Могу ли я что-нибудь для вас сделать? спросил я, пожав ему руку в день нашей первой встречи.
Тогда я был еще студентом, а сейчас бы вряд ли позволил себе быть столь непосредственным.
Конечно, ответил он. Вы можете вколоть мне двести миллиграммов морфина за раз.
А когда повисла неловкая пауза, он улыбнулся.
Это шутка, пояснил он слабым голосом и отвернулся от меня, глядя в окно.
Дело было весной, и на безукоризненно прополотых больничных клумбах благоухал цветущий кизил. В это время я часто замечал, что взгляд пациента был обращен в сторону садов, раскинувшихся за пределами парковочной территории. Машины приезжали и уезжали, солнечный свет наполнял окна, и медсестры заходили в его палату, принося с собой аромат свежего воздуха. Он же лежал и тихо наблюдал за тем, как продолжается жизнь, как она бурлит и плещет через край. В конце дня начинали собираться грозовые тучи, и он говорил, что с нетерпением ждет их приближения.
Члены его семьи понятия не имели, как подступиться к нему, что делать, что говорить, но что бы ни случилось, они приходили каждый день навещать больного: отец и мать жили в соседнем городе, на вид им можно было дать около 65 лет, по стилю одежды сестры, напряженной и энергичной девушки, можно было угадать, что она пополнила ряды офисных служащих. Все втроем они рассаживались возле его кровати и вели тот самый разговор ни о чем. Беседовали о походах в гости, о свадьбе, о Макгрегорах, которые по неизвестной никому причине продают дом и переезжают во Флориду. Об открытке, переданной прихожанами, о соседях через улицу, которые не забывали помолиться о его здоровье.
О да, говорил он, в детстве я косил их лужайку. Как мило, что они все еще обо мне помнят.
Позже, когда они уходили, мужчина общался со мной. Ни он, ни я не были очень заняты в тот период жизни.
Отец и мать до сих пор не могут смириться с тем, что я умираю, говорил он. Я просто не знаю, что им сказать. Они никогда об этом не забывают. И в беседах нужно быть всегда острожным.
Однако не верить в то, что он умирает, было невозможно. Его родители обсуждали со мной этот вопрос. Им хотелось узнать, сколько ему осталось жить.
Я правда ничего определенного не могу сказать, отвечал я. Может быть, несколько недель, а возможно, считанные дни. Мне очень жаль.
Тогда его отец заплакал, но старался не показать мне своих слез.
Мой муж честный человек, говорила жена после того, как мужчина вышел из кабинета. Всю свою жизнь он ходил в церковь каждое воскресение. О своем сыне он молится каждую ночь. Он просто не понимает, почему все происходит именно так.
Потом как-то раз его сестра отвела меня в сторону.
Мама с папой не догадываются, зачем на самом деле Уильям уехал в Атланту, сказала она. Они не могли понять, почему он променял учебу в колледже на работу водителя лимузина в том городе. Мне нельзя было им говорить, она замолчала и отвела глаза. Возможно подспудно они догадывались. Думаю, что сейчас это уже не важно. Вчера мама сказала, что он напоминает Иисуса, страдающего на кресте. Я согласна, а вы как думаете? добавила она, немного погодя.
Однажды днем я пришел к нему в палату: за окном бушевала гроза, гром был таким сильным, что, казалось, каждый мог ощутить его глубоко внутри себя. Оконный проем прошивали молнии, ветер трепал верхушки деревьев у парковки, а затем серая пелена дождя начала расстилаться над машинами до тех пор, пока не поглотила окно палаты, и тогда где-то наверху водостоки начали клокотать, словно фонтаны.
Разве не великолепно? с улыбкой спросил он меня, растворившись в моменте. Красиво.
Какие-то люди бежали через всю парковку, чтобы обрести безопасное укрытие в салонах своих автомобилей, а с проходившего поблизости шоссе начал бить дальний свет других проезжавших машин. Через несколько минут все прекратилось: на небо возвратилось сияющее солнце, а лужи, занявшие непозволительно много места на черном асфальте тротуаров, начали высыхать прямо на глазах.
Знаете, сказал он, однажды в Атланте я видел слайды одного известного мастера перформанса. Забываю его имя. Не важно. Он засыпал парковку битым стеклом. Была ночь, но он включил все лампы дневного света, и сияние стало отражаться в осколках. Понимаете, о чем я?
Я в недоумении покачал головой.
Ну, он полз на животе по парковке, засыпанной стеклом. А затем позвал фотографов, чтобы те сделали снимки. Когда художник поднялся на ноги, он был весь в крови, но при свете ламп она казалось черной. Знаете, как он назвал это творение? «Нежно сквозь темноту», и пациент засмеялся.
Я всегда сожалел о том, что не учился в университете, сказал он немного погодя, но сейчас я думаю, что этот парень не понимал, о чем говорил.
Через несколько дней больной решил отказаться от пищи. Никакой еды, в меню только вода, морфин и ледяные чипсы. «А какой смысл?» заявил он. Это была пятница перед выходными по случаю Дня памяти, меня ждали три дня отдыха. Я сказал ему, что обязательно загляну, когда вернусь.
Он поднял на меня глаза.
Бутьте осторожны, Фрэнк, сказал он. Столько аварий случается именно в День памяти. Я бы не хотел, чтобы с вами что-то произошло. У тебя вся жизнь впереди.
Я пожал ему руку и поблагодарил, а перед тем как уйти, взял его на руки и помог занять более удобное положение на подушках: он был настолько слаб и невесом, что не мог двигаться самостоятельно, а мне не составляло труда переместить его.
Вы, наверное, должны помыть руки, напомнил он, когда мы закончили.
Я так и поступил. Открыв кран над раковиной, позволил воде и хирургическому мылу обволакивать мои ладони, запястья, оголенные предплечья и локти. Как приятно было чувствовать прикосновения воды.
Он остановил меня снова, когда я уже оказался у дверей палаты.
Если когда вы вернетесь, мы не пересечемся, объявил он, хочу сказать спасибо за все, что вы для меня сделали.
Не беспокойся, мы еще с тобой увидимся.
Без обид, отвечал он на мои слова, но надеюсь, что нет.
Утром во вторник, когда я открыл дверь в его палату, я почувствовал это. Я знал, что мне предстоит обнаружить. На кровати можно было разглядеть фигуру человека. Далеко за окном наполненные солнечным светом и легким ветром раскачивались и клонились из стороны в сторону тополя. Когда дверь хлопнула, человек сел и повернулся ко мне: молодой, кровь с молоком, красивые черты лица и встревоженный взгляд карих глаз, словно внезапно его пробудили от глубокого сна.
Прошу прощения, проронил я, уставившись на него, должно быть, я ошибся дверью.