По вечерам, когда однорукий Клим закрывает ворота мастерской и на тополях оседает горячая от проходящих машин пыль, во двор выносятся скамейки, патефон, «руководить» которым иногда поручается мне. Начинаются весёлые танцы.
Но вот все «фокстроты» и «танго» помногу раз прокручены, и уставшие танцоры постепенно располагаются поодаль. Для шофёра Грошева наступает самый подходящий момент, чтобы, громыхнув шашками лото, пригласить желающих поиграть:
Налетай, пока по дешёвке!
Рассаживаются вокруг вкопанного во дворе столика оживленно и основательно, потому что знают: не на час.
Бычий глаз! Крутнув шашку с цифрой «10», Грошев, не теряя времени, принимается выкрикивать названия одно смешнее другого. «66» у него именовались «лаптями», «44» «табуретками», а «90» под дружный хохот играющих объявлялась «Вячеслав Иванычем», потому как имелся намёк на живущего здесь в одном из домиков, а возможно, и сидящего рядом, старшего всех по возрасту Вячеслава Ивановича Сенченко.
Мне почему-то всегда хочется, чтобы хоть раз в лото выиграла жена кладовщика. Лицо её напрягается, краснеет, когда на карте появляется «квартира».
Не везёт в жизни, пусть хучь в игре повезёт! толкает она мужа в спину, чтобы порадовать с в о е г о, а может, напомнить ему лишний раз о давнем желании расширить свою малогабаритную квартиру.
Если к окончанию игры ещё работает дежурный продмаг, игроки быстро складываются на бутылку красного вина, сбегать за которым просят меня, за что потом считают своим долгом угостить.
Что вы, не буду! отказываюсь я. Мне надо
уроки по математике готовить.
Мужик ты или не мужик? наступает на меня радостный от предстоящего удовольствия кладовщик Москалёв. «Математика», «техникум» Я без техникума неплохо живу.
И тогда выручает дядя Валя:
Отчепитесь от малого, не учите поганому делу.
Сам дядя Валя выпивает редко, по большим праздникам. Когда же видит беспричинно выпивающих соседей, язвит:
Не всю ещё попили? В гастрономе её много
И проходил мимо. Москалёв не замечал издёвки дяди Вали, Вячеслав Иванович не понимал намёка, Клим не молчал:
Святого из себя строит.
2
Степан приехал домой среди зимы, успев с вокзала на такси съездить в деревню за отцом.
Стёпа! задохнулась от радости сестра, прижимаясь щекой к полосатой тельняшке мужа. -Что ж долго не писал?
Робу стирал и смыл твой адрес, улыбается Степан. Полагаю, без предупреждения лучше.
Хотел знать, чем занимаешься одна без мужа, дополняет его Егор Гаврилович. Он выносит из машины Степановы вещи. Несёт и останавливается на каждом шагу, точно боясь расплескать драгоценную жидкость.
Подарки Степан вытаскивает не спеша, перекладывает их с руки на руку, как бы ненароком называет место покупки и цену каждой вещи.
Это мне? засветилась Клава, получая от мужа светло-коричневый пыльник, отрез легкого материала на платье, замшевый ридикюль. Вот спасибо, вот хорошо. Давно собираюсь купить такой, а тут как по заказу!
Жену я тебе, сынок, как-никак соблюл, как бы между прочим заявляет Егор Гаврилович, по-хозяйски устраиваясь за столом, когда немного улеглись восторги от первых минут встречи. Остальное само собой придёт.
Он изо всех сил старается быть в лад с сыном, хвалит его, сравнивая с собой, не забывает похвалиться и сам. После пары опорожненных бутылок Егор Гаврилович, потный, красный, потянул с себя взопревшую рубаху.
Показать, что в майке ходит, кивает сестра.
То и дело Егор Гаврилович плюет в угол, голова его клонится все ниже, пока не начинает вздрагивать. Сноха замечает первой:
Пап, что ты расстраиваешься? Стёпа вернулся,
всё хорошо.
Этой жалости, кажется, только и ждал Егор Гаврилович. Он вдруг выпрямляется и смотрит на неё такими страдальческими глазами, что подумаешь, нет у человека горше горя, чем горе у Клавиного свёкра.
Эх, Клава! бьёт он себя в грудь увесистым кулаком. Было бы их пятеро, а то только двое: Стёпа да Надюшка!
Он хватает рубчатый стакан водки и опрокидывает его в рот, украдкой сквозь слёзы поглядывая на Степана, какое на него произвел впечатление. У меня тоже начинают пощипывать глаза, от стопки вина становлюсь хмельным и тяжелым. Жаль Егора Гавриловича.
Не надо, пап, не надо, морщится Степан.
А ты что мне за указ? Рубахи вас нет купить
Позже в разговоре Степан пояснил отцовские «плачи»:
Старый кот. Знает теперь, что надо прибиваться к какому-то берегу, вот и показывает свою любовь к детям. Смолоду гуляка был будь здоров, мать от него натерпелась.
На другой день Клава, оформив специально не использованный отпуск, на неделю со Степаном убыла к его родителям в Манино. Я на хозяйстве оставался один.
С приездом Степана в нашей квартире чуть не ежедневно стал появляться кто-либо из гостей. Кажется, перебывали и все соседи. Знакомились, поздравляли Клаву с возвращением мужа. А Мария Куликова в шутку заметила ей:
Орёл твой Степан. Высоко летает, где только сядет.
Никого Степан не отпустил без угощения. На организацию мужских «посиделок» Степан был большой мастер. «Посидеть», поговорить «за жизнь» любили не только Егор Гаврилович, Клим, но и кум Степана Иванов.
Душа из неё вон, давай по маленькой! предлагает приветливый Степан.
В шутку, хвастаясь, сообщает, что знает с десяток способов выпить и остаться трезвым:
У нас на сейнере как бывало? Неделю ходим в море, две бесполезняк. Нету рыбы. А её нет и дела нет.
И Степан выразительно скользит пальцем по горлу, разъясняя и без того всем понятное рыбацкое желание выпить.
Когда в порт с рыбой приходим, тогда веселее, тогда лафа.
А что ж тогда? интересуется Клава, ласково поглядывая на мужа.
Песня до конца не поётся, жене правда не
говорится! выручает сына Егор Гаврилович.
Без песен не обходится ни одно застолье. Когда гости пропустят по рюмке, кто-нибудь предлагает спеть или сам пытается затянуть, иногда не подходящую в данный момент. Присутствующие скромно молчат, не замечая неудачливого певца. Выручает Клава:
Пап, ну-ка ты. А может, кум? Ту, что «лежит в сыром, нетопленом подвале, не смея руку за копейкой протянуть».
Кум Иванов, губастый, с пухлым лицом, говорит редко, то и дело вставляя смешные словечки, причём сам почти не смеётся. При хорошем настроении, боднув головой в сторону, он начинает без долгих просьб:
Я живу близ Охотского моря,
Где кончается Дальний Восток
Если солист-доброволец не находится, вся надежда возлагается на Степана. Он знает, что в конце концов обратятся к нему, попросят, потому выжидательно молчит, не предлагая пока своих услуг. По возвращении с Камчатки любил он петь «Вернулся я на Родину».
Ну что ж, если уж очень просите, тогда я пожалуйста.
А чаще без вступительных слов, чуть наклонившись вполуоборот, начинает тихим, четким голосом:
Вернулся я на Родину,
Стоят березки стройные,
Я много лет без отпуска
Служил в чужом краю
Голос его нарастает, звончеет, краснеет от натуги толстая, сливающаяся с макушкой в одну линию шея. Песня всем нравится, и никто не перебивает хозяина квартиры. И когда он доходит до слов о встрече с матерью, каждый из нас вспоминает свою мать, начинается за столом невольное движение, вздохи. Егор Гаврилович, если к тому времени ещё находится за столом, затевает рассказ, как он мальчишкой бегал к матери в больницу.
К ма-аме! И шестидесятилетний человек заливается слезами. Сейчас ей восемьдесят пять, объясняет Егор Гаврилович. Пусть живёт. Ей хорошо, и нам неплохо.
Чем бы я ни занимался, где бы я ни находился, я всегда помнил о маме. Она незримо присутствовала рядом.
У кума Иванова мать умерла, когда он был в заключении. Воспоминания и разговоры о ней переносил мужественно.
Ну, братцы, вы что рассолодели? спрашивает он отрезвляющим голосом, берясь за графин с водкой и целуя его гранёный бок
Все встряхивались, освобождаясь от минутной слабости (не к лицу мужчинам), и гомон, звон стаканов, клубы папиросного дыма вновь заполняют нашу небольшую комнату.
Мешковы гуляют, раздается за окном довольный, с ноткой зависти голос сторожа Клима, рассчитанный на приглашение к столу. Степан зовёт Клима.
Помногу нет, а по сто пятьдесят у нас завсегда найдется! разъясняет Егор Гаврилович вроде бы оробевшему поначалу Климу.
Убедившись в хорошем его самочувствии за столом и желая привлечь к себе внимание присутствующих, в особенности сына, встряхнув несуществующим чубом, он затягивает старинную русскую песню:
Слышу звон бубенцов издалека,
Это тройки широкий разбег
На последних словах, взяв высокую, не под силу ноту, срывается и виновато замолкает, вопрошающе поглядывая на сына, уж готового подхватить прерванную отцом песню:
Нас три сестры: одна за графом,
Другая герцога жена
Егор Гаврилович, оправившись от лёгкого душевного расстройства, успокаивающе продолжает:
Оставь напрасные заботы,
Забудь напрасные мечты,
Ведь не просто ою ты морячкой,
А королевой будешь ты
Я любил слушать эти протяжные, иногда со слезами песни, и не понять мне было в ту пору этих взрослых, много повидавших, более моего переживших людей, и завидно было оттого, что они знали и понимали многое и по-своему из того, чего еще не мог понять я. Их песни трогали меня до глубины души и навсегда остались в памяти непреходящей грустью.
Веселье за столом разгорается с новой силой, когда я, улучив момент, подсовываю Степану под руки гитару. Самодовольный и хмельной, он старательно прилаживает её на своем большом животе в ожидании чьего-нибудь заученно-удивлённого восклицания о его габаритах.
Буржуазия, когда же ты лопнешь! пружинит Степан по животу ребром короткой ладони.
Пощипывая струны гитары, будто выбирая из них самую звучную и веселую, Степан вначале невнятно, себе под нос проговаривает куплеты, какой-то, чувствуется, озорной песни. И вот, обведя лукавым взглядом гостей и подмигнув куме (щец бы покислей да бабёнку поживей!), срывается в дробный перебор:
Дрын здоровый я достану
И чертей метелить стану:
Почему нет водки на луне!
Ох-хо-хо! Га-га-га! Уморил, сукин кот!
Пока гости увлеклись песнями, гитарой и разговорами, сестра, юркнув за занавеску, вполголоса обсуждает с кем-нибудь из соседок семейные дела, болезнь ребенка, отношения с мужем.
Каждый божий день так, сокрушается она. Гулянкам конца-краю не видно. Митя, обращается она вдруг ко мне, поговоришь с ним? Он тебя уважает. Может, поймёт
Я молчу.
Конечно, оправдывает меня Клава, просить об этом трудно. Вот так сразу и не начнёшь разговор. Ты, Митя, не садись больше с мужиками за стол, болеть будешь от водки-то. Господи, скорее бы ты вырос что ли, и прижимает мою голову к своему теплому боку.
Дружна была Клава с Куликовой Марией. Длинная, с соломенного цвета ресницами, она наклоняется к Клаве, шепчет горячо, с болью:
А мой опять не ночевал дома, опять у н е е был. Вчера-то я сунулась к нему в карман, два билета в кино лежали, а сегодня их уже нет. Клава, милая, что делать, что делать, ума не приложу.
Клава уже готовая что-то посоветовать, подсказать, потому как всегда для других у неё найдется совет и помощь. Погорюет с каждой, утешит.
Клав, пойди сюда, раздается голос мужа, и она спешит к столу. Мы тут разговорились, непослушным языком, издалека начинает разъяснять свой вопрос Степан. Один пацан хорошо! А два лучше. Скажи, Андрюшка будет у нас?
Не время об этом говорить, отмахивается сестра.
Ладно. А выпить будет? А сама выпила?
Мне нельзя, Степа, улыбается Клава, довольная вниманием мужа. Врачи не советуют, всё слабее отказывается она.
В разговор сразу вступают несколько «знающих» гостей с твёрдым убеждением, что от рюмки ничего не случится. Наконец, сестра сдаётся, подходит к столу садиться некогда:
Дай бог не последнюю!
Выпивает с напёрсток и снова к плите.
Пока готовится закуска, Егор Гаврилович вспоминает, как Степан, женившийся без родительского разрешения, приехал к нему в деревню.
Мы со сватом Гришкой за четвертью сидели. Смотрю, заходят двое. Стёпа вот так прошел по комнате, а она на пороге осталась. Думаю, что ж это к нам за девчонка приехала?
Клава в это время хлопочет над плитой, будто не обращает внимания на рассказ свекра, но при малейшей его неточности, смеясь, поправляет Егора Гавриловича. В шутливую перебранку вступает Степан, дополняет сказанное отцом, повторяя, что любит правду. Но последнее слово все равно за Егором Гавриловичем. Он даже приподнимается со стула:
Я вас спросил: любите друг друга? Любите. Хорошо. Тогда живите. У меня двор, у меня скот, птица. Мы всё.
Егор Гаврилович плюет в ладонь, а другой так прихлопывает плевок, что брызги попадают в глаза Степану.
Мать-перемать!..
Минута замешательства, но вновь сноха оказывается на месте:
Пап, садись в угол на своё место. Все садитесь. Закуска готова.
Всё начинается сначала.
Повторить!
На том свете не выпьешь!
Пей до дна, ещё будет одна!
Уставшая Клава, никем не замечаемая, стоит в стороне, грустно поглядывает на веселящихся мужчин, на меня, томящегося очередной пьянкой. У меня плохи дела в техникуме. По математике уже получил несколько неудов. Однажды даже написали обо мне в курсовой стенгазете, как о двоечнике. Запустил я математику с её корнями, тангенсами-котангенсами.
Мне становится невыносимо тоскливо и стыдно. Жаль маму, с трудом содержащую меня в городе, жаль Клаву, постоянно хлопочущую возле стола выпивох. Жалко самого себя. Я выскакиваю из комнаты. На вопрос Степана куда я? бормочу что-то невнятное, забиваюсь в сарай. Слезы душат меня
Вот ты где, милейший! окликает меня так не кстати появившийся Степан.
Он почти силой выводит меня из сарая и водворяет за стол, где Егор Гаврилович уже пододвигает мне «штрафной».
Не надо ему, вступается сестра. Мальчишка ведь.
По маленькой, по маленькой, чем поят лошадей!
Последняя. Всё. Баста. Нету больше. Шабаш, режет воздух нетвердой рукой хозяин квартиры.
Да уж и хватит, встрепенулась кума, заспешив из-за стола.
Раз нету выпить нечего было и собираться, хмурится Егор Гаврилович.
Не спеши, успокаивает Степан, что-нибудь придумаем.
Придумать нечего, кроме как мне идти за водкой: моложе всех. Это несказанно радует Егора Гавриловича. Он затягивает песню на слова, подсказанные сыном:
Не спеши, запоздалая тройка,
Наша жизнь пронеслась без следа
Вернувшись из магазина, в дом заходить не спешу. Наблюдаю из-за калитки за пьяными гостями. Вспотевшие, довольные они выходят во двор охолонуть, размяться.
Ну, что лоб твою хлоп! цепляет Степан подошедшего прикурить дядю Валю Савченко.
Плюнь, Степа на грудь, не могу жить без моря.
Варюха-то твоя разлюбезная где? Опять к друзьям ушла? не меняя тона, подначивает Степан. Теперь, поди, к утру вернётся.
Нет, Степа, не в этом дело, подыскивает ответ дядя Валя. Всё нормально.
Степану уже трудно остановиться. Он произносит несколько татарских фраз (служил в Казани), очевидно, ругательств. И хохочет звонко, сочно, запрокинув голову назад.
Ты, Стёпа, можешь переводчиком работать, не остается в долгу дядя Валя. Служил у нас в полку один такой
Дядя Валя был тяжело ранен на фронте. Случай, который он рассказывает о переводчике, любителе выпить, задевает Степана за живое.
Душа мерку знает, Валентин, говорит Степан обиженно.
Знать-то знает, Стёпа, да только водка не таких еще богатырей ломала, замечает напоследок дядя Валя, отказавшийся от стопки, предложенной Степаном «в честь его приезда».
3.
По возвращении с Камчатки Степан долго подыскивал себе работу, но, какой хотелось, не попадалось. Поступил он в соседнюю мастерскую не по душе пришлись строгие там порядки. Потом недели три работал в гараже автослесарем ушёл и оттуда, так как большого заработка не предвиделось.