Пока же Галифакс уведомил Майского, что англичане «слишком заняты», чтобы рассмотреть «вполне логичные и конструктивные предложения Литвинова»[243]. «Простой отказ, пояснял Галифакс, дал бы русским возможность поставить оба наших правительства (британское и французское) в весьма щекотливое положение, [поэтому] было бы лучше всего отделаться какими-нибудь незначительными, но вполне выполнимыми контрпредложениями»[244].
Говоря о протоколах британского комитета по внешней политике, составленного из ключевых министров кабинета, глава северного департамента британского Форин офиса Л. Коллье 28 апреля приходил к выводу, что «если почитать между их строк», особенно высказывания Чемберлена, то «трудно избавиться от ощущения, что настоящий мотив поведения кабинета желание заручиться поддержкой русских и в то же время оставить руки свободными, чтобы при случае указать Германии путь экспансии на восток, за счет России»[245].
Идея в принципе была не нова, еще в 1923 г., подводя итог Версальскому договору, итальянский экс-премьер Ф. Нитти писал: «Барьер, который Польша хочет возвести между Германией и Россией, это абсурд, который должен быть немедленно устранен. Отняв у Германии колонии и ее возможности для экспансии за рубеж, мы теперь должны направить ее в Россию, где только она может найти выход, необходимый для ее огромного населения и долга, который она должна нести»[246].
8 мая английское правительство, вместо соглашения о взаимопомощи, вновь предложило Советскому правительству принять на себя односторонние обязательства в отношении Великобритании и Франции в случае вовлечения их в военные действия[247]. Англо-французские проекты пакта о взаимопомощи 1939 года советское полпредство комментировало следующим образом: «Выходит так, что когда Франции и Англии заблагорассудится воевать с Германией из-за статус-кво в Европе, мы автоматически втягиваемся в войну на их стороне; а если мы по своей инициативе будем защищать тот же статус-кво, то это Англию и Францию ни к чему не обязывает»[248].
Через неделю Советское правительство уведомило своих партнеров по переговорам, что, внимательно рассмотрев их предложения, оно пришло к заключению, что эти предложения «не могут послужить основой для организации фронта сопротивления миролюбивых государств против дальнейшего развертывания агрессии в Европе», ибо «не содержат в себе принципа взаимности в отношении СССР и ставят его в неравное положение, так как они не предусматривают обязательства Англии и Франции по гарантированию СССР в случае прямого нападения на него со стороны агрессоров». Одновременно Советское правительство выдвинуло предложения, в случае реализации которых был бы создан действительный барьер против агрессии[249].
«Англо-французский проект, пояснял 27 мая В. Молотов английскому и французскому послам Сидсу и Пайяру, не только не содержит плана организации эффективной взаимопомощи СССР, Англии и Франции против агрессии в Европе, но даже не свидетельствует о серьезной заинтересованности английского и французского правительств в заключении соответствующего пакта с СССР. Англо-французские предложения наводят на мысль, что правительства Англии и Франции не столько интересуются самим пактом, сколько разговорами о нем»[250].
На первый взгляд английская позиция действительно выглядела не вполне адекватной. Однако, по мнению историка В. Трухановского, в ней была своя логика: «с каждым днем в Англии и во Франции нарастали требования народных масс объединиться с СССР для отпора агрессии». Чтобы успокоить общественное мнение Чемберлен устанавливал контакты с Советским правительством, а когда его демарши давали результат, тут же брал свои предложения обратно[251].
Голос общественного мнения на этот раз отражали слова Черчилля в палате общин: «Мы окажемся в смертельной опасности, если нам не удастся создать великий союз против агрессии. Было бы величайшей глупостью, если бы мы отвергли естественное сотрудничество с Советской Россией». «Действуя без помощи России, мы попадем в западню», подтверждал Ллойд Джордж, «уже много месяцев мы занимаемся тем, что смотрим в зубы этому могучему коню, который достается нам в подарок»[252]. «Советский Союз вместе с Францией и Англией, заявляла в апреле газета «Daily hronicle», единственная надежда мира»[253]. 10 мая Майский сообщал о результатах опроса, показавшего, что 87 % англичан поддерживали немедленный альянс с Советами[254].
«Теперь нет вопроса о правом или левом; есть вопрос о правом и виноватом», указывал Черчилль, «Я никак не могу понять, каковы возражения против заключения соглашения с Россией в широкой и простой форме, предложенной русским Советским правительством? Единственная цель союза оказать сопротивление дальнейшим актам агрессии и защитить жертвы агрессии. Что плохого в этом простом предложении? Почему вы не хотите стать союзниками России сейчас, когда этим самым вы, может быть, предотвратите войну!.. Если случится самое худшее, вы все равно окажетесь вместе с ней по мере возможности»[255].
Во Франции, сообщал полпред Суриц, общественное мнение так же сильно склоняется в сторону альянса с Советами: «За последние дни в связи с многочисленными приемами я, сообщал Суриц, перевидал много и самого разнообразного народа, в том числе и много видных военных. Общее мое впечатление, что никто здесь не допускает даже мысли, что переговоры с нами могут сорваться и не привести к соглашению». Советский престиж никогда не был столь высок; все признавали, что «без СССР ничего не выйдет». И все дивились, почему заключение столь важного соглашения все время откладывается. Вину за задержку возлагали на британцев, на их консерватизм и несговорчивость, подозревали даже злой умысел[256].
Но решающее воздействие на Чемберлена оказало даже не общественное мнение собственной страны, а слухи 27 мая он отослал послу в Москве инструкцию, предписывавшую согласиться на обсуждение пакта о взаимопомощи. Английское правительство, сообщал немецкий посол Дирксен, пошло на этот шаг «крайне неохотно», основной причиной этого шага послужили слухи, будто Германия прощупывает пути сближения с Москвой, что там «опасаются, что Германии удастся нейтрализовать Советскую Россию и даже убедить ее сделать заявление о своем благожелательном нейтралитете. Это будет равнозначно полному краху политики окружения»[257].
На этот раз премьер-министр Англии попытался просто откровенно обмануть Советское правительство трюком с Лигой Наций. Его план заключался в том, чтобы «не создавать даже мысли об альянсе, заменяя его декларацией о наших намерениях [курсив в оригинале] в определенных обстоятельствах, с целью выполнить наши обязательства по Статье XVI [о коллективном отпоре агрессии] Договора [о создании Лиги Наций] У меня нет сомнений, писал Чемберлен своей сестре, что буквально со дня на день в Статью XVI будут внесены поправки или ее вообще отменят, и это даст нам возможность, если мы сильно этого захотим, пересмотреть наши отношения с Советами Остается, правда, еще дождаться, что скажут на все это русские, но я думаю, у них просто не будет возможности отказаться»[258].
Но русские отказались. «Мы обеими руками протягиваем им то, чего они требуют, а они просто отталкивают эти руки, возмущался постоянный зам. министра иностранных дел Великобритании А. Кадоган, Молотов это невежественный и подозрительный мужик, крестьянин». А все они вообще «неумытые мусорщики»[259].
Негодование Кадогана можно было понять. «Молотов, поясняет Карлей, которого можно назвать кем угодно, только не дураком, мгновенно раскусил стратегию премьер-министра», превращавшего договор в «клочок бумаги». С Молотовым нечаянно согласился даже замминистра иностранных дел Британии Ченнон: «наши новые обязательства не значат ничего этот альянс [основанный на Женевских соглашениях] настолько непрочен, нереалистичен и лишен какой-либо практической ценности, что способен вызвать у нацистов только усмешку»[260].
Англия и Франция щедро раздавали гарантии Польше, Румынии, Балканским странам, а СССР связывали с полностью дискредитированной ими же самими Лигой Наций. На встрече с Пайяром и Сидсом 27 мая Молотов обвинил французское и британское правительства ни много ни мало в предательстве. «И кто, прочитав приведенные выше признания Чемберлена, замечает М. Карлей, рискнет сказать, что комиссар был не прав?»[261].
67 июня руководители Великобритании и Франции были вынуждены принять за основу советский проект договора. Об отношении к переговорам с СССР говорил уже тот факт, что Чемберлен лично трижды летал на поклон к Гитлеру, чтобы достичь Мюнхенского соглашения. В СССР же для ведения переговоров о создании союза, призванного спасти мир в Европе, английское правительство послало рядового чиновника министерства иностранных дел начальника Центрально-европейского бюро У. Стрэнга. «Чиновника весьма низкого уровня для такого рода переговоров, отмечал Дирксен, да и, впоследствии среди британских и французских офицеров, отправленных в СССР, не было ни одной заметной фигуры, имеющей полномочия принимать решения»[262]. «Посылка столь второстепенной фигуры, по словам Черчилля, означала фактическое оскорбление»[263].
Молотов в начале июня предложил Англии прислать в Москву министра иностранных дел, чтобы тот принял участие в переговорах. По мнению русских, отмечал Ширер, это, вероятно, не только помогло бы выйти из тупика, но и наглядно продемонстрировало бы серьезное желание Англии достичь договоренности с Советским Союзом. Лорд Галифакс ехать отказался. Вместо него предложил свои услуги А. Иден, бывший министр иностранных дел, но Чемберлен отклонил его кандидатуру[264].
Британский представитель Стрэнг прибыл в Москву 14 июня, как эксперт направленный в помощь послу У. Сидсу, но, представляя Форин офис, он выглядел как глава делегации. Так он и воспринимался Кремлем. Инструкции, данные английским правительством Стрэнгу, весьма красноречиво говорили о целях его миссии: «Британское правительство не желает быть связанным каким бы то ни было определенным обязательством, которое могло бы ограничить нашу свободу действий при любых обстоятельствах»[265]. Инструкции были настолько обескураживающими, что английский посол в Москве Сидс 13 августа отправил министру иностранных дел Галифаксу письмо с запросом: действительно ли английское правительство желает прогресса в переговорах[266].
Для Москвы позиция Лондона не была секретом, но ей ничего не оставалось, как следовать старой русской поговорке «с паршивой овцы, хоть шерсти клок». В официальных документах Советского правительства в те дни говорилось: «Германия и другие страны реакционно-фашистского блока смертельная угроза человеческой цивилизации. С другой стороны, страны англо-французского блока это тоже империалистические, но неагрессивные, миролюбивые державы, страны буржуазно-парламентской демократии, которые ведут борьбу за сохранение status quo. Конечно, у правящих кругов Англии и Франции есть свои империалистические расчеты. Они стремятся сохранить систему колониального гнета, расширить свои колониальные владения. Они стремятся направить агрессию фашистской Германии против Советского Союза. Но в то же время они выступают и против фашистских планов «нового мирового порядка» и в этом отношении могут быть союзниками СССР»[267].
И дело, хоть и со скрипом, пошло. К середине июля согласовали перечень обязательств сторон, список стран, которым даются совместные гарантии, и текст договора. Оставались не согласованны только два вопроса, которые стали камнем преткновения на пути к союзу трех стран. Вопросы касались: «косвенной агрессии» и военного соглашения:
Косвенная агрессия
Термин «косвенная агрессия» был взят из текста английских гарантий Польше. Под косвенной агрессией понималось то, что случилось с Чехословакией. СССР расширил это понятие[268]. По словам Молотова, «косвенная агрессия» это ситуация, при которой государство «жертва» «соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы» произвести действие, «которое влечет за собой использование территории и сил этого государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон»[269].
Протест «потенциальных союзников» вызвали слова «или без такой угрозы», а также распространение определения «косвенная агрессия» на страны Прибалтики, которые вообще не просили о каких-либо гарантиях[270]. Но Советское правительство настаивало: «Отсутствие гарантии СССР со стороны Англии и Франции в случае прямого нападения агрессоров, с одной стороны, и неприкрытость северо-западных границ СССР, с другой стороны, могут послужить провоцирующим моментом для направления агрессии в сторону Советского Союза»[271].
Форин офис тянул с ответом, по его мнению, при такой трактовке «косвенной агрессии» Советы могли оправдать интервенцию в Финляндию и Прибалтийские государства даже при отсутствии серьезной угрозы со стороны нацистов[272]. «Поощряя Россию в вопросе вмешательства в дела других стран мы, утверждал Галифакс, можем нанести не поддающийся исчислению ущерб своим интересам, как дома, так и по всему миру»[273].
Французский МИД, наоборот, проявлял активность, его подогревало дыхание приближающейся войны, и обеспокоенный министр иностранных дел Ж. Бонне писал своему послу в Лондоне: «Колебания британского правительства накануне решающей фазы переговоров рискуют сегодня скомпрометировать судьбу соглашения», при этом, указывал Бонне, Франция «предпочитает трудности, которые может повлечь принятие русского определения косвенной агрессии, серьезной и намеренной опасности, которая последовала бы за провалом переговоров»[274].
Тем временем британские послы в Прибалтийских странах сообщали о растущей там озабоченности и враждебности Советам. В начале июня Эстония и Латвия подписали пакт о ненападении с Германией, и германские военные специалисты занялись инспекцией их приграничных оборонительных сооружений[275].
В начале июля французский посол Наджиар предложил разрешить противоречия относительно стран Прибалтики в секретном протоколе, чтобы не толкать их в объятия Гитлера самим фактом договора, который фактически ограничивает их суверенитет[276]. Великобритания 17 июля поддержала французское предложение, включив по требованию СССР в секретный протокол Турцию, Эстонию, Латвию и Финляндию. 2 августа англо-французская позиция сдвинулась еще на дюйм было принято общее определение «косвенной агрессии». Внесена была лишь поправка, что в случае если возникнет «угроза независимости и нейтралитета» «без угрозы силы», вопрос должен разрешаться на основе совместных консультаций. СССР такой ответ не устраивал, пример Чехословакии показывал, что подобные консультации могут продлиться дольше, чем необходимо времени для захвата государства.