Отсюда следовал «фундаментально-определенный» вывод: относительно устойчивый рост и относительно высокая занятость требуют участия государства в форме активной налоговой и кредитно-денежной политики, а также готовности к прямому участию в инвестиционном процессе. При этом, очевидно, что частичные неопределенности сохраняются, но чувствительность рынка к их влиянию ограничивается (благодаря государственному регулированию).
В принципе Кейнс полагал, что государственное обеспечение эффективного спроса на макроуровне создает условия для свободной конкуренции на микроуровне. Однако на практике преодоление ФН потребовало регулирования и регламентирования на мезо и микроуровнях. Государство регулировало тарифы на железнодорожном и авиационном транспорте и в энергетике, цены на сельскохозяйственную продукцию (путем товарных интервенций), сталь и ряд других товаров (посредством прямого административного давления, политики импортных пошлин и др.). Государство регулировало уровни заработной платы, устанавливая обязательный минимум и оказывая влияние на переговоры между профсоюзами и предпринимателями. Более того, государство детально регламентировало деятельность корпораций на микроуровне как в реальном секторе, так и в финансовом. Так что сфера свободной конкуренции была сужена, и рынок в значительной мере утратил гибкость. Государственное регулирование зашло гораздо дальше того, что предусматривал Кейнс в качестве обязательного минимума.
Было ли регулирование и регламентирование на микро и мезоуровнях обязательным и необходимым для устойчивого экономического роста? Теория Кейнса даже не ставила эту проблему, откуда можно заключить, что Кейнс не считал, что из микро и мезоуровней рынка может исходить угроза общего коллапса при условии, что на макроуровне государственная политика обеспечила равновесие основных пропорций. Из логики Кейнса вытекало, что именно макропроблема дефицит эффективного спроса порождает институциональные деформации на микро и мезоуровнях, ведущие к монополизации и угасанию свободной конкуренции.
На практике же микро и мезорегулирование после Второй мировой войны доказало свою действенность в повышении устойчивости и динамизма той реальной системы рынка, которая существовала четверть века до конца 1960-х гг. и отличалась высокой степенью монополизации. Однако теоретического обоснования такой регламентации и регулирования для преодоления ФН не существовало. Имелось лишь понимание, что между микро и макротеорией существует разрыв, что на разных уровнях экономики протекают разные процессы, связи между которыми существующая теория не улавливает.
За указанные четверть века на микро и мезоуровнях развернулись процессы, создававшие предпосылки для формирования «новой экономики» и новой рыночной системы: НТР, развитие новых высокотехнологичных отраслей, образование обширного среднего класса, включившего не только мелких предпринимателей и служащих, но и высококвалифицированную рабочую силу; получили широкое развитие социальные программы как государственные, так и корпоративные; на базе роста доходов сложился огромный рынок услуг и предметов длительного пользования. Широко децентрализованный научно-технический прогресс, поддержанный системой налогообложения и политикой, стимулирующей инвестиции сотнями специальных государственных программ, а также финансированием общего и профессионального образования, явился главным стимулятором децентрализации производства, конкуренции и роста, породил новое качество в отношениях между работодателями и наемным персоналом внутри фирм, а также новые характеристики конкурентных отношений.
В условиях резко возросшей сложности и динамизма рынка, глубоких структурных сдвигов стало все резче ощущаться сковывающее и тормозящее влияние государственного регулирования и регламентации. Это особенно проявилось в 1970-е гг., когда произошли нефтяные «шоки» и крушение Бреттон-Вудской валютной системы. На авансцену выдвинулись призывы к дерегулированию и переходу к «саморегулированию» рынка. Задним числом осуждалась и отвергалась вся предшествующая государственная практика как «ошибочная». При этом кейнсианству безосновательно приписывалась концепция «тотального» регулирования, включающего не только макро, но и микро и мезоуровни. Предлагалось отказаться от регулирования на всех трех уровнях.
Процессы трансформации рынка, которые протекали в США в 1980-е и 1990-е годы, в руководящих кругах США и большинством экономистов рассматривались как путь к усилению гибкости, устойчивости и динамизма рыночной системы. В краткосрочном и среднесрочном аспекте это так, в общем, и было. Но в долгосрочном аспекте это был путь к саморазрушению, как это бывает со спортсменами, применяющими допинг.
И речь, прежде всего, идет об эрозии института доверия, о доверии субъектов рынка друг к другу, к устойчивости рыночного механизма, к государству, к общественной системе в целом.
Наиболее крупная теоретическая работа, посвященная проблеме неопределенности, «Риск, неопределенность и прибыль» (1921 г.) принадлежит перу американского экономиста Фрэнка Найта. Согласно этому ученому, в рыночной экономике, где господствует неопределенность, существенное значение имеет не процесс производства, а принятие решения что и как производить. Предприниматель, берущий на себя ответственность за такое решение, диктует всю организацию производства и получает вознаграждение в виде прибыли. При этом неопределенность выводилась прежде всего из непредсказуемости рынка, его сложности. Тезис о непознаваемости хозяйственного механизма получил развитие в концепции «расширенного порядка» и «организованной сложности» Фридриха Хайека и у ряда других экономистов.
Как полное отрицание рыночной неопределенности можно рассматривать «теорию рациональных ожиданий» Р. Лукаса, доминировавшую в экономической мысли Запада на протяжении последней четверти XX века. Согласно этой теории, субъекты рынка принимают рациональные решения на основе полного понимания ими системы этого рынка как механизма совершенной конкуренции. Неопределенность способно внести только государство своей непоследовательной экономической политикой.
О концепции Ф. Найта и о современных тенденциях в теории неопределенности представители посткейнсианства Дж. Акерлоф и Р. Шиллер пишут: «По его (Ф. Найта Ю. О.) мнению, риск можно измерить посредством математических вероятностей. Неопределенность же, напротив, измерить нельзя, поскольку не существует объективных критериев для ее выражения. Экономисты-теоретики до сих пор бьются над тем, чтобы понять, как люди обращаются с такой «настоящей» неопределенностью. Постепенно все такие исследования все больше смещаются в сторону поведенческой экономики. И здесь как нельзя лучше подходит фраза Джека Уэлча (бывшего президента Дженерал Электрик. Ю. О.) про то, что он «нутром чувствовал», что поступает правильно: инвестиции делаются на основании интуиции, а не анализа. Этот подход распространяется на все общество, следуя законам психологии в первую очередь, социальной»[7].
Психологическая направленность эволюции взглядов на неопределенность в рамках современного либертарианства проявилась в концепции бывшего председателя ФРС США А. Гринспена. Эта концепция состоит в том, что чем короче прогнозируемый период, тем неопределенность выше, поскольку в краткосрочном плане поведение субъектов рынка определяется их неустойчивой психикой, тогда как в более долгосрочном плане действуют уравновешивающие силы спроса и предложения.
Гринспен пишет: «Врожденная людская склонность переходить от эйфории к панике и наоборот кажется вечной: опыт многих поколений не смог ее искоренить если участники рынка предчувствуют финансовый кризис, он вряд ли случится А вот внезапные всплески эйфории или паники предугадать невозможно. Катастрофический обвал цен в черный понедельник (биржевой крах 19 октября 1987 г. Ю. О.) стал громом среди ясного неба». И далее: «Поскольку рынки склонны к самобалансированию, рыночная экономика оказывается более стабильной и прогнозируемой в долгосрочной перспективе, чем в краткосрочной, при условии, что общество и его фундаментальные институты сохраняют устойчивость»[8].
Представление о том, что неопределенность рынка проявляется в его краткосрочной неустойчивости, а в долгосрочном плане саморегулирование рынка обеспечивает его относительную устойчивость не изменил позицию Гринспена, о чем свидетельствует его статья «Активизм», написанная в начале 2011 г. «Врожденная реакция бизнесменов и домовладельцев на неопределенность любого вида состоит в том, чтобы освободиться от занятий, требующих надежных предсказаний о том, каким окажется будущее. Экономисты определяют возрастание неопределенности по утолщению хвостов риска, увеличению амплитуды и учащению колебаний ожидаемой доходности на инвестиции. Более того, поскольку почти все человеческие существа избегают риска, мы придаем страху возможных потерь больший вес, чем перспективе возможной эквивалентной по размеру выгоды. Следовательно, с возрастанием неопределенности отрицательные отклонения хвостов риска увеличиваются в большей степени, чем положительные отклонения этих хвостов. Взвешенное интегрирование этих распределений дает норму дисконта, характеризующую ожидания будущих доходов на индивидуальные инвестиции. В соответствии с расчетами, премия на акции (дополнительная доходность, требуемая от акции сверх безрисковой нормы доходности), стала исключительно высокой. По оценке банка Дж. П. Морган, в середине 2010 г. она достигла максимума за последние 50 лет, но с того времени несколько понизилась»[9].
Большинство современных экономистов (включая нобелевских лауреатов В. Смита, Дж. Акерлофа, Э. Фелпса и др., а также и самого А. Гринспена) полагает, что субъекты рынка доверяют этому рынку отнюдь не потому, что понимают механизмы его действия.
Тогда на чем основывается доверие субъектов рынка к устойчивости рыночной системы? Кейнс полагал, что субъекты рынка действуют, заключают контракты, инвестируют капитал в долгосрочные проекты не потому, что они доверяют рынку; скорее, они полны недоверия к рынку, а потому всегда готовы к панике, «бегству» с рынка. Индивиды вовлечены в рыночную активность в силу своей «жизнерадостности» (animal spirit), жажды деятельности и готовности рисковать. Но эта «жизнерадостность» в любой момент может погаснуть и смениться унынием.
Отмеченная Кейнсом неустойчивость деловой психики, действительно, присуща значительной части акторов рынка, особенно тех, кто вовлечен в операции на бирже. Однако большинству субъектов рынка присуще более последовательное поведение, диктуемое инстинктом доверия, врожденной потребностью людей доверять себе подобным и социуму. Даже когда доверие не оправдывается, нарушается, оно восстанавливается заново. Взаимное доверие главная основа контрактов, совокупность которых и образует рынок. Это признают даже либертарианцы. Взаимовыгодность контрактов для субъектов является для них свидетельством, что рынок находится в состоянии относительного равновесия и эффективно действует.
Мощным фактором, поддерживающим доверие к устойчивости рынка, служит относительная инерционность его производственной и потребительской основы. Накопленный физический капитал, его структура, технологии, знания и навыки в совокупности изменяются постепенно, так что рынок, как правило, успевает к ним гибко приспосабливаться. Столь же инертная система образ жизни потребителей и связанная с ним социально-распределительная система общества.
Важнейшей опорой доверия к рынку явилось бюджетное и кредитно-денежное макрорегулирование, развившееся после Второй мировой войны и не ослабевавшее на протяжении всего последующего периода. Именно благодаря глубокой и многосторонней кредитно-денежной и бюджетной вовлеченности государства в функционирование рынка способна функционировать система бумажных, не обеспеченных золотом и другими физическими ликвидами денег[10].
С тех пор как бумажные деньги потеряли официально гарантированную связь с золотом (формально с 1973 г.), экономисты «мейнстрима» оказались не в состоянии объяснить, почему «клочки бумаги» представляют собой ценность, которую можно накапливать. Между тем, принимая от государства бумажные деньги в оплату за услуги или товары, субъект рынка тем самым предоставляет государству кредит, который затем может быть погашен приобретением на рынке других товаров или услуг, или иным способом. Следовательно, содержанием бумажных денег в рыночном обществе является доверие, которое держатель этих денег оказывает государству, а вместе с тем и всему рыночному хозяйству. Уровень доверия к бумажно-счетным деньгам зависит не только от степени вовлеченности государства в экономику, но и от характера этой вовлеченности, от институциональных основ, организационных форм и направленности кредитно-денежной деятельности государства, от всей его экономической деятельности, получающей отражение в государственном бюджете.
Реальная ценность бумажноденежной единицы определяется прежде всего соотношением массы товаров и услуг, предлагаемых на рынке, и массы бумажных денег. (Точнее было бы говорить о бумажно-счетных денежных единицах, поскольку значительная часть денег существует лишь на счетах, а не в виде банкнот.) Следовательно, эта ценность может колебаться в зависимости как от изменения массы товаров и услуг, так и от массы самих денег (при данной скорости их обращения). Но есть еще один фактор, имеющий кардинальное значение это существование ценных бумаг. Ценные бумаги имеют разную природу. Одни являются свидетельством прав собственности на реальные активы (акции, закладные, квитанции и др.), другие долговыми обязательствами (облигации, векселя и др.).
Основным ценным бумагам (акциям и облигациям) присуща двойственная природа. С одной стороны, они приносят доход, т. е. представляют для покупателя конкретную полезность, а потому могут быть отнесены к товарам, имеющим цену. Но, с другой стороны, ценные бумаги это ликвидные (в разной степени) активы, конкурирующие с деньгами в некоторых функциях последних (средство обращения, средство накопления). Потребность в бумажно-счетных деньгах как средстве обращения тем больше, чем больше доходных ценных бумаг предлагается на рынке. И тем меньше, чем больше доходных бумаг используется в качестве высоколиквидных средств накопления.
Деньги, отданные в кредит, также превращаются в актив, приносящий доход, уровень которого также влияет на ценность денег. Таким образом, все основные ценные бумаги бумажные деньги, акции, облигации ликвидны и способны приносить доход, все они подвержены риску. Разница состоит в степени ликвидности, доходности и риска. Поэтому все они взаимозаменяемы, но частично и в разной степени[11]. Например, вы можете сегодня обменять у брокера по курсу тысячу стодолларовых банкнот на тысячу равноценных акций фирмы, но вы не сможете этими акциями тут же уплатить за автомобиль стоимостью сто тысяч или внести налог на такую же сумму. Но акциями одной фирмы часто платят за приобретение акций другой, ценными бумагами погашают денежные долги.