Здравствуйте-здравствуйте, Семён Маркович, улыбнулся я ему. Заходите, пообщаемся.
Да зачем я тебя отвлекать буду? вздохнул Семён Маркович, проходя и пристраиваясь у окошка.
Вы меня никогда не отвлекаете, заверил я.
Ну что, пнули Забегалова? издалека начал Семён Маркович.
Пнули. Только зачем и кто, до сих пор не пойму.
А ведь он уверен, что это ты, прищурился Семён Маркович.
До меня дошло не сразу. Семён Маркович глядел, улыбаясь, и протирал мятым носовым платком очки.
Я?!
Ты, ты. Он же знает, что ты его не любишь.
Да что он, девица красная, чтобы я его любил?
Не знаю, не знаю
Вообще, откуда эта информация?
Говорят в кулуарах, Семён Маркович неопределенно повращал очками.
Может, стравливают нас таким образом? предположил я.
Может, и стравливают. Тот же Никифор Мефодиевич на тебя ох как зол
Да пошел он, гнида старая! не сдержался я.
Говорит, обидел ты его сильно, продолжал Семён Маркович.
Я захотел плюнуть, да некуда было.
Никифору Мефодиевичу, по моему убеждению, давным-давно пора было прищемить его поганый язык. Таких, как он, следовало еще году в девяносто первом вывезти на барже подальше от берега и открыть кингстоны. Жаль, первому президенту России не хватило запала проделать всё это. Кормясь слухами и сплетнями, товарищ Толиков дул в уши не одному Хрюшникову. А обида его заключалась вот в чем. Как-то раз преподобному Никифору Мефодиевичу вздумалось вдруг показать служебное рвение собственноручно написать в наше издание про какую-то мемориальную доску. Про ее охрененное значение в деле воспитания подрастающих поколений. И не просто написать, но и запечатлеть сие изделие на фото. Конечно, придворный фотограф Колёсиков был в тот момент занят, о чем я и сказал инициативному товарищу. Кроме того, Никифору Мефодиевичу мною было сообщено, что о подобных инициативах желательно извещать меня заранее, а не в последние десять минут. Ни слова не говоря в ответ, товарищ Толиков тогда вышел с таким видом, будто его унизили и растоптали. Попрали человеческое достоинство.
Я через всё это проходил, говорил тем временем Семён Маркович. А тебя они особенно ненавидят: ты же не их человек. Толиков до сих пор возмущается. Не может понять, откуда ты взялся.
Я неаккуратно пошевелился в кресле, и боль в спине тут же напомнила о себе.
Может, ну их всех к чёрту? А, Семён Маркович? Пусть сами в своем говне копаются?
Не горячись, Алексей Николаевич. Спокойнее будь.
Обрастать толстой кожей?
Ну да, если можно так сказать. Уволишься, а что толку? Поставят на твое место какого-нибудь идиота.
Я тут сам скоро в идиота превращусь.
А память подбрасывала новые сценки из прошлого. При известии о моем назначении все в аппарате, конечно, выпали в осадок. В тот момент в ящике стола у Хрюшникова лежала целая пачка резюме и прошений. Больше месяца спикеру промывали мозги самые разные кандидаты и кандидатки. Одна из кандидаток, по фамилии Скотникова, рвалась даже к нему в загородную резиденцию, грозясь лично представить развернутую концепцию работы пресс-службы. Себе в актив мадам Скотникова заносила доблестную службу в секретариате одного из предыдущих губернаторов. Ныне была она соседкой всё того же Валентина Юрьевича по подъезду одного и того же номенклатурного жилого дома.
К изумлению публики, спикер стоически вынес эти наскоки и подходцы. Этим он изрядно огорчил и Забегалова, и ряд других желающих пристроить в аппарат своего человечка или даже пристроиться лично. С тех-то самых пор любимой темой расстроенного Валентина Юрьевича и стали рассуждения о необходимости разогнать пресс-службу как слишком дорогостоящую структуру, к тому же хронически и вызывающе не выполняющую своих обязанностей.
Семён Маркович улыбался и глядел на меня сквозь очки.
Ничего, Алексей Николаевич! Всё нормально. Держись!
Да смысла всё меньше вижу.
Спина как будто отваливалась. Хотелось вытянуться и забыться, а еще лучше погрузиться в соленую ласковую воду Средиземного моря, снова увидеть залитые солнцем горы, пальмы и разноцветные паруса
Семён Маркович тактично кашлянул.
Ну, я пойду. Ты тоже не засиживайся, отдохни.
А вы же в отпуске вроде бы, вспомнил я.
На больничном, поправил Семён Маркович. Поджелудочная ноет, обследоваться надо.
Ну и обследуйтесь. Зачем сюда ходить?
Вызывают, развел руками Семён Маркович. Сегодня в обед спохватились: надо, оказывается, сделать речь к открытию клуба.
Какого клуба? Ночного?
Сельского. У Виталия Ивановича в избирательном округе. Он говорит, ты ему не пишешь ничего, вот меня и озадачили.
Я только рукой махнул.
Интересно, а он хоть раз мне поручал?
Не знаю, не знаю
Зато я знаю. Не было такого. У пресс-службы вообще эту функцию забрали. Теперь то вас дергают, то вообще непонятно кого. Бардак развели и виноватых ищут! я с хрустом оторвал вчерашний листок календаря.
Держись, Алексей Николаевич, повторил Домашевский, вставая.
Я кивнул в ответ.
Тут Шарохин к тебе не заходил? спросил Семён Маркович уже с порога.
Нет. А зачем?
Если зайдет, скажи, что не видел меня, ладно?
Скажу, пообещал я.
Все будто сговорились не дать мне закончить эту служебную записку. Продвинуться вперед я успел ровно на абзац, когда дверь снова распахнулась в этот раз без стука и стремительно. В кабинет, часто дыша, вбежал депутат Шарохин. Михаил Юрьевич руководил межфракционной группой «Честность», созданной на заре нынешнего созыва. Тогда всерьез предполагалось, что в нее вольются все, кому дороги идеалы неподкупности невзирая на партийную принадлежность. Кончилась затея тем, что в группе скоро остались двое сам Шарохин и один его коллега, в принципе не появлявшийся в парламенте. По регламенту группа должна была принять решение о самороспуске, но для этого ей надо было собраться на заседание. А провести его не имелось ни малейшей возможности, ибо кворум, согласно всё тому же регламенту, составлял более половины ее списочного состава.
Над уникальной ситуацией смеялись все, но поделать что-либо никто не мог. Закон, как известно, суров. И Михаил Юрьевич на совершенно законных основаниях продолжал ходить на малый совет, имел свой кабинет с телефоном-вертушкой и консультантом и, само собой, получал хорошую заработную плату с надбавками и премиями. Лидеру группы, как и главам партийных фракций, таковая полагалась.
Сам лидер был человеком военным (разумеется, уже несколько лет как в отставке) и периодически выступал с громкими заявлениями то о горестной судьбе всей животноводческой отрасли, то о недопустимости приватизации городских рынков. Вполне, по-моему, искренне и честно ратовал за усиление государственного регулирования и, одновременно, за беспощадную борьбу с коррупцией. Что, опять же, по моему мнению, явно противоречило друг другу.
Николаич, к тебе Домашевский не забегал? сразу спросил Шарохин.
Нет, ответил я, помня свое обещание.
Ах, падла такая! яростно выдохнул депутат. Нет, ну ты смотри, а! Специально от меня бегает!
Говорят, он на больничном, обмолвился я.
Знаем мы эти больничные! Симулянт он! продолжал бушевать Михаил Юрьевич.
А что случилось? спросил я, отрываясь от компьютера.
Чтоб я за него хоть раз еще поручился!.. Да его прибить мало! развивал свою мысль парламентарий.
В принципе всё было ясно и без вопросов. История эта началась до моего появления в аппарате. Тогда еще действующий пресс-секретарь задумался об улучшении жилищных условий и занял деньжат в одном почтенном банке. Крупную сумму без поручителя не давали, и Семён Маркович привлек в этом качестве депутата Шарохина, с которым был на короткой ноге. Потом власть переменилась, Домашевского хотели убрать из парламента к чёртовой матери и даже оформили приказ о его увольнении. Болтался он между небом и землей месяца три, банку кредит не возвращал. Банк разъярился и адресовал претензии поручителю. Поручитель тоже разъярился, ибо ничего такого не предполагал. И пошла писать губерния
Семёна Марковича в аппарате оставили, но понизили и в должности, и в зарплате. Долг меж тем образовался приличный, особенно учитывая штрафные санкции. Банк пригрозил судом, и лидер группы «Честность» заплатил за Домашевского, дабы не было публичного скандала, связанного с депутатским именем. После чего эпопея продолжилась. Теперь уже Михаил Юрьевич бегал за Семёном Марковичем, требуя с него каких-то дополнительных расписок. Периодически депутат срывался на крик и обещал отвезти неплательщика в лес, подышать свежим воздухом.
Говорят, он часть долга вернул, сказал я.
Хрен он чего вернул! рявкнул Шарохин. Он еще за моральный ущерб должен! Меня, уважаемого человека, в суд из-за него чуть не потащили!
Моральный ущерб материя тонкая, его трудно подсчитать, заметил я.
Ничего, подсчитаем! Я сам в суд подам! Квартиру у него заберу! грохотал депутат.
Я вспомнил разговор с Валентином Юрьевичем. Видимо, на лице у меня что-то отразилось, так как Шарохин убавил громкость и спросил:
Я тебя отвлекаю, наверное?
Не очень, дипломатично ответил я и покосился на монитор.
Ну, извини. Сам понимаешь, он меня достал, развел руками депутат. Слушай, а что сегодня «Факты и комментарии» написали?
После ухода Шарохина, которого я снабдил копией заметки, работа пошла веселее. Как ни странно, никто больше не звонил и не заглядывал. Было около семи вечера, когда я поставил последнюю точку.
Я откинулся на спинку кресла, потянулся и перечитал концовку.
«Все параметры договора на следующий календарный год уже согласованы обеими сторонами, текст подписан Вами и выслан генеральному директору издательского дома «Факты и комментарии». Начав односторонний, задним числом, пересмотр, парламент создаст прецедент, который может иметь последствия для всех СМИ. Никто из руководителей законодательного собрания ранее не поступал подобным образом. Естественно, в ближайшее время о таком шаге станет известно другим редакциям. Вследствие этого, все наши усилия, предпринятые за последние два года ради улучшения имиджа регионального парламента, могут оказаться обесцененными.
Ссылки на экспертизу качества договорных журналистских публикаций в правовом отношении совершенно неубедительны. Ныне действующие, а также заключаемые нами договоры не содержат никаких упоминаний о возможности экспертизы. Законодательством такая экспертиза вообще не предусмотрена, а ее объективные критерии отсутствуют. Со стороны парламента эти действия будут выглядеть попыткой свести счеты с газетой.
Убедительно прошу Вас взвесить все «за» и «против» для того, чтобы избежать непоправимой ошибки в нашей информационной политике.
Надеюсь на понимание».
Язычок, конечно, был еще тот, нос волками жить не поле перейти. Главную мысль, по-моему, донести удалось. Я распечатал служебную записку, расписался внизу и запер ее на ключ в верхнем ящике стола. Сейф пресс-службе не полагался, как и много чего еще. Диск с файлами я засунул в папку и взял ее с твердым намерением отправиться домой.
В большом здании давно уже было пусто. Свет в его коридорах не горел. Практически все работники аппарата убыли точно по графику, не задерживаясь в кабинетах ни на минуту. Задержки при новом руководстве не поощрялись: чрезмерное усердие даже будило в начальстве подозрения. Зачем за ту же зарплату нормальный человек будет пересиживать на службе?
Милиционер на вахте принял у меня ключ, и я привычно пожелал ему спокойного дежурства, когда пробудился мобильник.
Ты нашу последнюю сводку читал?
То был Онищенко.
Я не в кабинете.
Жалко.
Скажи своими словами.
Прокуратура начала проверку.
Проверку чего?
Фактов, изложенных «Фактами». Про вашего Забегалова и сына.
У меня перехватило дыхание.
Слышишь меня? Проверяют насчет родственных связей и прочего, продолжал Онищенко.
А основание для проверки? спросил я.
Собкор «Интерксерокса» захихикал.
Основание сам факт публикации. Прокуратура по закону имеет полное право.
Ну, спасибо, только и ответил я.
А ты наши сводки не читаешь, ласково попенял мне коллега.
В кабачке «Синьор Робинзон» играла музыка. По вечерам в будние дни клиентов было немного. Мы вдвоем с Егором сидели в зальчике с бильярдом, за плетеной загородкой, которая изображала часть необитаемого острова. Как обычно, пили пиво. Домой, в пустую и не слишком теплую квартиру, мне что-то не хотелось.
Брешут все. Верить, вообще, никому нельзя, говорил Егор, закусывая блинчиком с семгой. Думаешь, твой Домашевский на тебя не стучит? Ха! Размечтался
Ему-то зачем? попробовал возразить я.
А затем, чтобы выслужиться! Чтобы на пенсию не вытурили. Чтобы еще денег пополучать не за хрен собачий.
У Егора получалось довольно убедительно. И сам он был убедителен по своему обыкновению с пудовыми кулачищами и живым весом в сто тридцать кило, при росте метр девяносто. Знал я его, можно сказать, с незапамятных времен. Я тогда был начинающим репортером, а Егор терся в неформальной тусовке, сражался за экологию и демократию. Стоял на митингах с портретом Ельцина. Потом судьба привела его в помощники к одному депутату, откуда мой приятель пробился в мэрию.
Но во властных структурах Егор не стал засиживаться. Прекратив, по его собственному выражению, маяться дурью, он рванул покорять банковскую сферу. К моменту нашего вечернего разговора за ним уже числился солидный стаж финансиста-практика, и командовал бывший юный демократ целым отделом в кредитном учреждении.
Вот, по-твоему, чьих это рук дело? спросил я его уже слегка заплетавшимся языком.
Егор хмыкнул, поддевая вилкой очередной кусок.
Не знаю. Мутная какая-то история. Я бы даже подумал, что тебя специально подставляют, если бы не эта проверка. Прокуратура просто так ничего не делает.
Прокуратура? Да она спала года три, не меньше. В упор ничего не видела и видеть не хотела! И про сына, и про махинации в архивах каждая собака в аппарате знала! я непроизвольно повысил голос, и официантка с любопытством оглянулась на нас.
Ты сам всё за меня сказал, спокойно заметил Егор. Три года спала, а тут бац! и проснулась. Кто ее разбудил? Кто сказал «фас»?
Егор, дорогой, проникновенно ответил я, хлебнув из бокала, ты пойми: Забегалов не та фигура, чтобы палить по ней из главного калибра. Это не политическая величина и не олигарх, у которого хотят забрать бизнес. Его шкурная выгода на сраных этих диссертациях копейки по меркам серьезных людей.
Это я понимаю, не беспокойся, кивнул мой собеседник. Тут всякие варианты возможны. Может, Хрюшникову твоему сигнальчик сверху подают: мол, ты, товарищ, не очень расслабляйся у себя в парламенте. Помни, благодаря кому ты свою должность получил, и не думай с поводка соскочить. А, может быть, через Забегалова, через его возможное падение, хотят кого-то из настоящих вождей ослабить.
Кого? спросил я в упор. Кобякова?
Не исключено, помедлив, серьезно ответил Егор.
Вообще, «Факты и комментарии» в такие игры не играют, я снова отпил из бокала. Да, дружат они кое с кем в городе, но от областных дел обычно далеки. Может, конечно, их московские акционеры политикой решили позаниматься
Или те, с кем они дружат в городе, решили помочь кому-то в области, ковыряя в зубах, как бы между прочим сказал мой старый знакомый.
От выпитого пива слегка шумело в голове, но меня как будто молнией долбануло. Я хорошо знал, с кем действительно дружит Андрей Бутурлин, но почему-то совсем не подумал об этом в горячке безумного дня.
Ладно, всё. Хватит о политике, оборвал мои размышления Егор. Смотри, какие экземпляры в бильярд играют. Вон с той брюнеткой я бы прямо сейчас познакомился! Не могу, питаю слабость к брюнеткам