Стрэнд в 1890 году. Оживленная улица стала одним из лондонских охотничьих угодий Крима (Библиотека изображений науки и общества, Лондон, изображение 10436070)
Ламбет соперничал с Уайтчепелом за звание самого бедного, грязного и преступного района города. Даже полиция не чувствовала себя там в безопасности один полицейский-новичок во время патруля столкнулся с группой головорезов из Ламбета, и его бросили в витринное стекло магазина. Когда журналист Генри Мэйхью вознамерился разоблачить преступный мир Лондона XIX века, он направился к «хорошо известному логову молодых воров» и обнаружил, что дети в возрасте пяти лет бродят по улицам в рваной одежде, воруя, чтобы выжить. «Фейгин, Билл Сайкс и Оливер Твист чувствовали бы себя как дома в викторианском Ламбете, отметил знаменитый писатель Саймон Винчестер. Это был диккенсовский Лондон, написанный крупным планом».
Фабрики Ламбета наполняли воздух дымом и сажей. Литейный цех Модсли ковал детали для паровых
двигателей, насосов и других механических чудес, которые приводили в движение мир Викторианской эпохи. Глиняные кувшины, каминные горшки и водосточные трубы обжигались в знаменитых гончарных мастерских Генри Доултона. Над головой пыхтели и лязгали поезда, едущие по надземным железнодорожным линиям, которые пролегали через сердце соседнего района. Их пунктом назначения был вокзал Ватерлоо, один из главных вокзалов города. Тысячи людей жители пригородных районов, путешественники, направляющиеся в пункты на юге Англии, пассажиры пароходов, недавно прибывшие из-за границы через Саутгемптон, каждый день проходили через его двери. Живых беспокоили даже мертвые. Лондонские кладбища были настолько переполнены, что специальная железная дорога, линия Некрополя, перевозила трупы с местной станции на кладбища к югу от города. Ламбет, как отметил лондонский историк Питер Акройд, «был во всех смыслах свалкой».
Он также считался и «самым зловещим и отвратительным» из городских районов. Прилегающая к вокзалу Ватерлоо местность, притягивающая пешеходов, стала известна как «Бордель». Кирпичные опоры надземных путей станции создавали уединенные места, где можно было вести бизнес, череда «темных, сырых арок», пожаловался один житель, «заработала у местного населения сомнительную репутацию».
В прессе проституток называли «несчастными», но некоторые женщины, предлагающие услуги на улице или находящие клиентов в Кентербери, Чаринг-кросс и других мюзик-холлах Ламбета, считали себя счастливицами.
Лондон Томаса Нила Крима, 18911892
Жизнь молодых женщин из бедных, испытывающих трудности семей была опасной.
Внезапное несчастье смерть родителя или мужа, разрыв брака или отношений, потеря низкооплачиваемой работы горничной или места на фабрике могла оставить их на произвол судьбы. Как в исследовании жизни и взглядов Викторианской эпохи отметила британская журналистка Кэтрин Хьюз, некоторые женщины из рабочего класса обращались к проституции, когда «способы получения дохода от ручного труда работы модисткой, домашней прислугой или фабричной рабочей оказывались неэффективными». Торговля телом, даже практикуемая на протяжении всего нескольких недель или месяцев, могла быть их единственной возможностью получить то, в чем большинству женщин, независимо от их социального положения, в те времена отказывали, доход и независимость. Одна проститутка из Ламбета рассказала Мэйхью, что зарабатывала целых четыре фунта в неделю, что намного больше, чем она получала, будучи прислугой в Бирмингеме и «работая не покладая рук».
Ламбет, казалось, кишел проститутками. «На улице было больше женщин, чем когда-либо, и они стали наглее и настойчивее», жаловался преподобный Г. Э. Аскер из церкви Святого Андрея. Даже ему они делали непристойные предложения. «Бордели это чудовищные места, настоящий ад, добавил Аскер. Оттуда часто слышны вопли и крики убивают и так далее».
Для героя этой истории Ламбет стал идеальными охотничьими угодьями.
* * *
Мэри Крим было всего 14, когда ее старший брат ушел из дома, чтобы поступить в медицинскую школу. Она иногда встречала упоминания о его беспокойной жизни: работе врачом в Онтарио и Чикаго, осуждении за убийство. Увидев его снова в Квебеке летом 1891 года, впервые почти за два десятилетия, она едва могла поверить своим глазам таким жутким он был. «Он был очень вспыльчивым и возбудимым, вспоминала она. У него не все в порядке с головой».
Крим прибыл в Квебек 2 августа, вскоре после освобождения из тюрьмы Джолиет. Его семья эмигрировала из Шотландии в Канаду, когда ему было четыре года, и поселилась в столице провинции Квебек. Его отец, Уильям Крим, руководил крупной фирмой по экспорту древесины и к моменту своей смерти в 1887 году сколотил целое состояние. После отбывания тюремного срока Крим провел в городе почти шесть недель, остановившись в доме своего брата Дэниела. Родственники стали называть его Томасом Нилом. «Он пожелал сменить имя и избавиться от фамили Крим, отметил Томас Дэвидсон, квебекский бизнесмен и друг семьи, из-за досадных неприятностей». Никто, казалось, не подозревал, что у него могут быть другие мотивы для смены имени.
«Временами его действия выглядели как проявления душевной болезни, вспоминала Джесси Рид, жена Дэниела Крима. Он резко менял выражение лица и казался другим человеком», возбужденный и маниакальный в один момент, спокойный и с отсутствующим взглядом в следующий. Дэвидсон, который списывал «психическое расстройство» и «неуравновешенность» Крима на последствия долгого тюремного заключения, был потрясен, когда Томас «в самой скандальной манере» набросился на одну из своих сестер[2] возможно, Мэри Крим, назвав ее уличной девкой и лгуньей. Эта «чудовищная клевета», как позже отметил Дэвидсон, повторялась и в письме, которое Томас отправил друзьям сестры.
Дэвидсон и Дэниел Крим разработали план по отправке Томаса за границу. Они посчитали, что начало жизни с чистого листа может улучшить самочувствие Томаса. К тому же это освободило бы их от необходимости иметь дело с его оскорбительным поведением. Как исполнители завещания Уильяма Крима, Дэниел и Дэвидсон изъяли из наследства сумму, эквивалентную 23 000 долларов США на сегодняшний день, которая помогла бы Томасу встать на ноги. Дэниел подумывал отправить его в Глазго там он мог навестить своих родственников, но в итоге они остановились на Лондоне, городе, который Крим знал по дням в больнице Святого Томаса, что провел там в конце 1870-х годов. Трансатлантический пароход мог доставить его в Ливерпуль чуть больше чем за неделю, но они предпочли посадить его на более медленный парусный корабль. «Мы подумали, объяснил позже Дэвидсон, что долгое морское путешествие и полная смена обстановки восстановят как его психическое, так и физическое здоровье».
Девятого сентября, в ночь перед отплытием в Англию, Томас написал завещание. Он утверждал, что пребывает «в здравом уме», и, как ни странно, назвал невестку Джесси Рид своим душеприказчиком и единственным наследником. В случае его смерти она должна была унаследовать все его имущество, а также все, что причиталось ему из имущества его умерших родителей. Испытывал ли он чувство неминуемой обреченности, думая, что не вернется из Англии? Завещание из двух абзацев, написанное аккуратным, ровным почерком, с которым вскоре познакомятся детективы Скотленд-Ярда, не давало никакого представления о его мотивах.
На следующее утро он покинул Квебек. Первого октября, после 20-дневного путешествия, он нацарапал записку Дэниелу Криму, сообщая о своем прибытии в Англию.
* * *
Крим стал завсегдатаем ресторана Gattis Adelaide Gallery на улице Стрэнд. Обстановка ресторана была элегантной сводчатые потолки, витражи, декоративная штукатурка, палитра синего и золотого, а потому он являлся любимым местом театральной публики. Актеры и драматурги из близлежащих театров занимали большинство мест за мраморными столешницами. Однажды, когда все столы были заняты, Крим подсел к незнакомомцу и представился как Томас Нил. Он был образован, со вкусом одет, «хорошо просвещен и путешествовал, как и все мужчины», вспоминал другой посетитель заведения. Они заказали много блюд; Крим предпочитал хлеб с сыром, который запивал пивом или джином, а также яйца ржанки и другие деликатесы, имевшиеся в меню. Он рассказывал, как ему нравилось посещать городские мюзик-холлы, говорил о деньгах и, казалось, был одержим ядами. И все же бо́льшую часть времени он говорил о женщинах[3].
«Его высказывания о них были далеки от терпимых или приятных», вынужден был признать его компаньон по обеду.
У Крима с собой имелась коллекция порнографических фотографий, которые он с удовольствием показывал новому знакомому и другим посетителям.
Он был беспокойным и суетливым: не мог усидеть на месте, даже когда пил в баре ресторана, и всегда что-то жевал: жвачку, табак или кончик сигары; его челюсти «двигались механически, как у коровы, жующей траву». Он настороженно относился к каждому, кто приближался к его столику, будь то проходящий мимо посетитель или официант. Он редко улыбался, и его смех звучал натянуто и фальшиво, как будто он играл злодея в дешевой мелодраме. Более того, люди не могли не заметить, что его левый глаз косил это придавало ему безумный, зловещий вид. Позже Крим утверждал, что приехал в Лондон, чтобы проконсультироваться с окулистом, и после прибытия он действительно посетил кабинет оптика на Флит-стрит. Джеймс Эйтчисон определил его заболевание как гиперметропию, или дальнозоркость: его глаза неправильно фокусировались, затуманивая зрение и вызывая сильные головные боли. Эйтчисон пришел к выводу, что Крим страдал этим заболеванием с детства, а потому уже давно нуждался в очках, и снабдил его двумя парами очков.
Чем больше товарищ по обеду узнавал о Криме, тем больше беспокоился. «Он был чрезвычайно порочен и, казалось, жил только для удовлетворения своих страстей[4], вспоминал он. Его вкусы и привычки были самого извращенного порядка». Крим не скрывал, что употребляет наркотики: по его словам, он постоянно принимал по три-четыре таблетки, содержащие кокаин, морфин и стрихнин смертельный яд, в малых дозах используемый в качестве стимулятора. Таблетки облегчали его головные боли. Кроме того, он с удовольствием отмечал, что они обладают свойствами афродизиака.
Достать наркотики и яды в Лондоне, как выяснил Крим, было несложно.
Он зашел в аптеку на Парламент-стрит прямо за углом от новой штаб-квартиры Скотленд-Ярда и представился врачом из Америки, приехавшим в город, чтобы пройти курсы в больнице Святого Томаса. Помощник аптекаря Джон Киркби не смог найти имя Томаса Нила в реестре лицензированных врачей магазина. «У меня нет привычки продавать яды лицам, чьих имен нет в реестре», сказал он позже. Доступ к ядам был ограничен законом, и, если Крим не мог доказать, что является врачом, кто-то из знакомых фармацевтов должен был поручиться за него. Однако Киркби сделал исключение и поверил новому клиенту на слово. Той осенью он несколько раз продал Криму опиум и стрихнин, а когда Крим попросил пустые желатиновые капсулы такого размера, который обычно не используется в Великобритании, Киркби услужливо разыскал их у поставщика. Такие капсулы наполняли лекарствами, которые были слишком горькими на вкус, чтобы принимать их в виде порошка или таблеток.
Крим не сказал, как намеревался использовать стрихнин или труднодоступные капсулы. А Киркби его не спрашивал.
Глава 2. Сыскная лихорадка
«Чувствуете ли вы неприятный жар в желудке, сэр, и прескверное колотье на вашей макушке? спрашивает Габриэль Беттередж, главный слуга в доме леди Вериндер, другого персонажа романа 1868 года «Лунный камень». А! Нет еще! Ну, так это случится с вами Я называю это сыскной лихорадкой»
История интриги Уилки Коллинза и бесценного украденного бриллианта («лунный камень» в названии) познакомила мир с одним из первых профессиональных детективов в английской литературе сержантом лондонской полиции Каффом. «Крупнейший сыщик в Англии», уверяют читателей. Его первое задание в «Лунном камне» тщательный осмотр комнаты, где хранился драгоценный минерал. «Во всех моих странствованиях по грязным закоулкам этого грязного света я еще не встречался с тем, что можно назвать пустяками». «Я не подозреваю, уверенно заявляет он на другом этапе своего расследования. Я знаю». Беттередж, который наблюдает за Каффом во время расспросов, вскоре заражается сыскной лихорадкой.
Как и викторианская публика. Преступления и убийства были навязчивой идеей на протяжении всего XIX века. «Ничто, провозгласил один лондонский новостной агент, не сравнится с ошеломляюще хорошим убийством». Читатели жаждали «сенсаций» и опосредованного трепета, потому что это позволяло заглянуть в пучину зла и скандалов с безопасного расстояния. Один социальный историк из Великобритании сравнил это с формой порнографии преступным удовольствием, которому можно предаваться в газетах, книгах и пьесах.
Писатели изо всех сил старались создавать романы, основанные на последних безобразиях, в то время как лондонские театральные дельцы иногда выносили преступления на сцену еще до того, как реальный злоумышленник представал перед судом.
Охотники за сувенирами могли купить керамические статуэтки, изображающие убийц и жертв. Основная пресса, взяв пример с The Illustrated Police News и других прибыльных криминальных изданий, предлагала зловещие отчеты о жестоких смертях и следовавших за ними судебных процессах. Им даже приходилось приносить извинения, если читателей разочаровывали отчеты о «банальных убийствах». В 1861 году одно лондонское издание, The Spectator, описало основные события прошедшей недели в британских судах: сообщения о двух женщинах, отравивших своих детей, жильце, убившем квартирную хозяйку, враче, сделавшем аборт со смертельным исходом, и мужчине, пытавшемся убить сына в пылу ссоры из-за наследства. В остальном, как отмечала газета, «неделя была скучной».
Убийство зрелище, которым можно было наслаждаться и лично. Люди стекались на места преступлений, надеясь хоть мельком увидеть дом или переулок, где произошло кровопролитие. Они приходили в Центральный уголовный суд Лондона Олд-Бейли, где едва не дрались за места, желая стать свидетелями судебного процесса и вынесения приговора. Сатирический журнал Punch высмеял вуайеризм тех времен, опубликовав пародийный репортаж с текущего судебного процесса: «Боже мой! Это более захватывающе, чем опера, сказала одна женщина подруге. И еще более восхитительным оно становится оттого, что все это правда».
Десятки тысяч людей мечтали стать свидетелями заключительного акта трагедии казни преступника. Эти мрачные бдения продолжались даже после того, как в 1868 году в Великобритании запретили публичные казни через повешение. Шумные толпы продолжали собираться у тюрем в день казни и разражались радостными возгласами, когда подтверждали смерть убийцы. Те, кому отказывали в возможности увидеть повешение преступника, могли посетить лондонский музей мадам Тюссо, где в Комнате ужасов выставлялись восковые фигуры печально известных убийц. Английский эссеист Томас Де Квинси высмеял эту жажду крови в эссе с провокационным названием «Убийство как одно из изящных искусств». «В состав прекрасного убийства входит нечто большее, чем два болвана, которым нужно убить и быть убитыми нож, кошелек и темный переулок», написал он в журнале Blackwood. Массы могут быть удовлетворены «обильным пролитием крови», но «у просвещенного ценителя вкус более утонченный».