Важным положением неоинституционалистов с точки зрения описания клановой организации в постсоветской Центральной Азии является указание на то, что в естественных государствах организующая социальный порядок идентичность «имеет глубоко личный характер». Напротив, в порядках открытого доступа, с конкуренцией за ресурсы, формирование организаций, пользующихся поддержкой общества, доступно «для всех, кто отвечает минимальным и безличным критериям»[47]. В порядках с открытым доступом таким безличностным механизмом, обеспечивающим организацию, является правовой режим.
Институт кланов вообще и постсоветской Центральной Азии в частности является очевидной иллюстрацией справедливости этого положения. Внутренняя иерархия клановой организации и порядок, ее поддерживающий, имеет определенный персонифицированный источник. В связи с очевидностью центрального места личностных отношений в социальной организации естественных государств возникает соблазн редуцированной трактовки клановой организации в формате концепции патрон-клиентских отношений[48]. Однако таковые являются значительно более сложным социальным феноменом, чем устойчивые отношения субъектов, обладающих разными ресурсными возможностями и принадлежащих к разным уровням служебной иерархии[49].
В описании клановой организации более приемлемо выглядит социальная модель партнерских организаций О. Уильямсона, на которую ссылаются Д. Норт, Д. Уоллис и Б. Вайнгай.[50] Модель партнерской организации, вполне применимая для описания кланов постсоветской Центральной Азии, помимо наличия «стимулов соглашения» членов организации включает обязательный компонент, а именно третью сторону, держателя основных ресурсов, роль которой в нашем случае принадлежит жесткой вертикали власти. Как ниже будет сказано, вертикаль центральной власти, как и апелляция к обществу, являются необходимым условием «баланса сил» внутри клановой организации. Кроме того, именно режим, характеризующийся централизацией власти, создает «ограниченный доступ» к ресурсам, а следовательно, условия, порождающие ренту[51], в зависимости от обладания которой выстраивается иерархия межклановой организации. Существует и обратная каузальность: внутренняя динамика «отношений между элитами в господствующей коалиции» оказывает влияние «на взаимодействие с остальным обществом». Справедливость такого представления о клановой организации достаточно подтверждается эмпирическим материалом, характеризующим политический процесс постсоветской Центральной Азии. Так, распределение министерских портфелей среди представителей ташкентского и самаркандского кланов в Узбекистане осуществлялось пропорционально близости к президентской власти, а перераспределение властного ресурса и изменение в иерархии клановых сообществ обязательно сопровождалось апелляцией к обществу и требовало обоснования общественными интересами[52].
О стремлении центральной власти заручиться (или, по крайней мере, имитировать такое стремление) общественной поддержкой в достижении баланса с лидерами клановых сообществ хорошо иллюстрируется имплементацией в конституциях центральноазиатских республик президентских статусов: Туркменбаши, Елбасы, Лидера нации (ст. 65 Конституции Таджикистана)[53].
Отношения организованных сообществ (в нашем случае кланов) с государством намного сложнее, чем элементарная претензия на участие в редистрибуции и стяжательстве материальных благ. От их положения во властной вертикали зависит другой приобретаемый по мере приближения к ее центру более важный ресурс, а именно «средство контроля насилия», законным правом применения которого располагает только государство, в постсоветской Центральной Азии персоницифированный его глава.
Например, убийство в Казахстане лидера оппозиции Алтынбе-ка Сарсенбаева в 2006 г. явно не обошлось без участия или одобрения представителей власти. Кроме того, цинизм, с которым было совершено преступление, говорит о том, что его исполнители явно рассчитывали на попустительство властных структур[54].
Неоинституционалисты обращают особое внимание на избирательность возможности участия в «коалиционных организациях» и непроницаемость их границ для большинства граждан[55].
Важным с точки зрения анализа функционала клановых структур постсоветской Центральной Азии является их указание на обратно пропорциональную зависимость уровня напряженности конкурентной борьбы за властный ресурс и потенциала присвоения ренты. По этому поводу авторы упомянутого исследования пишут: «Элиты члены господствующей коалиции соглашаются уважать привилегии друг друга, включая права собственности и доступ к определенным видам деятельности. Ограничивая доступ к этим привилегиям только членами господствующей коалиции, элиты создают надежные стимулы сотрудничать, а не бороться друг с другом. Поскольку элиты знают, что насилие приведет к снижению их собственных рент, они имеют стимулы к тому, чтобы прекратить борьбу. Кроме того, каждая элитарная группа понимает, что другие группы сталкиваются с такими же стимулами»[56].
Стратегии клановых сообществ в современной социально-политической реальности поддаются корректному описанию в формате «равновесия Д. Нэша», являющегося одним из основоположников теории игр. Согласно предложенному Д. Нэшем равновесия ни один из участвующих «в игре» (процессе) не может увеличить свой выигрыш за счет изменения стратегии, при том что другие участники воздерживаются от изменения своих стратегий[57]. Одним словом, баланс (или равновесие) достигается вследствие соблюдения правил, предполагающих оптимальный выигрыш сторон, и напротив, его нарушение попыткой любого из участников влечет за собой общий проигрыш. Именно таким образом выстраиваются в современной политической реальности отношения кланов, что, конечно, не означает наличие в таковых абсолютного и навсегда установленного равновесия, так как вся система описываемой коалиционной модели социальных организаций имеет обязательную корреспондирующуюся связь с центральной властью и обществом инициирующих ее подвижность и динамику силовых направляющих внутри и между клановых сообществ.
Однако нарушение равновесия и конкуренция кланов, нанося урон каждому из «игроков», обязательно сменяется новым балансом, без которого их функционирование и жизнеспособность ставятся под сомнение. Срыв формального или негласно сложившегося «правила» распределения контроля над потоками власти и ренты, как правило, инициирует активные действия обществ или даже поиск проигравшими дополнительной опоры в общественной лояльности. Так бывает всегда, когда одна из элитных групп, контролирующих клан, для достижения каких-либо целей, не имея на то реальных конкурентных преимуществ среди других элитных сообществ, стремится активно привлекать общественность в качестве весомого аргумента своих притязаний.
Очевидно, что выход элитных противоречий на публичный уровень чреват потерями для всех без исключения провластных групп.
С целью предотвращения конкуренции или ее минимизации коалиционные организации стремятся распределить между собой потоки ренты. Как правило, клановые сообщества относительно устойчиво «закрепляются за определенными сферами общественно-политической деятельности, гарантирующими поступление ренты (например, правоохранительные органы, финансы и т. д.)». Эта же дифференциация рентных потоков и их перераспределение являются значимым государственным механизмом управления элитными группами и «подведомственными кланами» в достижении политической стабильности.
Процесс дифференциации и распределения рентных потоков не может быть сведен исключительно к достижению успеха в конкуренции кланов, но определяется многими факторами: стремлением власти к достижению стабильности и способностью к социализации, уровнем давления общества, общественно-политическим и материальным потенциалом коалиционных организаций (кланов) и, наконец, и только в последнюю очередь, клановой конкуренцией. Причем очевидно прослеживается еще одна закономерность: чем стабильнее вертикаль власти и выше ее общественная поддержка, тем выше ее способность управления элитными сообществами. На стадии становления постсоветской государственности руководители независимых республик Центральной Азии, вынужденные порой опираться на противоборствующие коалиции, щедро раздавали преференции их представителям.
Например, для прекращения гражданской войны в Таджикистане Э. Рахмону пришлось вступить в переговоры и договариваться даже с группировками радикального ислама и полевыми командирами, поддерживаемыми афганскими талибами. Партия исламского возрождения, согласно подписанному в 1997 г. соглашению, гарантированному Россией, получила в правительстве пять министерских портфелей[58].
После трагических событий в январе 2022 г., которые помимо материального ущерба и человеческих жертв стали определенным рубежом «нового этапа политического развития страны», по словам казахстанского эксперта Досыма Сатпаева, параллельно «в целом в Казахстане начинается этап передела собственности. Борьба с теми финансово-промышленными группами, которые пока не демонстрировали лояльность Токаеву. Те же, кто продемонстрирует лояльность, скорее всего, войдут в его команду»[59]
Примечания
1
Бородин Е. А. Клановый характер устройства Кыргызской республики // Мир и политика. 2012. 3(66).
2
Глушенков П., Сидорова Г. Кланы // Совершенно секретно. 2007. Ноябрь.
3
См. напр.: Кадырбаев А. Ш. Страны Центральной Азии в постсоветский период // URL: https://www.socionauki.ru/book/files/monitoring/197-257.pdf; Лаумулин М. Т. К вопросу о формировании постсоветской государственности в Средней (Центральной) Азии // Контуры глобальных трансформаций. 2016. Т. 9. Вып. 5. С. 95113 и др.
4
Лаумулин М.. К вопросу о формировании постсоветской государственности в Средней (Центральной) Азии. С. 9596.
5
Там же. С. 97.
6
См. напр.: Назиров Н. Д. Проблема политического ислама и конфликты в государствах Центральной Азии. Дис канд. полит, наук. Душанбе, 2017.
7
Малышева Д. Б. Политические процессы в постсоветской Центральной Азии // Контуры глобальных трансформаций. 2018. Т. 11. 3. С. 48.
8
Грозин А. Элиты Туркменистана и центральноазиатские кланы. Общее, особенности и трудности модернизации // Perspektivy.info. 2010. 21 декабря // URL: http://uwv.perspektivy.info/print.php?ID=72647 (дата обращения: 14.04.2019).
9
Лаумулин М. Т. К вопросу о формировании постсоветской государственности в Средней (Центральной) Азии. С. 105.
10
Рогожина К. А. Клиентализм в рекрутировании политических элит в Российской Федерации и постсоветских государствах Центральной Азии. Автореферат дис канд. полит, наук. М., 2010.
11
Агеев Г. Ш. Внутриэтническая конкуренция и латентные сообщества в политическом процессе Казахстана. Автореферат дис канд. полит, наук. М., 2015.-27 с.
12
Болпонова А. Политические кланы Кыргызстана; история и современность // Центральная Азия и Кавказ. 2015. Т. 18. Вып. 34. С. 5771.
13
Gellner Е. Nations and Nationalism (Oxford University Press, 1983). Soviet modernization was haphazard and incomplete, with unintended consequences. See Francine Hirsch, Empire of Nations: Colonial Technologies and the Making of the Soviet Union, 19171939 (Ph. D. diss., Princeton University, 1998).
14
Suny R. Provisional Stabilities: The Politics of Identity in Post-Soviet Eurasia, International Security: 24 (Winter 2000), 164: Treisman. P. 231.
15
Collins К. Clans, Pacts, and Politics: Understanding Regime Transition in Central Asia (Ph. D. diss., Stanford University, 1999), chs. 2 and 3.
16
Collins K. The Political Role of Clans in Central Asia // Comparative Politics. January. 2003. P. 174.
17
Ibid. P. 174178.
18
McAdam D. Tactical innovation and the pace of insurgency. Am Social Rev. 48 (6). 1983. P. 735754.
19
McAdam D. Recruitment to high-risk activism: the case of freedom summer. Am J. Social. 92 (1). 1986. P. 6490.
20
Tarrow S. Power in movement. Cambridge University Press. Cambridge, 1994. P. 22.
21
Diaz-Cayeros A., Magaloni B., Weingast B. Tragic brilliance: equilibrium party hegemony in Mexico (April) Available at SSRN 2003 // URL: http://ssrn.com/ abstract=l 153510 (17.11.2021 r.); Weingast B. Second generation fiscal federalism: the implications of fiscal incentives. J. Urban Econ. 65. 2009. P. 279293.
22
Ochoa-Reza Myltiple arenas of struggle: federalism and Mexicois transition, to democracy // Gibson E. (ed) Federalism and democracy in Latin America. Johns Hopkins University Press. Baltimore, 2004. P. 256257.
23
Hess S. Authoritarian Landscaps. Popular Mobilization and the Institutional Sources of Resilience in Nondemocracies. Springer. N.Y.: Heidelberg Dordrecht London, 2013. P. 20.
24
Hess S. Authoritarian Landscaps. Р. 21.
25
См. напр.: BurghartD.L. Sabonis-Helfth in the Track of Tamerland. Central Asia's Path to the 21
st
26
См.: Parsons Т. Societies: Evolutionary and Comparative Perspectives. Prentice-Hall, Englewood Cliffs, New Jersey, 1966.
27
Панниер Б., Клевцова А. Династии и непотизм в центральноазиатской политике // URL: http://rus.azattyg.org (дата обращения:14.12.2019).
28
Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М.: Академический проект, 2018. 528 с.
29
Там же. С. 59.
30
Гидденс Э. Устроение общества. С. 60.
31
www.litmir.me (дата обращения: 20.12.2019).
32
Гидденс Э. Устроение общества. С. 60.
33
Синицын Ф. Л. Советское государство и кочевники. История, политика, население. 19171991 гг. М.: Центрполиграф, 2019. С. 2021.
34
Там же. С. 22.
35
Ибодов М. 25 февраля 2019 года // Facebook; Twitter; Linkedin; Tumbir; Pinterest; Reddit; В контакте; Одноклассники; Print.
36
Хегай Ж. Роль кланов в независимом государственном строительстве Центральной Азии // Уппсальский семинар ECPR. 2004. С. 8.
37
Там же.
38
Starr F. Clans, Authoritarian Rulers, And Partiaments in Central Asia // Central Asia-Caucasus Institute and Silk Studies Program. Printed in Sweden, 2006. P. 10.
39
См.: Швецов С. П. Природа и быт Казахстана // Казахское хозяйство. Народный комиссариат земледелия Казахской Автономной Советской Социалистической Республики. 1926. С. 93105.
40
https//www.facebook.com/Kazakhstan Presidential Candidata Rakhat Aliev/posts/547018698726956 (дата обращения: 12.11.2019).
41
Токаев возложил особую вину за протесты на правительство Казахстана // URL: http://rn.gazeta.ru. (дата обращения: 05.01.2022).
42
Коллинз К. Кланы, соглашения и политика Центральной Азии // Демократия. 2002. 13. Март. С. 142.
43
Author Talks About Kazakhstans Clan Politics. August 30. 2011. 15:14 GMT. Radio Free Europe. Radiolibery.
44
Schedler A. The new institutionalism in the study of authoritarian regimes. Centro de Investigacion у Docencia Economicas (CIDE) Working Paper 215, Nov 2009 a.
45
Tarrow S. The new contentious politics in China: poor and blank or rich and complex? In: OBrien K. (ed) Popular protest in China. Harvard University Press, Cambridge, 2008. P. 5657.
46
Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгай Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для истории человечества. М.: Институт Гайдара, 2011. С. 40.
47
Тамже. С. 41.
48
Патрон-клиентские отношения в истории и современности: хрестоматия. М.: РОССПЭН, 2016. 415 с.