Я не просто так затеял эту конференцию, начал профессор, и Рене вернулась в стены маленького кабинета. Хэмилтон пару раз качнулся на скрипящем кресле, погладил торчащую бороду и поправил тёмный галстук, что змейкой свернулся на появившемся в последнюю пару лет животе. Хотел показать тебя кое-кому.
Она удивлённо моргнула и нахмурилась.
Звучит немного подозрительно.
Хэмилтон улыбнулся, а затем резко облокотился на стол и сцепил под подбородком пальцы.
Пожалуй, тебе не хватает практики неотложных случаев. Оперировать мозг это прекрасно и очень красиво, но, к сожалению, человек слишком сложен и хрупок. А потому, несмотря на пройденную программу, я хочу, чтобы ты снова отправилась в травматологию. Но теперь уже как хирург, а не студент.
Можно договориться с главой нашего отделения. Не думаю, что у комиссии по резидентуре возникнут вопросы, начала было Рене, но замолчала, как только заметила скривившееся лицо профессора.
Эти оболтусы не покажут тебе ничего нового. Работать в столице провинции прекрасно по финансированию, но невероятно скучно для практикующего врача. Квебек слишком мал. Здесь одно и то же изо дня в день, а тебе нужна большая песочница.
Роше промолчала. Она прекрасно понимала, что такая долгая интерлюдия разыграна не ради попыток убедить её в разумности этого решения, а для самого Хэмилтона.
Другая больница? коротко спросила Рене. А значит, другой наставник?
Верно. Мой племянник
Профессор замялся, и Рене прекрасно знала причину. Ту самую, по которой хромал Хэмилтон. Ту самую, по которой едва не погиб лучший из его учеников. И ту единственную, почему эти двое прекратили любое общение. Не сказать, что она была рада оказаться единственной посвящённой в чужую семейную драму, но взаимное уважение, которое перешло в крепкое доверие, вкупе с её патологической манией находить оправдания всем и всему вынудили узнать своего наставника с другой стороны. Довольно некрасивой, слишком личной, впрочем, её секреты вряд ли были получше. И раз Хэмилтон решил с ней поделиться, значит, так нужно. Оставалось лишь не утратить оказанного однажды доверия.
Так вот, я просил его приехать сегодня, однако он оказался слишком занят. Профессор откашлялся, что следовало понимать как очередной отказ племянника разговаривать, и Рене тихонько вздохнула. Тем временем Хэмилтон продолжил: И всё же мне удалось убедить нескольких коллег из Монреаля посмотреть на тебя, а потом шепнуть пару слов в твою пользу. Колин великолепный хирург. И я говорю это как специа-лист, а не заинтересованное лицо.
Она не сдержалась и покачала головой: для неё всё совершенно иначе. Из того, что известно, при всей своей гениальности Колин Энгтан показал себя очень обидчивым человеком. Но Рене была не вправе осуждать его и надеялась, что однажды тот всё же одумается. Дедушка (а в мудрости Максимильена Роше она не сомневалась) всегда повторял: если кровь позовёт, она вернётся в семью, сколько бы времени ни прошло. Конечно, он имел в виду Рене, сбежавшую из дома на другой континент. Но разве нельзя принять эту формулу за универсальную? По крайней мере, очень хотелось.
Я знаю, что ты скажешь, профессор тепло улыбнулся. Ты излишне добра ко мне и неоправданно строга к нему
Нет. В той аварии не было вашей вины, это просто случайность.
Всё случилось из-за меня. Я не нашёл нужных слов, а Колин по молодости оказался чрезмерно упрям. Впрочем, как бы то ни было После него было много учеников, хороших, прилежных. Но только ты дала мне надежду и шанс что-то исправить. Ты очень талантлива, Рене. Это нельзя упускать.
Поэтому вы хотите, чтобы я стажировалась у него? Хэмилтон кивнул, а она грустно заметила: Немного нечестно пытаться наладить отношения через меня. Вам так не кажется? Не буду ли я причиной, по которой конфликт станет лишь хуже?
Дело не в отношениях. Наставник тяжело вздохнул. Он лучший. Ты лучшая. И тебе нужна практика. Вывод напрашивается сам собой, не находишь?
Но если я правильно поняла доктор Энгтан отказался?
Профессор на секунду замялся, а затем твёрдо ответил:
Я смогу его переубедить. Наша ссора тебя не коснётся. Обещаю.
Рене снова нахмурилась, пару раз сцепила и расцепила прохладные пальцы, повертела в руках стетоскоп и тряхнула головой.
Я всё равно попробую что-нибудь сделать. Вы же семья.
Она пожала плечами, дав понять, что в её системе координат ссоры между родственниками равносильны заболеваниям. А значит, без лечения не обойтись. И Рене уже собиралась высказать свою теорию вслух, но тут Хэмилтон рассмеялся, тяжело поднялся на ноги и подхватил с вешалки халат.
Не говори глупостей. Твоя задача набраться опыта, а моя его обеспечить, хмыкнул он, потом бросил взгляд на высветившееся в телефоне оповещение. Зайди к своему пациенту и иди мойся, Вишенка. А я пока поговорю с командой.
Рене скребла руки с такой тщательностью, что на неё начали подозрительно оглядываться. Медленно выдох-нув в маску, она ещё раз прошлась щёткой по ногтям, растерла мыло по коже вплоть до локтей и начала смывать. Операционная лупа привычно сдавливала затылок и мерзко натирала открытый участок кожи на лбу, отчего Рене в очередной раз пообещала себе накопить на собственные бинокулярные линзы. Правда, сделать это с её-то зарплатой было огромной проблемой. Просить у родных не хотелось, а потому оставалось только мечтать, что с получением лицензии траты уменьшатся.
Позади послышалось характерное шарканье, хлопнула дверь, и в помещение вошёл доктор Хэмилтон, ведя за собой группу студентов. Из груди Рене вырвался ещё один вздох. На этот раз скорбный. Молодёжь подозрительно косилась на её хирургический костюм и явно ждала объяснений профессора. А тот веселил новоявленных коллег рассказами из своей практики. Рене бросила на него укоризненный взгляд и потянулась за стерильной салфеткой.
То, что запрещено в операционной, не регламентируется в помывочной, тихо заметил намыливающий руки Хэмилтон.
Знаю, но
Ты напряжена.
Сосредоточена, упрямо склонила голову Рене, когда руки стянуло от антисептика.
Напряжена и испугана, с нажимом закончил нелепую перепалку Хэмилтон. Да, этот пациент впервые полностью твой: от момента попадания в скорую до того, как покинет больницу. Да, решения здесь тоже только твои: план операции, техника выполнения, даже инструментарий. Да, это большая ответственность, и сегодня я лишь твой ассистент. Но время пришло. Заканчивай обработку рук и забудь, что здесь есть кто-то кроме тебя и меня.
Рене поджала губы, но кивнула.
Есть ли какие-нибудь новые детали, которые мне необходимо знать, прежде чем я зайду в операционную? совершенно иным, сухим и деловым, тоном спросила она.
Нет. Всё по плану.
Не дожидаясь, пока профессор закончит, Рене толкнула плечом дверь и вошла в просторное помещение, которое встретило привычными звуками. Шумела аппаратура, с щелчками да свистом насос из установки для вентиляции лёгких впрыскивал кислород, раздавались шелестящие шаги обутых в бахилы сестёр. Они деликатно погромыхивали тележками с инструментами и о чём-то негромко переговаривались. На стене тихо гудел новый большой негатоскоп, увешанный снимками изувеченной правой кисти пациента.
И всё это каждый вздох, смех, шорох сливалось в монотонный рабочий гул, из которого острым уколом выделялся равномерный писк кардиомонитора. Звуки кружили по операционной, проникали в уши и вдруг подняли внутри такую волну эмоций, что та взлетела до самой груди, резанула по шраму и отдалась лёгкой дрожью в кончиках пальцев, напоминая, почему Рене сейчас здесь. А в следующий миг волнение схлынуло, и появилось спокойствие. Пусть наверху, в смотровой, толпились взбудораженные журналисты! Пусть их рты бормотали в свои диктофоны про уникальность, молодость и подозрения на гениальность. Пусть где-то там неведомые судьи решали, достойна ли доктор Роше практики у самого Колина Энгтана. Плевать! В тот момент, когда Рене отточенным жестом вдела руки в перчатки, для неё ничего не осталось только она сама, операционное поле и ровный звук чужого сердцебиения. Сегодня за дирижёрским пультом доктор Роше будет одна.
Начинаем.
Голос перекрыл едва слышимые разговоры сестёр с собравшимися около негатоскопа студентами, где те тревожно разглядывали снимки. Рене сделала несколько шагов и встала слева от пациента. Напротив, позицию ассистента занял профессор Хэмилтон, и это словно стало командой. Все на мгновение замерли, казалось, даже затаили дыхание, а потом привычно зашелестели одеждой, разбредаясь по местам в зрительном зале или же прямо на сцене. Здесь каждый наизусть знал свою роль и чёткий порядок задач. Где-то наверху застрекотали камеры а в динамиках небольшого музыкального центра послышалось шипение.
Музыка всегда звучала во время долгих и утомительных операций, хотя выбор, что именно слушать, зачастую вызывал бурные споры у персонала. Но сегодня все были единодушны, когда голос весело запел о солнце, что наконец взошло после долгой зимы. Поймав удивлённый взгляд наставника, Рене подмигнула и взяла в руки скальпель. Чарльз Хэмилтон души не чаял в музыке «Битлз», а она уважала профессора и прямо сейчас столь своеобразно говорила ему спасибо. Благодарила его за возможность, за знания, за их прекрасную дружбу. Наконец, за поддержку.
За четыре часа песни сменились несколько раз, а потом вовсе зашли на второй круг, но Рене их не слушала. Она была чрезвычайно сосредоточена на кропотливой работе, которую впервые делала сама от начала до конца. Ей было уже всё равно, сколько людей следили за ней из смотровой, фотографировали, обсуждали, были ли там люди из Монреаля Было некогда думать о таких мелочах. Она открывала доступ, иссекала рубцы и в два стежка ловко сшивала нервные окончания. Рене танцевала инструментами на крошечном пятачке чужой ладони и улыбалась всё шире, пока мешанина травмированных костей и тканей складывалась в заложенный природой строгий порядок.
Это было умопомрачительно сложно. Наверное, лет через пять, когда таких операций в практике Рене будет несколько сотен, она будет спокойна. Сможет шутить, вести праздные разговоры с коллегами. Но сейчас она боялась даже вздохнуть, отдавая короткие команды и парой стежков сверхтонкой иглой соединяя рваные куски нервов. От напряжения сводило пальцы, от бинокулярных линз слезились глаза, и, когда в голове всё-таки мелькнула мысль просить о помощи, перед ней оказалась чья-то рука в измазанной кровью перчатке.
Всё закончилось. Ты справилась, раздался голос Чарльза Хэмилтона, и Рене встрепенулась. Она будто вынырнула из толщи воды и ошарашенно хватала через маску стерильный фильтрованный воздух операционной, вглядываясь в идеально проложенные нервные переплетения. Считай инструменты, дальше я зашью сам. Отдохни.
По-прежнему не совсем понимая, что происходит, Рене завязала последний узел, обрезала шовную нить и отдала зажимы операционной сестре. Словно издалека она смотрела, как обыденно, почти не задумываясь, закрывал рану Хэмилтон и попутно объяснял азы подав-шимся вперёд студентам. Его движения были чёткими настолько, что не отклонялись от выверенной годами траектории даже на миллиметр. И когда профессор закончил, сделал шаг назад, вопросительно взглянув на замершую Рене.
Пациент стабилен. Операция закончена, проговорила она сипло, а в следующий момент комната наполнилась аплодисментами.
Аккуратно приобняв её за плечи, чтобы лишний раз не испачкать халата, Хэмилтон что-то радостно проговорил, но она не услышала. Заметив вверху движение, Рене подняла голову и вгляделась в полутёмное окно пустой смотровой. Репортёров там уже не было. Их голоса слышались за дверью помывочной, мимо которой возвращались на конференцию монреальские гости. Однако она почти не сомневалась, что в комнате кто-то только что был. Наблюдал ли этот неведомый за операцией или же это лишь санитары заскочили проверить, когда освободится помещение? Но всё было в порядке, она не выбилась из расписания.
Её движение не скрылось от профессора, потому что он так же задрал голову, а потом помрачнел. О чём именно в этот момент подумал наставник, Рене не представляла, но почувствовала, как вокруг возникло напряжение.
Поговори с родными мистера Джонса, тихо произнёс доктор Хэмилтон и задумчиво потёр грудину. Мне надо кое с кем встретиться. Увидимся вечером в ординаторской. Отчитаешься.
Без проблем, кивнула Рене, а сама бросила взгляд в сосредоточенные глаза профессора. Всё в порядке? Мне показалось, что там кто-то был.
Не показалось, коротко ответил наставник и направился прочь.
Встреча с родственниками пациента прошла удивительно гладко. И хотя Рене волновалась, рассказывая о ходе операции, тёплые объятия матери Джонса стали лучшей наградой. Потому она посидела с ними ещё немного, обсудила детали восстановления, а затем вернулась в рутину своих ежедневных забот. Доложилась старшему резиденту, получила ряд вопросов и рутинный нагоняй за слишком обстоятельные, а потому долгие ответы, обежала больных, скорректировала дозы и вернулась в ординаторскую, чтобы занести все назначения. Ну а после занялась дневниками и планами лечения. За этим занятием и застала её слегка встревоженная Энн.
Ты не видела доктора Хэмилтона? спросила она, а сама нервно оглядела помещение.
Оно было переполнено младшими резидентами, их наставниками и просто врачами, которые отдыхали или занимались своими делами. Здесь было людно, душно и стоял низкий гул голосов.
Нет. Рене махнула головой и снова вернулась к монитору. Сама его вот жду. Профессор сказал, что должен с кем-то встретиться.
Ну, встреча у него точно была, мрачно ответила Энн, а Рене удивлённо оглянулась.
Ты как будто этому не рада, с лёгким смешком заметила она, но вмиг стала серьёзной, когда увидела тревожный взгляд медсестры. Что-то случилось?
Точно не знаю, тихо начала Энн и склонилась прямо к её столу, будто бы заглядывая в монитор и что-то показывая. Но он с кем-то ругался. Долго. Около часа.
Откуда ты знаешь? едва слышно спросила Рене.
Я несколько раз бегала мимо его кабинета в административное крыло, слышала обрывки. Что-то про Монреаль, бездарность и завышенные требования. Точно было не разобрать, да я и не пыталась.
Рене почувствовала, как от волнения все внутри сжалось.
Сколько сколько там было человек? прошептала она, невидяще глядя в экран.
Двое. Не больше. Я слышала только второго, он был явно раздражён. Доктор Хэмилтон говорил очень тихо, но голоса всегда были одни и те же.
Ясно.
Рене на минуту прикрыла глаза и сжала руки. Значила ли что-то эта ссора, был ли там кто-то из той самой монреальской комиссии, никто не знал. Однако, кажется, пришло время самой нанести визит профессору, даже если он накричит.
Как давно это было?
Да с полчаса назад. Энн бросила взгляд на часы. В половине шестого. Как раз ночная смена пришла.
Не говоря больше ни слова, Рене поднялась, нарочито терпеливо подождала, пока сохранится документ, и вышла в коридор. Путь к кабинету профессора занял привычные тридцать три секунды. И за это время она успела несколько раз отрепетировать речь, с которой собиралась ворваться, скорее всего, в разгар перепалки о собственной судьбе. Доктор Роше не любила ставить людей в неловкое положение, не любила ссор и недопонимания, но ещё больше она не выносила, когда о её промахах высказывались за глаза. Иной причины для неприятного разговора между коллегами Рене просто не находила.
Остановившись перед привычной тёмно-коричневой дверью, она пригладила растрепавшиеся за рабочую смену косы, вздохнула от тщетности усилий и постучала. Аккуратно. Три чётких и сухих удара разнеслись по вечернему коридору, в конце которого ярким закатным светом полыхало единственное окно. Рене затаила дыхание в ожидании голосов или окрика подождать, но в кабинете было тихо. Сжав от волнения губы, она попробовала нажать на дверную ручку, и та с лёгким щелчком поддалась, пустив в освещённый солнцем кабинет.