Среди важных отечественных трудов, посвященных проблеме поколений в истории, культуре, литературе, нельзя не назвать работы таких исследователей, как Л. Я. Гинзбург, Ю.М. Лотман, Ю. А. Левада, В. В. Семенова, Б. В. Дубин.
Так, Л. Я. Гинзбург, на протяжении всей своей жизни много размышлявшая о поколениях русской интеллигенции XX века, и в частности о своем собственном поколении, написала об этом во втором сборнике Тыняновских чтений[22], а еще раньше косвенно, но весьма существенно затронула эту тему в своей монографии «О психологической прозе», центральной проблемой которой стала проблема «исторического характера», вбирающего в себя «жизненную символику, стихийную ритуальность» современности те самые признаки поколенческого начала, без которых никакой «исторический характер» просто невозможен[23].
Точно так же и Ю. М. Лотман во многих своих работах затрагивает проблему эпохальных типов. В частности, в статье «Декабрист в повседневной жизни» он пишет, что «на основе общепсихологического пласта и под воздействием исключительно сложных социально-исторических процессов складываются специфические формы исторического и социального поведения, эпохальные и социальные типы реакций, представления о правильных и неправильных, разрешенных и недозволенных, ценных и не имеющих ценности поступках»[24]. Работы Л.Я. Гинзбург и Ю.М. Лотмана важны еще и тем, что обладают большим методологическим потенциалом, поскольку в них проблема поколения рассматривается сквозь призму исторической поэтики, социальной и культурной семиотики.
Ю. В. Левада в своей социологической работе «Поколения XX века: возможности исследования» осуществляет глобальный подход к проблеме поколений XX века, выделяя шесть временных периодов, которые, собственно, и сформировали «значимые» поколенческие дефиниции прошлого: «революционный перелом, условно 19051930 гг.»; «сталинская мобилизационная система 19301941 гг. формирование монолитного тоталитарного общества»; «военный и следующий за ним послевоенный период (19411953 гг.)»; «оттепель 19531964 гг.»; «застой 19641985 гг.»; «годы перестройки и реформ (19851999 гг.)»[25].
Филолог и социолог Б. В. Дубин не раз писал на протяжении 1990-х годов и о феномене поколения как таковом, и об отдельных поколениях советской и постсоветской России. В своей работе «Поколение. Социологические и исторические границы понятия» он, в частности, отдельно останавливается на проблеме поколения, пытаясь очертить социологические и исторические границы этого понятия, обобщить накопленный по проблеме материал. В качестве основного признака поколенческой общности Дубин выделяет «символическую солидарность»: «В самом первом приближении и в самом общем смысле поколение можно представить как форму (тип) социальной связи и фокус символической солидарности: это нормативная рамка воображаемого соотнесения с другими по горизонтали такими же, как ты»[26]. Говоря о разных «смысловых планах», используемых для анализа категории «поколение», исследователь отдельно выделяет проблему «потерянных поколений», проблему «поколений элиты», проблему «именных поколений» то есть «свидетелей крупномасштабного перелома, общего срыва большинства рутинных механизмов социального порядка»[27].
Обращение к сущностным поколенческим характеристикам отмечено и в трудах, принадлежащих к другим гуманитарным отраслям знания. Так, в социокультурологическом ключе раскрывается период 1960-х годов в известной работе П. Вайля и А. Гениса[28]. Здесь поколение шестидесятников названо «самым длинным в русской истории», а также имеет место своеобразная перекличка с В. Варшавским в оценке советского военного поколения как «непотерянного». Интерес к фронтовикам и послевоенному поколению выражен в монографическом исследовании историка Е. Ю. Зубковой, где подробно и разносторонне анализируются общественные настроения и мнения в послевоенном советском обществе, в том числе молодежная фронда, атмосфера ожидания и проявление несогласия с властью в интеллигентской среде, идеи одиночек и др.[29] Невозможно не упомянуть масштабную работу патриарха отечественной социологии Б. М. Фирсова, благодаря которой в научную практику был введен термин «разномыслие»[30]. В его монографии выделены «поколения классической советской эпохи», предложен анализ «причинности поколенческого разномыслия», рассмотрены важнейшие признаки поколения и роль социально-исторических событий в их формировании. Размышляя о поколенческих когортах советского времени, ученый говорит о поколениях «верных ленинцев», «комиссаров 20-х годов», «бывших», «комиссарских детей», «детей Арбата» и т. д. Последнему советскому поколению посвящена статья М. Анипкина[31], а также известная монография А. Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение», где автор сосредотачивается на мире интересов, быте и творческих исканиях того поколения советских людей («советских субъектов»), которое сформировалось и выросло в условиях социализма, но должнно было пережить в возрасте своего взрослого расцвета крушение СССР[32]. М. Анипкин называет это поколение очередным поколением «лишних людей».
Подводя итог этому краткому обзору утвердившихся теорий и разных точек зрения, можно сказать, что проблема осмысления феномена поколений и поколенческой парадигматики в культуре лежит на перекрестье многих областей гуманитарного знания и вызывает в настоящее время все возрастающий интерес. Однако если говорить о попытках освоения этой проблемы, нужно признать, что они являются плодотворными чаще всего тогда, когда осуществляются на материале какой-либо отдельной национальной культуры. Именно об этом свидетельствуют приведенные выше исследования, ведь любой используемый их авторами материал национальных культур исторический, литературный, социологический делает и выводы, и отдельные наблюдения вполне наглядными и научно убедительными. Опытом осмысления двух национально-культурных парадигм России и Венгрии можно считать представленную монографию, где ученые, принадлежащие этнически или по своим профессиональным интересам к этим двум культурам, объединили усилия, чтобы осуществить многостороннее изучение литературных практик русской и венгерской культуры, в которых нашли отражение самосознание и диалог поколений.
Раздел 1
Поколенческие парадигмы русской культуры
Глава 1
Поколение русской интеллигенции рубежа xix xx веков: люди освободительного движения в россии и в эмиграции
В 1954 году в Нью-Йорке вышли в свет мемуары Василия Алексеевича Маклакова (18691957), известного общественного деятеля Русского Парижа, одного из лидеров партии кадетов в дореволюционной России. К тому времени ему уже было за 80, это был человек уходящей в прошлое эпохи. В этих мемуарах он очень точно высказался о своих ровесниках, тех, кто, как и сам В. А. Маклаков, были символами эпохи: «То поколение, которое сейчас вымирает, а начинало жить активной жизнью во время Освободительного движения, своими юными годами близко подходило к эпохе Великих реформ»[33].
Действительно, В. А. Маклаков принадлежал к той генерации российских интеллигентов, которая формировалась в условиях пореформенной России последней трети XIX века. По своей психологии большинство из них относились к «людям XIX века» с их верой в прогресс, в возможность преобразования общества на основе реализации определенной идеологической схемы. Вышедшие из XIX века, они были позитивистами и сохраняли веру в принципы этой философии на протяжении всей своей долгой жизни, даже когда гносеологический потенциал позитивизма стал подвергаться критике практически всеми.
Как известно, анализ мировоззрения русской интеллигенции конца XIX начала XX века был предпринят еще в знаменитых сборниках статей «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Из глубины» (1918). Их авторы П.Б. Струве, Н.А. Бердяев, С. Л. Франк и др. не раз обращались к этой теме и позднее, уже в условиях эмиграции[34]. Бесспорно, с «веховской» интерпретацией русской интеллигенции многие представители этого поколения были не согласны. Оппоненты «Вех» объединились на страницах сборника «Интеллигенция в России», одним из вдохновителей которого был П. Н. Милюков. Поколению П. Н. Милюкова и Н. А. Бердяева была суждена долгая жизнь. Им, сформировавшимся в XIX веке, довелось быть участниками российских революций, пережить две мировые войны. Они стали одновременно творцами и жертвами «эпохи великих потрясений». Многие из них ушли из жизни вдали от России. Каким было их восприятие меняющегося мира? Претерпели ли их взгляды какую-либо эволюцию под влиянием катаклизмов эпохи?
Выросшие в пореформенной России, представители этого поколения были прямыми продолжателями традиций русской интеллигенции XIX века. Позднее видная участница Освободительного движения А. В. Тыркова заметит: «Подземное революционное горение отражалось на жизни всех думающих людей: и тех, кто разжигал огонь, и тех, кто старался его потушить Чтобы понять русскую действительность за последнее столетие, надо помнить об этом непрестанном, жгучем, неудержимом, мятежном беспокойстве»[35]. Атмосфера русской действительности, ставший уже традиционным конфликт власти и общества во многом определяли психологию тех русских интеллигентов, кто в 1880-1890-е годы только вступал на путь общественной деятельности. Стоя за университетской кафедрой или состоя в коллегии адвокатов, работая в провинциальной гимназии или в органах земского самоуправления, эти люди воспроизводили определенные стереотипы мышления и модели поведения, присущие их кругу.
Василий Маклаков[36]
Бесспорно, это поколение не было абсолютно однородным. Наиболее заметны были те, кто принадлежал, по выражению Г. П. Федотова, к «основному руслу» интеллигенции «от Белинского через народников к революционерам наших дней»[37]. Именно этой группе были наиболее свойственны те черты «идейности» и «беспочвенности», о которых писали практически все, кто обращался к анализу данной темы. Однако далеко не все разделяли идеи преклонения перед народом, которые были характерны для разночинцев и народнической интеллигенции XIX века. Упомянутый выше В. А. Маклаков был типичным представителем той либеральной дворянской интеллигенции, которая критически воспринимала революционную идеологию. К простому народу такие люди относились «без признаков высокомерия, не считали его быдлом, обреченным оставаться внизу». По замечанию В. А. Маклакова, они «в себе ценили культуру и образованность и в этом видели свое заслуженное преимущество; не хотели это преимущество хранить для себя одних, считали долгом государства передавать его всем остальным, но не признавали и своей вины перед народом, не считали, что необразованные люди призваны Россию за собой вести»[38]. Заметим, что значительный вклад в разработку проблемы социально-моральной среды русской либеральной интеллигенции внес известный уральский историк И. В. Нарский. Опираясь на концептуальные построения, выдвинутые германскими исследователями М. Лепсиусом и Д. Далманном, он отмечал, что либеральную социально-моральную среду в России конца XIX начала XX века «следует искать не просто в крупных городах, а в столицах, которые в наибольшей степени приблизились к структурным стандартам индустриального общества»[39]. Это было связано с тем обстоятельством, что, как отмечал И. В. Нарский, российский либерализм «явление вполне европейское»[40]. Не случайно значительная часть представителей данного поколения русской интеллигенции восхищались технологическим прогрессом европейской цивилизации в XIX веке, ее экономической мощью, считали безальтернативными те демократические ценности и институты, которые сформировались в странах Запада.
В научной литературе уже исследовался вопрос о влиянии европейской культуры в дореволюционной России, о восприятии стран Запада в общественном сознании россиян в этот период. На наш взгляд, можно согласиться с тезисом исследователя В. В. Аверьянова, отмечающего, что до революции «русская мысль в определенном смысле отталкивалась от чужого исторического материала, факты европейской истории значили для нее не меньше, а зачастую больше, чем факты отечественной истории»[41]. Действительно, долгое время российские правоведы опирались прежде всего на опыт конституционного развития стран Запада, а политики, говоря о перспективах модернизации России, постоянно проводили параллели, используя факты из истории европейских революций XVIIXIX веков. Тем не менее, несмотря на то, что поездки в страны Запада на отдых, лечение, стажировку и т. д. были для дореволюционной российской интеллигенции обычным делом, в теоретических дискуссиях о западной политической культуре наблюдалось немало элементов схематизации, искусственных концептуальных конструкций. Те принципы конституционализма, свободы и неприкосновенности личности, о которых полемизировали российские политики и публицисты эпохи Освободительного движения, нередко имели характер идеальных философских схем. Далеко не все участники дискуссий имели четкое представление о механизмах реализации этих конструкций на практике. Прав, на наш взгляд, был известный русский философ протоиерей Георгий Флоровский, заметивший впоследствии: «Для многих Европа действительно стала второй родиной. Можно ли сказать, однако, что Запад у нас знали?! Образ Европы воображаемой или искомой слишком часто заслонял лик Европы действительной»[42].
Период взросления этого поколения в значительной степени пришелся на 1880-е годы, эпоху Александра III и К. П. Победоносцева. Хорошо известна та оценка морально-психологической атмосферы этого периода, которую дал А. А. Блок. Но и всегда отличавшийся взвешенностью В. А. Маклаков полагал, что власть в те годы имела цель «формировать новую породу людей». В гимназиях «душили у учеников интересы», «забивали молодые мозги тем, что им неинтересно и совершенно ненужно»[43]. Результат, как мы видим, оказался прямо противоположным: именно это поколение и дало России целую плеяду видных революционеров.
Выйдя из гимназий эпохи Александра III нонконформистами, многие представители этого поколения приняли участие в студенческом движении 1890-х годов. Характерно, что этого не избежали и те, кто позднее отнюдь не относился к революционерам. Даже у тех, кто не разделял идею насильственного свержения существующего строя, вызывало отторжение желание власти ликвидировать всякие элементы самоуправления, игнорировать стремление молодежи участвовать в общественной жизни. Как заметила А. В. Тыркова, «власть подводила под общее понятие неблагонадежности всех, кто позволял себе слишком откровенно высказываться о народных нуждах или критиковать правительство»[44]. К студенческим волнениям оказались причастны, например, будущий лидер проправительственной фракции русских националистов в Государственной думе граф В. А. Бобринский или тот же В. А. Маклаков. Некоторые из этих людей, близко познакомившись с революционной средой, испытывали от нее отторжение. Многим русским интеллигентам претил дух нетерпимости, свойственный революционным кружкам, аксиоматичность мышления их лидеров. Бесспорно, впрочем, что не следует и преуменьшать влияние революционных идей на русских интеллигентов этого поколения. Не случайно уже в 1909 году П. Б. Струве в «Вехах» напишет о «максимализме» русской интеллигенции начала XX века[45].