упанишад или поэмы Гомера, «Дао-Дэ цзин» или «Божественная комедия» назову лишь некоторые из старинных шедевров, мир человека по сей день не отличался бы от мира муравьев.
Верховный Комиссар умолк, испытующе посмотрел на Роберта. Тот выслушал его слова скорее как лавину мыслей, не вникая в подробности. Бесстрастный тон, будто речь шла о самых естественных на свете вещах, привел его в огромное волнение. Мало-помалу он оторвал взгляд от Комиссара, вгляделся в задний план, где за широким дверным проемом находился балкон. Его обрамляла невысокая каменная балюстрада, открывающая вид на раздольные дали. Просторной дугою раскинулся горизонт, а в глубине островами поднимались из серебристой дымки голые горные кряжи. В одном месте взблескивали огненные крапинки, вероятно оконные стекла какой-то постройки на них падало солнце, и они отражали его слепящий свет. Голова и плечи Комиссара вписывались в проем, так что он казался этакой восседающей на престоле фигурой святого с огромной средневековой картины. Отбрось он тень, и она объяла бы небо и землю.
У меня такое чувство, сказал Роберт, будто высказаны мои собственные мысли. Они прекрасно мне знакомы, только вот я никогда не умел с такой легкостью облечь их в слова.
Надо понимать это как согласие? спросил Комиссар. Вы готовы к работе, какую мы намерены вам поручить?
В некотором замешательстве Роберт сказал, что пока толком не представляет себе эту работу, и в ответ услышал, что городская администрация надеется заполучить его на пост Архивариуса и Хрониста.
Ваша задача, пояснил чиновник, не только записывать обычаи и особенности нашего города, но и прослеживать судьбу его жителей, чтобы в словесных образах запечатлеть все, что на пользу общему опыту.
Пост независимый, добавил он, доктор Линдхоф волен по своему усмотрению решать, что именно достойно изучения и сохранения. Можно разве что порекомендовать ему ознакомиться с коммунальной литературой последнего столетия. Свои служебные помещения он найдет в здании Старых Ворот.
Роберт выразил удивление, что на этот пост не предпочли человека, который живет тут с давних пор и знает здешние края, но Верховный Комиссар на это лишь вскользь обронил, что глаз приезжего свободнее от предрассудков и объективнее. К тому же неэтично допускать различные группы местного населения в Архив, где наряду со значимыми документами давних времен хранятся секретные бумаги из наследия отдельных граждан. Знакомство с означенными досье, безусловно, позволит Роберту разобраться во многих важных вещах. Главное установить, в какой мере обстановка в городе отражает дух порядка, то бишь, как полагают высокие чиновники Префектуры, дух законности.
Законности? удивленно переспросил Роберт. Он вспомнил о странном устройстве подвалов, о словах отца, что жизнь здесь проистекает в подземельях, о городских районах, являющих собой сплошные развалины. Однако решил, что сейчас не время задавать любознательные вопросы, вдобавок обещанная работа даст возможность исподволь составить себе представление о жизненных обстоятельствах, которые пока что кажутся необычными.
По мнению Комиссара, во всем Ставшем сокровенно присутствует как Бывшее, так и Сущее-теперь. В итоге он заговорил о стараниях Префектуры избавить жизнь вверенного ей населения от всего случайного, дабы привести отдельные человеческие жребии в соответствие с линиями общей судьбы.
Мысленно Роберт уже видел, как сидит в окружении старинных фолиантов, задумчиво подперев голову руками, углубившись в былые судьбы.
А собственная его судьба?
Трезвучное арпеджио, с короткими перерывами повторявшееся все громче, вернуло его к реальности. Сигнал доносился из динамика. В ответ на удивленный взгляд Роберта Комиссар пояснил:
Господин Префект намерен лично сказать вам несколько слов.
Роберт встал, думая, что вот сию минуту Префект войдет в кабинет. Но Комиссар уточнил, что Префект остается незрим и общается с городским миром только через микрофон. Резиденция его расположена в предгорьях, в том далеком здании, чьи фронтонные окна порой ярко вспыхивают бликами света. Большая честь, ведь Префект редко когда лично приветствует прибывшего.
Фуговая тема постепенно затихала, а Комиссар между тем придвинул настольный микрофон поближе к Роберту, чтобы тот мог воспользоваться им для ответов.
И вот раздался голос Префекта. Гулкое эхо неторопливо произносимых слов наполнило комнату. Комиссар тоже встал. Голос был низкий, густой, однако оказывал примерно такое же воздействие, как холодный текучий свет. Фразы повисали в бесконечном пространстве и, подобно рентгеновским лучам, пронизывали насквозь.
Прибывший сюда, звучало из динамика, поступит правильно, если отбросит знания разума как балласт. Логика и разум, коими так гордится человек Запада, замутняют образ природы. Ибо что есть природа?
Неожиданный вопрос испугал Роберта. То обстоятельство, что говорящий оставался незрим, а потому безлик, возносило его в таинственные неземные сферы. Роберт быстро покосился на Комиссара, однако лицо чиновника было непроницаемо. Голос в динамике по-прежнему молчал.
Природа, наконец промямлил Роберт, нарушая паузу, есть господство стихий.
А стихии? допытывался незримый голос.
Стихии это Вселенная. Природа, по внезапному наитию добавил Роберт, есть язык богов.
Самый простой ответ на этот вопрос, произнес голос, таков: природа есть дух.
Роберту казалось, будто ему устроили экзамен, от исхода которого зависит, сочтут ли его достойным должности. Одновременно он уже чувствовал, сколь велико в нем желание проникнуть в тайны этого города. Подняв глаза, он опять увидал вдали взблески окон, за которыми, словно в твердыне из света, ожидал ответа Префект. Но Роберт молчал. Его лихорадило. А неторопливый низкий голос раздался снова:
Тот, кто полагается на видимый мир, принимает бренность оного за действительность. Дух невидим. Коль скоро в крохотном зернышке заложены рост и облик будущего растения, коль скоро в нем незримо существуют цветок и плод, неисповедимые даже для самого умного человеческого мозга, что это означает?
Это означает, быстро сказал Роберт, что жизнью властвует закон более высокий, нежели просто закон причины и следствия.