Избыточность опыта - Микали Стефано 7 стр.


В XI томе Гуссерлианы различены разные виды пассивного синтеза:

1. Наложение без противоборства или конгруэнтность, в случае которого обнаруживается содержательное слияние, лишенное двойственности или обособления (Hua XI, 131). Что касается синтеза последовательности, то внутреннее и непрерывное слияние выделенных единств обозначается как сращение. Всякая выделенная данность в самой себе имеет внутреннее синтезирующее строение, а именно в самой себе она есть непрерывность последовательности» (Hua XI, 140).

2. Наложение на расстоянии (par distance), соединяющее две имманентные данности по их подобию (например, и то, и это треугольник, хоть они и разных цветов). Здесь также есть «нечто от слияния, но не чистое слияние и образование единства, а единство как предпосылка, как почва сокрытия, и вместе с тем вытеснения и прорыва» (Hua XI, 131). Важно отметить, что в наложении на расстоянии начало внутренней обособленности и тем самым предпосылка для экспликации внутренних признаков заключается в активности (Hua XI, 133). Относительно этого феномена гуссерлевский тезис особенно ясен, пассивный синтез подготавливает активный.

3. В феномене возрастания демонстрируется внутреннее наложение двух соответствующих данных. Меньшее не просто повторяется в возросшем: это то же самое, и все же больше (Hua XI, 136). Как пример, приводится ряд треугольников, которые упорядочены по принципу постоянного возрастания.

4. Анализ пассивного синтеза исходил из феномена выделенных элементов. Углубленный разбор выделяющегося подчеркивает важный аспект: феномен контраста.

Выделяющееся определяется тем, что контрастирует со своим фоном:

«Всякое выделяющееся для себя в неком поле выделяется по сравнению с чем-то в том же поле []. Для отношения единства между выделяющейся данностью и тем, относительно чего она выделяется, у нас есть еще одно особенно полезное выражение: Контраст []. К гомогенной групповой множественности относятся и конкретное слияние, и контраст: члены множества это каждый сам по себе контраст, но не в противопоставлении друг другу; друг с другом они особенно едины через бесконтрастное слияние, например, красные пятна на белом фоне» (Hua XI, 138).

Из сказанного следует, что между выделением, сращением и контрастом существует внутренняя связь. Только с помощью контрастирования с фоном можно что-либо выделить. Выделенная данность определяется тем, что она конституируется от фазы к фазе или благодаря непрерывной длительности и внутри нее (Hua XI, 140).

Если обратить внимание на то, что представленные выше разнородные ассоциации возникают одновременно в разных полях чувств, становится ясно, что здесь есть измерение, которое принципиально выходит за рамки очевидности интенционального: ассоциация ускользает не только от активности, но и во многих отношениях от взгляда Я. Многообразность синтеза в их живом функционировании и в полном масштабе не могут проявиться, но они составляют неизбежную основу для каждого рода явления. Если сравнить выше представленные феномены ассоциации со схемой «схватывание/содержание схватывания», где нечто недифференцированное гилетическое получает свой образ через активное схватывание со стороны Я, то явным становится то, как далеко простирается генетическая феноменология и насколько она радикальна.

В заключение я хотел бы вернуться к сложной взаимосвязи между статической и генетической феноменологией, которая, на мой взгляд, привела к заблуждениям в гуссерлеведении. В работе Генезис и структура Деррида отстаивает тезис, согласно которому генетический способ рассмотрения углубляет статический, при этом, не ставя его под вопрос:

«Однако переход этот опять-таки всего лишь обычное развитие, не подразумевающее никакого, так сказать, преодоления, еще меньше выбора и тем более раскаяния. Это углубление работы, при котором открытое ранее не затрагивается, своего рода раскопки, в ходе которых выявление генетических оснований и исходной продуктивности не только не расшатывает и не уничтожает ни одной из уже выявленных поверхностных структур, но и вдобавок снова извлекает на свет эйдетические формы, эти, по выражению Гуссерля, структурные априори самого генезиса» (Derrida, 1967, 231; рус. 199[40]).

По мнению Дерриды, для Гуссерля та же проблема альтернативы между генезисом и структурой была бы бессмысленной, так как некоторые положения дел как, например, гиле или телос требуют генетического способа рассмотрения, тогда как другие феномены требуют статического подхода[41].

Если Деррида подчеркивает несоизмеримость генетической и статической феноменологии, то Стейнбок, напротив, убежден в том, что генетический метод ставит под вопрос результаты статического анализа. В такой перспективе это выглядит как преодоление статической феноменологии средствами генетической. Статическая структура снимается при помощи генетического способа рассмотрения:

«Например, разве при генетическом анализе различие гиле/ морфе, свойственное статической модели конституирования, не ставится всерьез под сомнение, что подразумевает приоритет более тонких описаний конституирования: феноменологии ассоциации, процесса хабитуализации, седиментации, реактивации и фундаментальной роли горизонтов в конституировании смысла?» (Steinbock, 1995, 265).

На мой взгляд, как Деррида, так и Стейнбок неверно понимают отношение между генетической и статической феноменологией, не осознавая их взаимосвязь. Интерпретация Дерриды искажает смысл генетической феноменологии в той мере, в какой она создает впечатление, что генетический способ рассмотрения характерен исключительно для ограниченной сферы феноменов, характеризующихся своеобразной подвижностью. Наоборот, генетическая феноменология затрагивает всякий феномен: всякая апперцепция, всякий предмет несет за собой историю, которую можно привести к данности (Hua XI, 345). Позиция Стейнбока упускает из виду укорененность генетического метода в статическом анализе. Никто не спорит с тем, что Гуссерль при помощи генетического анализа приходит к феноменам, которые выходят за пределы корреляции между ноэзисом и ноэмой, но в то же время эта корреляция служит путеводной нитью. Верно не только то, что всякое конституирование является результатом генезиса, но и, что то же генетическое исследование на сущностных основаниях предполагает результаты статического конституирования.

Таким образом, чтобы отдать должное взаимосвязи между статической и генетической феноменологией, необходимо прояснить как возможное напряжение, так и необходимую взаимосвязь между ними, соответственно, их вложенность друг в друга: с одной стороны, генетический способ рассмотрения исходит из сконституированного, в качестве путеводной нити берет результат статического конституирования (трансцендентально редуцированную предметность), с другой стороны, через реконструкцию истории процесса конституирования, соответственно, через анализ временно́го и содержательного синтеза и т. д. он открывает новые пути и подступы для феноменологии, сталкиваясь с феноменами например, такими как аффект,  которые не согласовать со статическим способом рассмотрения.

Прежде чем я перейду к тематике аффекта, я хотел бы вернуться к проблеме Я, с тем чтобы выявить еще один аспект пассивности. Далее я попытаюсь показать преобразование, которое претерпевает понятия Я, преобразование, которое запускает генетический способ рассмотрения.

2. Предъявление Я в полной конкретности средствами генетического способа рассмотрения

В Картезианских медитациях Гуссерль утверждает, что систематический анализ конкретного Эго, а именно как монады, создает чрезвычайные трудности (Hua I, 107; рус. 97). На деле, феноменология очень поздно нашла доступ к исследованию конкретного Я и синтезирующей функции ассоциации (Hua I, 113; рус. 105). Проблема генезиса возникает, когда задаются следующие вопросы: если предположить, что универсум априори включает бесконечное многообразие переживаний то, как они друг с другом взаимодействуют? Все ли моменты опыта совозможны? В каком порядке должны полагаться различные ноэтические акты?

Чтобы прояснить постановку проблемы, Гуссерль ссылается на следующий пример: научная деятельность, такая как, например, философствование, предполагает разумное Эго, прошедшее определенный генезис. Рациональная деятельность научного теоретизирования, в эйдетическом отношении, скрыта от ребенка[42]. Говоря иначе: эта сложная деятельность определяется закономерностью, тесно связанной с историей Эго. Генетическая феноменология собственно нацелена на то, чтобы подчеркнуть историю Эго и его синтезирующих функций, функций, которые откладываются путем повторения, становятся хабитуальностью и служат основой для дальнейших актов и ассоциаций. Она пытается прояснить отношение между двумя различными формами апперцепций (характерными, например, для жизни ребенка и ученого-теоретика), показывая, как одно сознание возникает из другого.

Мы уже констатировали, что в генетической феноменологии временно́й синтез признается в качестве наиболее общей и элементарной формы генезиса. В рамках этой универсальной формы «жизнь протекает как мотивированный процесс особых конститутивных действий с разнообразными особыми мотивациями и системами мотиваций, которые, согласно всеобщим закономерностям генезиса, создают единство универсального генезиса ego. Ego конституируется в себе самом, так сказать, в единстве некоторой истории [].» (Hua I, 109; рус. 99).

Если исследовать развитие монады как конкретного индивида, то следует констатировать, что содержание временно́го отрезка и всякой временно́й фазы не может рассматриваться как более поздний момент длительности без более ранних моментов (Hua XIV, 12): «Апперцепция, которая начинается в какой-то момент, мотивирована этим моментом и никаким другим и несет в себе самой неизгладимую печать генезиса» (Hua XIV, 12). Чтобы сделать ясным отличие генетического исследования понятия Я от статического, мы можем обратиться к гуссерлевским Картезианским медитациям. В первых трех Медитациях Я как таковое не тематизируется. Гуссерлевский анализ ограничивается исследованием корреляции между ноэзисом и ноэмой. Такая корреляция становится более сложной, если выявляется не только, как поляризован объект, но и то, как поляризован субъект. Тем самым проявляется второй вид синтеза, «который охватывает все особые многообразия cogitationes, и, причем особым образом, а именно как cogitationes тождественного Я, которое живет во всех переживаниях сознания как деятельно сознающее (Bewusstseinstätiges) и как аффицируемое и которое отнесено через них ко всем полюсам в предметной сфере» (Hua I, 100; рус. 8788; курсив С.М.). При этом в дело вступает конфигурация Я как тождественного полюса, которую мы всесторонне рассмотрели в главе I. Однако в § 32 Гуссерль добавляет существенное уточнение, а именно, говоря, что такое центрирующее Я нужно рассматривать не как пустой полюс тождества, а как субстрат хабитуальностей: Благодаря закономерности «трансцендентального генезиса» «с каждым исходящим из него актом, несущим в себе некий новый предметный смысл, оно приобретает новое устойчивое и характерное свойство» (Hua I, 100; рус. 88). Принятые мной решения, мои убеждения, мои цели как устойчивые хабитуальности играют первостепенную роль в конституировании моей идентичности: они определяют характер моей личности.

При этом следует строго различать два аспекта акта под названием «решение». Во-первых, решение имеет индивидуальный и ограниченный во времени характер. Как временно́й процесс, оно подвержено ретенциальным модификациям и постепенно уходит во все более отдаленное прошлое. Во-вторых, все еще продолжает иметь значимость, пока я его не аннулировал:

«Я и далее продолжаю быть так решившим, и до тех пор, пока я не отказываюсь от решения. [] Я сам, устойчиво пребывающий в своей волевой установке, изменяюсь, если перечеркиваю свои решения или действия, отказываюсь от них» (Hua I, 101; рус. 8889).

Тем самым конституируется постоянное и устойчивое личное Я[43].

В § 33 для этого вводится еще одно определение Я: это взятое в полной конкретности Эго или монада. Прежде всего я хотел бы обратить внимание на то, что понятие монады допускает два различных толкования, можно сказать, одно узкое, а другое более широкое. Без сомнения, монадология Гуссерля прежде всего находится в контексте проблематики интерсубъективности[44]. Но во многих текстах понятие монады связано не только с отношением к Другому, но и со всей полнотой интенциональной жизни:

«Поскольку Ego как конкретная монада охватывает всю совокупность действительной и возможной жизни сознания, то ясно, что проблема феноменологического истолкования этого монадического Ego (проблема его конституирования для себя самого) должна включать в себя все проблемы конституирования вообще» (Hua I, 102103; рус. 91).

В этом смысле монаду можно отождествить с понятием Я в полной конкретности[45].

Прежде чем углубиться в определение Я как личности и Я в полной конкретности, я хотел бы сделать краткое методическое замечание по поводу различия между статической и генетической феноменологией: если первое определение Я как Я-полюса приходится на статическую феноменологию, то Я как личность уже подразумевает генетический способ рассмотрения, который, однако, исчерпывается царством активности Я (убеждениями, решениями и т. д.). Напротив, с точки зрения генезиса своей собственной истории, Я в полной конкретности охватывает всякую форму синтеза (даже пассивную)[46]. Тем самым Я начинает пониматься «как бесконечная, осуществляемая в единстве универсального генезиса связь взаимно соотнесенных синтезирующих действий» (Hua I, 114; рус. 106; курсив С.М.).

В дальнейшем я попытаюсь осветить прежде всего в противовес определению Я как Я-полюса своеобразие других упомянутых выше пониманий Я.

В связи с Я как субстратом хабитуальностей с феноменологических позиций возникает проблема индивидуальности монады, а именно проблема личности. Личность обнаруживается не в сфере пассивности (в чувстве радости или боли, инстинктах или в пассивной доксе), а в активном доксическом рассуждении и решении, «в активном мышлении и во всех родах интеллектуальной деятельности» (Hua XIV, 2021). Быть личностью значит, не только иметь устойчивые апперцепции, которые конституируют мир как согласованные образы восприятия, но и обладать «самоприобретенными убеждениями, полученными посредством деятельного занятия позиции со стороны Я, устойчивых оценок, устойчивой воли в том смысле, что для меня самого конституируется эта идентичность: например, как в случае этого убеждения, что идея немецкости возлагает на меня обязанность, что я должен ей соответствовать, эта устойчивая воля, это твердое направление воли, действительно соответствовать ей и т.д.»[47] (Hua XIV, 196). Я могу сохранить то же самое тождественное Я, если при данных обстоятельствах буду вести себя определенным образом (Hua XIV, 31). Если бы мои убеждения, мои решения или мое поведение драматически изменились, я потерял бы и свою индивидуальность. Следует подчеркнуть, что анализ индивидуальности необходимым образом включает в себя проблематику интерсубъективности. Гуссерль даже утверждает, что исток личности берет начало во вчувствовании и в социальных актах, происходящих из вчувствования (Hua XIV, 175): «Для личности недостаточно было бы, чтобы субъект осознавал самого себя как полюс своих актов, она конституируется только тогда, когда субъект вступает в социальные отношения с другими субъектами []» Я становится личным Я через отношение Я-Ты (Hua XIV, 171)[48].

Назад Дальше