Однако Трэвис не спрашивал, что произошло с Кораблем. Не спрашивал, за что именно он должен отплатить Аккӱтликсу собственной кровью. Он плакал у Лукаса на плече и хватал его за рукав вместо того, чтобы осыпать ругательствами. Лишь сейчас Лукас начинал допускать, что уважение Трэвиса к его персоне, очевидно, так велико, что он просто не решается спросить.
Неловко.
И в то же время хитро.
Если бы Трэвис начал его упрекать, Лукас бы с легкостью ему возразил, однако вместо этого он смотрел на него снизу вверх, словно перед ним стоял бог. Его отчаянная, жалобная беспомощность была утомительна.
Люк они они меня убьют, всхлипывал Трэвис за его спиной.
Лукас закатил глаза. «Конечно, а поскольку твоя жизнь имеет для человечества неизмеримую цену, это будет серьезная потеря».
Неужели ты настолько их раздосадовал?
Ты думаешь, что нет?
Лукас стиснул зубы.
Слушай, Боб. Сядь в кресло. Если тебе поможет, выпей таблетку от нервов. Или выпей еще чего. Что угодно, главное, перестань ныть. Я скажу тебе, что, по моему мнению, они сделают, а потом ты оценишь ситуацию. Всегда можно найти выход.
На самом деле он решительно не считал, что выход можно найти из любой ситуации; однако от роли гуру для зареванного Трэвиса убежать было нельзя. «Как ты прекрасно знаешь, то, что с ним происходит, происходит исключительно из-за тебя, усмехнулось его сознание. И справиться с этим он не может. В нем нет и миллиграмма смелости».
Чувство вины на мгновение стало таким сильным, что Лукасу страшно захотелось сказать Трэвису о фомальхиванине хотя бы вскользь. Однако свой выбор он уже сделал в тот момент, когда выклянчил у него Корабль и не упомянул, что дело, для которого Она, Ангаёдаё, была нужна, влечет за собой некоторые риски. Не посвятив Роберта Трэвиса в дело тогда, Лукас не имел права делать этого и сейчас, так как знание всех связей лишь навредит ему перед лицом ӧссеан. Грехи Лукаса Хильдебрандта однажды тоже останутся без отпущения. Угрызения совести и желаемое избавление от них не являются веской причиной принимать Трэвиса в свою команду.
Большой босс Спенсеров направился к бару. Налил себе стопочку водки и жестом предложил Лукасу присоединиться. Лукас помотал головой. Вместо того чтобы выпить стопку залпом, Трэвис лишь сделал маленький глоток лучшее доказательство, что это не то лекарство, к которому он обращается в тяжелые моменты. То есть он лишь послушно делал то, что было приказано. Затем он так же послушно направился к столу и усадил свое огромное тело в огромное кресло. «Ах вот оно что когда ему страшно, он скорее выедает холодильник, а не спивается; как я сразу не понял! подумал Лукас с ухмылкой. Надо было принести ему зельц с луком». Трэвис почти терялся в кресле хороший пример того, как даже огромное тело уменьшается, когда горбишься. С мебелью такого не происходит. Теперь было особенно хорошо видно, что трон Трэвиса для него самого слишком большой.
Лукас подошел к нему.
Если быть честным, я не верю, что они сюда вернутся, Боб, проговорил он самым успокаивающим из всех своих успокаивающих тонов. Это психологический трюк. Они сделали это, чтобы пощекотать тебе нервы. Даже ӧссеане не могут позволить себе все, тем более по отношению к человеку в твоем положении. Никаких так называемых открытых действий. Иначе был бы страшный скандал.
Трэвис кивнул. Затем наклонил голову и начал рассматривать свои ногти кончики его пальцев были пожелтевшими, будто от сигарет.
Верно пробормотал он. Определенное направление мыслей в отношении наверное его хватит, да? В такой ситуации с такими мыслями Понимаешь, это заставляет невольно желать
Он осекся.
Я хочу сказать да, наверное, ты прав, Люк, быстро закончил он. Я тоже думаю, что они не вернутся.
Лукас молча смотрел на его сгорбленные плечи. «Страх отпускает, наступает смирение», пронеслось в его голове. Предостерегающая искра из темноты, эхо неясного воспоминания. В тоне Трэвиса было нечто, отчего по спине у Лукаса прошел холодок. Нечто, что провоцировало все его инстинкты. Непроизвольный приступ ужаса. Совершенно неопределенный. Но неоспоримый.
В этот момент Трэвис поднял на него глаза.
Люк, как ты думаешь то есть как бы думаешь, я все правильно истолковал? взволнованно спросил он. Я постоянно об этом думаю, но но все это так странно.
Из него брызнул неестественный смех.
Понимаешь, так можно потерять рассудок. Ты был на Ӧссе. Ты все это видел. Скажи мне честно. Прошу тебя.
Очередная отчаянная просьба о совете, очередная необходимость дать авторитарное наставление; но зачем? «Что-то я здесь упускаю, понял Лукас. Господи. Это что-то очевидное».
Он посмотрел вблизи в глаза Трэвиса. Страх в нем быстро нарастал и замораживал его, словно распространяющийся газ, пока не достиг объема ледяной уверенности. Лукас вдруг увидел и незаметные признаки: секундное расширение зрачков кроме того, едва уловимая невменяемость в вытаращенных глазах, которая не могла быть вызвана обычным страхом или прочими движениями мысли. Одно лишь мгновение.
Лукас ругал самого себя. «И я все это время размышляю в духе фильмов о мафии: банда ӧссеан, угрозы, допросы какая ерунда! Тут все это время был скрыт совсем другой фильм. Рё Аккӱтликс! Я идиот.
Конечно, ӧссеане не вернутся! Зачем?
Им это уже не нужно.
Дело сделано».
Ты должен бороться, Боб! резко выпалил он. Это не твое личное решение, пойми!
Но, произнося эти слова, он уже осознавал горькую иронию ситуации. Даже если бы он каким-то чудом выбил из Роберта Трэвиса хоть каплю упорства, решение уже не будет личным. Приказ ӧссеан заменит приказ Лукаса Хильдебрандта. Неужели можно одолжить кому-то свою волю как носовой платок?
Каждый должен пробиваться сам.
Трэвис уткнулся лицом в ладони.
Может, все не дойдет до крайности? пискнул он.
Его голос звучал неестественно высоко.
И не надейся. Ты должен оборвать все прямо сейчас. Без жалости.
Трэвис не отвечал. Лукас с невольным ужасом смотрел, как его пальцы сползают по лицу. Сползают по губам.
Вдруг Трэвис резко засунул их в рот.
И начал дико сосать. В то же время по его лицу разливался румянец; может, он и не мог остановиться, но все же в нем оставались крупицы вменяемости, чтобы осознать, что делает. Пытаясь скрыть все это, он наклонялся головой к столу. Лукаса передернуло. «Эти желтые пальцы, думал он. Как он справляется с такими ногтями? Непоследовательно, Лус, ты утверждаешь, что нужно оборвать все прямо сейчас, но не останавливаешь его. Ты не хочешь бороться с фигурой с такой сильной инерцией то-то и оно! Чисто прагматически ты надеешься, что после с ним будет проще обходиться.
Рё Аккӱтликс!
Это адски тяжело».
Трэвис неожиданно пришел в себя. Отер рукавом пот со лба и с усилием встал.
И все равно странно, правда? Он с грустью рассмеялся и обслюнявленной рукой схватил Лукаса за локоть. Они они они видят в этом жертву, затараторил он. Я бы сказал, это почетно. Они так это воспринимают, правда? Но но мне так страшно. Его глаза резко метнулись к стене у двери. Думаешь думаешь думаешь, они правда хотят, чтобы я Может может, хватило бы, если бы я Трэвис замолк в ужасе. Если бы я отдал немного крови добровольно?
Это лишь твои представления, резко прикрикнул на него Лукас. Послушай меня внимательно, Боб. Ни в коем случае не трогай мандалу.
Трэвис уставился на него. Он не осмелился с ним спорить, но несогласие душило его: он смотрел раненым, обиженным взглядом мальчика, которому родители только что сказали, что его любимая машинка ржавое барахло на выброс. Губы Лукаса скривились.
Да чего он вообще добивается? Лукас прекрасно знал, что его совет был излишним. Совершенно правильным и в то же время совершенно бесполезным. Трэвис, конечно же, уже сделал это. Тотчас. Утром пришел в свой офис, хотя была суббота. Зачем? Он просидел там весь день вместо того, чтобы провести выходной в каком-нибудь более приятном месте. Он стоял перед мандалой и водил по ней руками. Раздирал ее ногтями. Может, даже положил ее на стол и уткнулся в нее лицом лежал долго, мечтательно но ему все равно показалось это немного неприличным, потому он вернул ее на стену, прежде чем звонить.
Неважно.
Он снова ее снимет.
Лукас видел, как Трэвис ошивается вокруг и бросает украдкой взгляд на стену возле двери, столь же незаметный, как начинающий воришка в супермаркете. Он крепко взял его за плечи и повернул к себе.
У меня к тебе предложение, Боб. Это будет эксперимент, начал он осторожно. От тебя потребуется некая доля самопожертвования, но я верю, что если ты хотя бы немного мне доверяешь, то найдешь в себе достаточно сил. Мы завернем эту штуку в кусок ткани и запрем ее в сейф. Вместе. Спрячем ее с глаз долой. У тебя ведь есть сейф?
Трэвис взвизгнул и резко вырвался. Он вдруг бросился к стене. Как кит, наткнувшийся на скалу, его толстые ладони шлепнули по поверхности мицелиального рельефа и буквально присосались к нему. За руками на мандалу легло и его лицо.
Лукас отвернулся. На подобное лучше не смотреть. За спиной он слышал вздохи и неясные чавкающие звуки по ним он мог бы предположить, что на телестене включено порно. От этой ассоциации его чуть не затошнило.
Он сунул руки в карманы и начал вышагивать по офису. Ему никак не приходило в голову, что он может сделать. Что может сказать.
На самом деле больше всего ему хотелось сбежать.
Трэвис просидит здесь всю ночь. И все воскресенье. И следующую ночь. С руками на мандале. С мандалой на жирном животе. С локтями на ковре. С мандалой под собой. Не сдержится и лизнет ее. Сам не зная зачем. Неуверенно засмеется он не понимает, что его так притягивает. Попробует пожевать тонкий край из сушеных грибов. Легонько. Потом больше. Час за часом, но не сможет остановиться. Абсурд! Он все еще не понимает. Рот не воспринимает вкус, и он прокусит язык. Вновь легонько. Немного. Осторожно. Потом все больше и больше. Пальцы деревенеют, он чувствует зуд в ногах и ладонях. У него эрекция. Кратковременные судороги. Он боится боли, но искушение велико. Кроме того настоящая боль не приходит, это лишь слабые мурашки в местах, где она должна быть. Чешуйки с рельефа остаются у него под ногтями. Мало! Не хватает! Еще, еще больше! Он раздирает себе руки. Затем раздирает грудь. Затем живот и половые органы. Как на терке. Как при совокуплении. Туда-сюда, в диком припадке. В порывах оглушительного наслаждения кожа рвется о поверхность мандалы легко и просто, будто облупляющийся от жара лак.
Кровь впитывается в волокна гриба.
Волокна гриба в кровь.
Звуки утихли. Трэвис опирался о стену и избегал взгляда Лукаса, его лицо выражало смущенное удовлетворение так выглядит человек, застигнутый по пути из борделя утром. Однако не казалось, что, кроме гордости, он что-то потерял. «Стоит ли оно того? Стоит ли того он? хмуро думал Лукас. Стоит ли это сделать?!» Насколько он мог судить, у Трэвиса еще был шанс. Большая разница, попадает интравенозный мицелий в организм по пищеварительному тракту или же через кровь. Добычу, которую убил яд кураре на острие стрелы, тоже можно съесть но горе повару, который порежется при готовке. Здесь ситуация аналогичная. Вполне возможно, что такой человек, как Трэвис, охраняемый прочными стенами трусости от любого нестандартного соблазна, пока не получил ни одного глубокого пореза.
Но, конечно, мандала его манит. В конце концов он попробует.
Честно признаться, я в тебе сомневался, Боб. Я думал, ты спокойно откажешься от своей мандалы. Но теперь вижу, что ты к ней привязался, произнес Лукас. Это таинство не слишком разборчиво. Если тебе суждено, лучше перестать сопротивляться. Я решил. Я тебе помогу.
Он говорил с патетической серьезностью, которую так часто слышал на Ӧссе. Для ӧссенских грибов и ӧссенского гуру лучше не придумаешь.
Лицо Трэвиса скривилось в смеси надежды и страха.
Я но я начал он.
Затем дико затрясся.
Лукас мгновенно понял, что его так напугало: Трэвис думает, что это предложение подразумевает ритуальную смерть по ӧссенским канонам чего ему пока не хотелось.
Тебе нечего бояться. Можно провести все в чисто символическом стиле, быстро успокоил его Лукас. Хватит трех капель крови, не больше.
Это уточнение подарило ему снизошедшее вдруг вдохновение.
Рациональному человеку это может показаться немного притянутым за уши, но в подобных ӧссенских делах есть свои правила в общем, ты и сам знаешь! Не мне тебе рассказывать, Боб. Их гнев остынет, а ты успокоишься. Он ободряюще улыбнулся. Как думаешь, найдется тут полотенце и миска с чистой водой?
Комбинация пафоса и трезвости подействовала безотказно.
В конце коридора есть кухня, ответил Трэвис. Полотенце наверное, только бумажное.
Ничего страшного, заверил его Лукас.
Трэвис поспешно выскользнул в коридор. Лукас отсчитал пять секунд достаточно, чтобы шаги удалились.
Затем запер дверь.
Это был глупый трюк и все же лучше, чем драться с Трэвисом. Лукас прекрасно понимал, что времени мало, потому тут же включил молекулярный измельчитель, который стоял здесь для уничтожения документации, скинул пончо и через ткань снял мандалу со стены. Сначала он хотел бросить ее в измельчитель не глядя, чтобы потом не жалеть. Но затем сделал ошибку, все же взглянув на нее.
Ӧссенская мандала. Она была настолько близка к божественной Целостности, насколько может быть осязаемый предмет чудо, тайна, воплощение снов. Лукас был восприимчив к подобным вещам он мог сколько угодно смеяться над ними, но они оказывали на него воздействие. И хотя он тщательно старался не касаться мандалы голыми участками кожи, ее сила ощущалась так мощно, словно мельчайшие волокна гифы вот-вот коснутся его пальцев. А узор Рё Аккӱтликс! Все в нем сжималось, все его «я» дрожало в порыве чувств. Он не мог отвести глаз от мандалы.
«Неужели нечто подобное не достойно человеческой крови? непроизвольно пришло ему в голову. Неужели столь совершенная вещь не имеет святого права на жертвы?»
А следующая мысль еще страшнее: «Неужели жизнь вот такого вот Роберта Трэвиса действительно более ценна, чем безграничная, безусловная, вневременная красота?»
Мандала затягивала его. Затягивала его в Центр. Из мира хаоса и крайне безрадостного похмелья, из перспектив боли и смерти, из всего, что его обременяет. «И чего я добиваюсь? Это ведь куда более удачный конец для меня, чем многие другие. Уж намного лучше, чем тот, что меня ожидает. Останется ли Трэвис в выигрыше, если я насильно навяжу ему никчемную земную жизнь вместо величественной ӧссенской смерти? думал он. Кто я такой, чтобы решать?»
Но Лукас слишком хорошо знал, в какую ловушку заводят подобные мысли в какое болото удобного релятивизма и бесхребетной нерешительности. Его отталкивал эгоцентризм ни в чем не сомневающихся людей, но наличие сомнений также было малопривлекательным. Иногда приходится рисковать и принимать неудачные решения, если не хочешь закончить дни в состоянии бессильной апатии и связанных рук, которые уже ничего не могут контролировать. «Прежде всего, я землянин! резко одернул Лукас самого себя. Кроме того, мне не нужно знать, кем я являюсь, вполне достаточно знать, кем я не являюсь. Мы совершенно не похожи на них.
Самая жалкая человеческая жизнь куда больше, чем абстрактное совершенство. Это предпосылка, лежащая в основе всего, что имеет вес на Земле. Даже замысел Бога не оправдывает смерть, а кто допустит обратное, придет лишь к безбожному убийству».
И все же он не пошевельнулся. Между его ладонями и мандалой был лишь слой ткани. Между мандалой и ее проклятием было десять сантиметров выдыхаемого воздуха. Оставалась лишь мелочь невидимая стена в сознании Лукаса, нечто непостижимое и в то же время навязчивое, что сдерживало его руки. Жужжание генератора молекулярного измельчителя вибрировало в его ушах. Он собирал все силы в кулак, но их все еще было недостаточно.