Даже мгновения, растянутые на часы, должны когда-нибудь закончиться, и почти прежде, чем я осознал это, фигуры прошли мимо меня и поставили ноги на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей в верхние спальни. Между нами не могло быть и шести дюймов, и все же я ощущал только поток холодного воздуха, который следовал за ними. Они не прикасались ко мне, и я был убежден, что они меня не видели. Даже то, что волочилось по полу позади них, не коснулось моих ног, как я боялся, и в таком случае, как этот, я был благодарен даже за малейшую милость.
Отсутствие индейцев в моем ближайшем окружении не принесло особого облегчения. Я стоял, дрожа в своем углу, и, помимо того, что мог дышать свободнее, чувствовал себя ничуть не менее неуютно. Кроме того, я осознавал, что определенный свет, который, без видимого источника или лучей, позволял мне следить за каждым их жестом и движением, исчез из комнаты с их уходом. Неестественная тьма теперь заполнила комнату и проникла в каждый ее угол, так что я едва мог различить расположение окон и стеклянных дверей.
Как я уже говорил ранее, мое состояние было явно ненормальным. Способность испытывать удивление, казалось, как и во сне, полностью отсутствовала. Мои органы чувств с необычайной точностью фиксировали каждое мельчайшее событие, но я был способен сделать только простейшие выводы.
Вскоре индейцы добрались до верха лестницы и там на мгновение остановились. У меня не было ни малейшего представления об их следующем движении. Казалось, они колебались. Они внимательно слушали. Затем я услышал, как один из них, который, судя по его мягкой поступи, должно быть, был великаном, пересек узкий коридор и вошел в комнату прямо над головой мою собственную маленькую спальню. Если бы не настойчивость того необъяснимого страха, который я испытал там утром, я бы в этот самый момент лежал в постели, а рядом со мной в комнате стоял большой индеец.
На протяжении ста секунд стояла тишина, такая, какая могла бы существовать до рождения звука. За этим последовал долгий дрожащий вопль ужаса, который разнесся в ночи и закончился коротким глотком, прежде чем он прошел свой полный курс. В тот же момент другой индеец покинул свое место наверху лестницы и присоединился к своему товарищу в спальне. Я слышал, как "штука" волочится за ним по полу. Последовал глухой удар, как будто упало что-то тяжелое, а затем все стало таким же неподвижным и тихим, как и раньше.
Именно в этот момент атмосфера, весь день заряженная электричеством свирепой бури, обрела облегчение в танцующей вспышке яркой молнии одновременно с раскатом самого громкого грома. В течение пяти секунд каждый предмет в комнате был виден мне с удивительной отчетливостью, а через окна я видел стволы деревьев, стоящие торжественными рядами. Прогремел гром, и эхо разнеслось по озеру и среди далеких островов, и затем небесные врата открылись и выпустили свой дождь в виде струящихся потоков.
Капли с шумом падали на тихие воды озера, которые вздымались им навстречу и со звоном дроби барабанили по листьям кленов и крыше коттеджа. Мгновение спустя еще одна вспышка, еще более яркая и продолжительная, чем первая, осветила небо от зенита до горизонта и на мгновение залила комнату ослепительной белизной. Я мог видеть, как дождь блестит на листьях и ветвях снаружи. Внезапно поднялся ветер, и менее чем через минуту буря, которая собиралась весь день, разразилась во всей своей ярости.
Сквозь все шумные голоса стихий стали слышны малейшие звуки в комнате наверху, и в течение нескольких секунд глубокой тишины, последовавших за криком ужаса и боли, я осознал, что движения начались снова. Мужчины вышли из комнаты и приблизились к верху лестницы. Короткая пауза, и они начали спускаться. Позади них, переваливаясь со ступеньки на ступеньку, я слышал, как тащат эту тянущуюся "штуковину". Она стала тяжелой!
Я ожидал их приближения с некоторой долей спокойствия, почти апатии, что было объяснимо только на том основании, что после определенного момента природа применяет свою собственную анестезию, и наступает милосердное состояние оцепенения. Они приближались, шаг за шагом, все ближе и ближе, и шаркающий звук ноши позади становился все громче по мере их приближения.
Они были уже на полпути вниз по лестнице, когда я снова впал в состояние ужаса при мысли о новой и ужасной возможности. Это было размышление о том, что если бы еще одна яркая вспышка молнии произошла, когда призрачная процессия была в комнате, возможно, когда она действительно проходила передо мной, я увидел бы все в деталях и, что еще хуже, был бы замечен сам! Я мог только затаить дыхание и ждать ждать, пока минуты растягивались в часы, а процессия медленно продвигалась по комнате.
Индейцы достигли подножия лестницы. Фигура огромного вожака замаячила в дверном проеме коридора, и ноша со зловещим стуком упала с последней ступеньки на пол. Последовала минутная пауза, пока я видел, как индеец повернулся и наклонился, чтобы помочь своему товарищу. Затем процессия снова двинулась вперед, вошла в комнату слева от меня и начала медленно обходить стол с моей стороны. Вожак был уже позади меня, а его спутник, волочивший за собой по полу ношу, неясные очертания которой я смутно различал, был точно передо мной, когда кавалькада остановилась как вкопанная. В тот же миг, со странной внезапностью грозы, плеск дождя совсем прекратился, и ветер стих в полной тишине.
На пять секунд мне показалось, что мое сердце перестало биться, а потом случилось самое худшее. Двойная вспышка молнии осветила комнату и ее содержимое с беспощадной яркостью.
Огромный индейский вождь стоял в нескольких футах от меня справа. Одна нога была вытянута вперед в процессе совершения шага. Его огромные плечи были повернуты к его спутнику, и во всей их великолепной свирепости я видел очертания его черт. Его взгляд был устремлен на ношу, которую его товарищ волочил по полу; но его профиль с большим орлиным носом, высокими скулами, прямыми черными волосами и смелым подбородком в тот краткий миг запечатлелся в моем мозгу, чтобы никогда больше не исчезнуть.
Карликовыми по сравнению с этой гигантской фигурой казались пропорции другого индейца, который в двенадцати дюймах от моего лица склонился над предметом, который он тащил, в позе, придававшей его персоне дополнительный ужас уродства. И ноша, лежавшая на широкой кедровой ветке, которую он держал и тащил за длинный стебель, была телом белого человека. Скальп был аккуратно приподнят, и кровь широким пятном лежала на щеках и лбу.
Затем, впервые за ту ночь, ужас, который парализовал мои мышцы и волю, снял свои нечестивые чары с моей души. С громким криком я протянул руки, чтобы схватить большого индейца за горло, и, хватая только воздух, без сознания повалился на землю.
Я узнал тело, и лицо было моим собственным!....
Был яркий дневной свет, когда мужской голос привел меня в сознание. Я лежал там, где упал, а фермер стоял в комнате с буханками хлеба в руках. Ужас той ночи все еще был в моем сердце, и когда поселенец из Блаффа помог мне подняться на ноги и поднял упавшую вместе со мной винтовку, задавая множество вопросов и выражая соболезнования, я полагаю, что мои краткие ответы не были ни самоочевидными, ни даже вразумительными.
В тот день, после тщательных и бесплодных поисков в доме, я покинул остров и отправился провести свои последние десять дней с фермером; и когда пришло время мне уезжать, необходимое чтение было завершено, и мои нервы полностью восстановили равновесие.
В день моего отъезда фермер рано сел в свою большую лодку с моими пожитками, чтобы доплыть до мыса, расположенного в двенадцати милях от нас, где два раза в неделю ходил маленький пароход для размещения охотников. Ближе к вечеру я отправился в другом направлении на своем каноэ, желая еще раз увидеть остров, где я стал жертвой столь странного происшествия.
Я прибыл туда и совершил экскурсию по острову. Я также обыскал маленький домик, и не без странного ощущения в моем сердце я вошел в маленькую спальню наверху. Казалось, в этом не было ничего необычного.
Сразу после того, как я снова сел в лодку, я увидел каноэ, скользящее впереди меня по изгибу острова. Каноэ было необычным зрелищем в это время года, а это, казалось, появилось из ниоткуда. Немного изменив свой курс, я наблюдал, как оно исчезает за следующей выступающей точкой скалы. У него были высокие изогнутые луки, и в нем сидели два индейца. С некоторым волнением я задержался, чтобы посмотреть, не появится ли оно снова с другой стороны острова; и менее чем через пять минут оно появилось в поле зрения. Между нами было меньше двухсот ярдов, и индейцы, сидя на корточках, быстро гребли в моем направлении.
Я никогда в жизни не греб быстрее, чем в эти следующие несколько минут. Когда я повернулся, чтобы посмотреть снова, индейцы изменили свой курс и снова огибали остров.
Солнце садилось за леса на материке, и багровые облака заката отражались в водах озера, когда я оглянулся в последний раз и увидел большое каноэ из коры и двух его смуглых пассажиров, все еще огибающих остров. Затем тени быстро сгустились; озеро почернело, и ночной ветер впервые подул мне в лицо, когда я повернул за угол, и выступающий утес скрыл от моего взгляда и остров, и каноэ.
Случай с подслушиванием
Джим Шортхаус был из тех парней, которые всегда все портят. Все, с чем соприкасались его руки или разум, выходило из такого контакта в состоянии безусловного и непоправимого беспорядка. Его студенческие годы были сплошным хаосом: он дважды возвращался в деревню. Его школьные годы были сплошным беспорядком: он посещал полдюжины школ, каждая из которых передавала его следующему учреждению с худшим характером и в более развитом состоянии беспорядка. Его раннее детство было таким беспорядком, что в тетрадях и словарях пишется с большой буквы "Б", а его детство тьфу! было воплощением воющего, визжащего беспорядка.
Однако в возрасте сорока лет в его беспокойной жизни произошли перемены, когда он встретил девушку, у которой было полмиллиона собственных средств, которая согласилась выйти за него замуж и которой очень скоро удалось привести его самое беспорядочное существование в состояние относительного порядка и системы.
Некоторые происшествия, важные и не очень, из жизни Джима никогда бы не были рассказаны здесь, если бы не тот факт, что, попадая в свои "переделки" и снова выбираясь из них, он преуспел в том, чтобы погружаться в атмосферу необычных обстоятельств и странных происшествий. Он притягивал на свой путь любопытные жизненные приключения так же неизменно, как мясо привлекает мух, а варенье ос. Своим опытом он обязан, так сказать, мясу с джемом в своей жизни. С женитьбой интерес к его жизни исчез для всех, кроме одного человека, и его путь стал регулярным, как у солнца, а не беспорядочным, как у кометы.
Первое переживание в порядке времени, о котором он рассказал мне, показывает, что где-то подспудно за его расстроенной нервной системой скрывались психические восприятия необычного порядка. Примерно в возрасте двадцати двух лет я думаю, после его второго переезда в деревню кошелек и терпение его отца в равной степени иссякли, и Джим оказался на мели в большом американском городе. И единственная одежда, в которой не было дырок, благополучно хранилась в гардеробе его дяди.
Тщательное размышление на скамейке в одном из городских парков привело его к выводу, что единственное, что нужно сделать, это убедить городского редактора одного из ежедневных журналов в том, что он обладает наблюдательным умом и готовым пером и что он может "хорошо поработать для вашей газеты, сэр, как репортер". Затем он сделал это, встав под самым неестественным углом между редактором и окном, чтобы скрыть местонахождение дырок.
Полагаю, нам придется дать вам недельный испытательный срок, сказал редактор, который, всегда находясь в поиске подходящего материала, брал таким образом целые стаи людей и удерживал в среднем по одному человеку на каждую стаю. Во всяком случае, это дало Джиму Шортхаусу средства зашить дыры и облегчить дядин гардероб от его бремени.
Затем он отправился на поиски жилья; и в этом процессе его уникальные характеристики, о которых уже говорилось, то, что теософы назвали бы его Кармой, начали безошибочно заявлять о себе, поскольку именно в доме, который он в конечном итоге выбрал, произошла эта печальная история.
В американских городах нет никаких "раскопок". Альтернативы для людей с небольшим доходом достаточно мрачны комнаты в пансионе, где подают еду, или в общежитии, где не подают еду даже завтрак. Богатые люди, конечно, живут во дворцах, но Джим не имел никакого отношения к счастливчикам. Его горизонт был ограничен пансионами и ночлежными домами; и из-за необходимой нерегулярности его питания и часов он выбрал последнее.
Это было большое, унылого вида заведение в переулке, с грязными окнами и скрипучими железными воротами, но комнаты были большими, и та, которую он выбрал и оплатил заранее, находилась на верхнем этаже. Хозяйка выглядела изможденной и пыльной, как сам дом, и такой же старой. Ее глаза были зелеными и выцветшими, а черты лица крупными.
Ну, прозвенела она со своим электризующим западным акцентом, это комната, если она тебе нравится, и это цена, которую я назвала. Теперь, если тебя устраивает, просто скажи так, а если нет, то нет.
Джиму хотелось встряхнуть ее, но он боялся облаков давно скопившейся пыли на ее одежде, и поскольку цена и размер комнаты его устраивали, он решил согласиться.
Кто-нибудь еще живет на этом этаже? спросил он.
Она странно посмотрела на него своими выцветшими глазами, прежде чем ответить.
Никто из моих гостей никогда раньше не задавал мне таких вопросов, сказала она, но я думаю, что ты другой. Да ведь здесь вообще никого нет, кроме старого джентльмена, который останавливается здесь каждые пять лет. Он там, сказала она, указывая на конец прохода.
Ах! Я понимаю, слабо сказал Шортхаус. Значит, я здесь один?
Думаю, вы поняли, выпалила она, резко закончив разговор, повернувшись спиной к своему новому "гостю" и медленно и неторопливо спускаясь по лестнице.
Работа в газете не давала Шортхаусу спать большую часть ночи. Три раза в неделю он возвращался домой в час ночи, и три раза в 3 часа ночи, и комната оказывалась достаточно удобной, и он платил за вторую неделю. Его необычный график работы до сих пор не позволял ему встречаться с кем-либо из обитателей дома, и от "старого джентльмена", который делил с ним этаж, не было слышно ни звука. Дом казался очень тихим.
Однажды вечером, примерно в середине второй недели, он пришел домой усталый после долгого рабочего дня. Лампа, которая обычно всю ночь стояла в холле, потухла сама, и ему пришлось, спотыкаясь, подниматься наверх в темноте. При этом он производил значительный шум, но, казалось, никого это не беспокоило. Во всем доме было совершенно тихо, и, вероятно, все спали. Ни под одной из дверей не было света. Все было погружено во тьму. Было уже больше двух часов.