Давай супчику тебе налью? спросила мать.
Я не буду щавель.
Что значит не будешь, а для кого я его тогда готовила? Ты хоть руки-то помыл?
Сын стал шариться в холодильнике. Из имеющихся навыков кулинарии и ингредиентов он сможет сделать себе только бутерброды.
Ты прекрасно знаешь, отвечал Сергей, что я не люблю щавель, и, спрашивается, зачем его тогда вообще готовить.
Так ведь суп полезен.
Сварила бы что другое. Щи там или борщ тот же.
В следующий раз будет борщ, ну а сегодня щавелевый супчик с яйцом.
Если б яйцо не крошила, то я бы ещё подумал, а так нет. он вынул из холодильника батон и какой-то спред.
Так яйцо полезное, не понимаю, почему ты его не ешь?
Не капай на мозги.
А ты не груби матери!
Я не грублю. Успокойся. Давай не будем устраивать драму с пустого места.
В комнату только не бери.
Один раз можно.
Далее он молча состряпал себе нехитрые бутерброды и ушёл в детскую. Их отношения превратились в гниющий запущенный сад, некогда цветущий и ароматный, но с годами пришедший в запустение. Их сад что-то покинуло, и теперь он медленно превращался в болото. Попытки остановить этот регресс предпринимались неоднократно со стороны Сергея, хотя он же его и губил. Губила сад ненароком и его мама. Он считал, что она его не понимает. Она списывала характер своего сына на подростковое. Консенсуса не было, как не было и совместной работы, вот сад и зачах. Он больше не давал сладких плодов и прекрасных цветов. В нём реже стали петь птицы. Он разрушался на глазах, пока не превратился в какое-то жалкое натянутое подобие. Да сын, да мать, но будто за этим ничего и не стоит. Только рутинная обязанность и квота. Как миролюбивые сожители. Связь потухла и завяла, лепестки облетели, остался лишь тугой стебель, крепкие корни, но красоты в этом, увы, больше не было.
Сергей зашёл к себе, за компьютерным столиком сидела некоторая девочка и с усердием выводила что-то в тетради. Она делала математику. Заняв своё законное место, Сергей стал трапезничать. Говорить особо не хотелось. Зарывшись в своём барахле, он стал слушать музыку в наушниках, обособившись от внешнего мира. Сергей Колязин предпочитал меланхоличный рок постсоветских групп или зарубежные избранные композиции и, как большинство слушающих музыку, считал, что его подборка самая лучшая. Он отстранялся и погружался в нирвану. Так могли проходить часы. Они сладостно сливались в общую череду и безвозвратно уходили из жизни. Так и дни, что исчезали одни за одним, как и листы отрывного календаря. Незримо и навечно.
II
Во многой мудрости много печали,
И кто умножает познания,
умножает скорбь.
Екклесиаст (1:18)
Досадное недоразумение, чуть слышно выговорил Сергей Колязин. В учительской было пусто ни души. Возле кофейного диванчика удобно пристроили банальный фикус и огромную монстеру, которая своими листьями напоминала древнеегипетские дырявые опахала. По помещению летала толстючая муха и противно жужжала. Обои светло-серые, с рисунками не то цветочков, не то квадратиков. Через учительскую надо было пройти, чтобы попасть в кабинет директора.
Первой порог учительской переступила Марина Олеговна Соловей, преподаватель русского языка и литературы, она работает в гимназии не так давно, зато уже успела подготовить нескольких олимпиадников, которые показали достаточный результат. На её лице можно было прочитать раздражение и полное неудовольствие, а всё из-за того, что кто-то уже почти пол урока не может нормально смириться с фактом школьной программы и высказывает своё мнение по этому поводу. Следом за ней вошёл и её ученик Сергей Колязин.
Марина Олеговна подошла к директорскому кабинету, приложила пальцы к дверной ручке, однако не стала с ней взаимодействовать. Сначала повернула голову ещё раз, в непонятной надежде, будто бы он, Колязин, сейчас возьмёт и начнёт извиняться за то, что сорвал урок и за испорченное настроение. Вместо этой фантазии она увидела вызывающую физиономию гимназиста, которая так и плевала в лицо: Ну и что? Она вздохнула и отворила дверь. Сергей немного сморщился, когда опять услышал голос своей учительницы.
Вы свободны, Светлана Васильевна?
Откуда-то из недр директорского кабинета послышался ответ и самого директора:
А что случилось?
Марина Олеговна дала гимназисту жест и сказала:
Да вот. Заходи, Колязин.
Тот и зашёл, не снимая своей надменной улыбки, встал посреди небольшой комнатки и впал в некое стеснение. От странной неловкости он заложил руки друг в друга и стал ждать чего-то.
Здравствуй, Сергей Колязин. посмотрела из-под очков на него директриса, уже предчувствуя недоброе.
Здрасте, машинально ответил Сергей.
Ничего не хочешь сказать? пыталась воздействовать на гимназиста уставшая Марина Олеговна.
Я думал вы будете говорить, ехидно ответил школьник.
Значит так, Светлана Васильевна, решила начать преподавательница русского, учащийся восьмого класса, Сергей Колязин, не соблюдает дисциплину и мешает проводить урок. Он заявляет, что не собирается учить программное стихотворение, потому что оно не устраивает его своим размером и содержанием.
Верно, вставил своё Колязин, да.
Так что, Сергей, срываем урок из-за стихотворения, ты же олимпиадник, не солидно тебе? обратилась директриса к учащемуся.
Я не срываю урок. Я протестую против несостоятельности образовательной программы.
А знаешь, Сергей, что не тебе решать это? укорительно говорила Светлана Васильевна, сидя за своим столом. Твоё дело прилежно и, по возможности, хорошо учиться. Занимать места.
То, что не несёт в себе никакого разумного смысла, может быть проигнорировано.
Вот как мы заговорили, Сергей. Не тебе это решать!
А зачем, по-вашему, мне учить огроменный стих про любовь, убить на это уйму времени, чтобы уже через неделю его благополучно забыть? Это бессмыслица.
Учение наизусть развивает память. встряла Марина Олеговна.
Да хватает мне памяти, но стихи я плохо учу. Вот не могу и всё. Я не понимаю, зачем это надо, а то, что я не понимаю для чего нужно, не запоминаю. Кому-то это легко двадцать минут и готово высший балл. А мне на это по три часа надо тратить, чтобы кое-как с заминками рассказать. Это просто несправедливо. Тем более, что я спрашивал у Марины Олеговны альтернативное задание вместо стиха, но какая жалость, я этим срываю урок.
Есть план, по которому я должна работать, и по программе надо учить стихи, я ничего с этим сделать не могу, а ты ведёшь себя некрасиво. В конце концов можно это высказывать и не на глазах у всего класса. устало говорила Марина Олеговна, она пыталась найти в себе силы, которые помогли бы ей стоически перенести разочарования в своём ученике.
Что тут такого, чего нельзя заменить там на какое-нибудь сочинение, если ученик не может выучить эту туфту?
Это обязательная отметка, я не могу заменить её на что-нибудь другое, только из-за того, что тебе этот вид работы не нравится.
А почему заменить нельзя? опять повторял свой вопрос учащийся.
Программу не я составляла.
И что, шаг в сторону тяжело сделать?
Будешь учителем, делай тогда что хочешь на свой страх и риск. Но твоё поведение неприемлемо. уныло и раздраженно закидывала ученика аргументами Марина Олеговна. Она была подавлена.
Что за раболепие! Нельзя даже исключение сделать, что вам за это будет? стоял Сергей с враждебным лицом, пытавшийся скрыть накатывающий порыв.
Если тебе сделать поблажку, то и другим придётся, и каждый там будет высказывать своё фи. Тебе со стихом, другому с сочинением, третий и читать не будет, скажет: Я синквейны хорошо делаю, значит давайте мне только одни синквейны. Всех нужно оценивать по одной программе, а не по тем, что выберут себе сами ученики.
Колязин почувствовал, как в его локомотиве распалили печку с углём и вот-вот он тронется с места. Его будто бы передёрнуло, и он сказал:
Я был о вас более высокого мнения, Марина Олеговна.
Директриса, наблюдавшая всё это, наконец-то не выдержала и встав из-за стола командным голосом стала наводить порядок.
Ты что вообще себе позволяешь, Колязин? Ты понимаешь, как разговариваешь?
Восьмиклассник кинул едкий взгляд на Светлану Васильевну, но порядком рассмотреть её негодование не смог, что-то случилось с глазами и веками, он моргнул и перенёс внимание на свою преподавательницу: только сейчас заметил сколько тоскливого холода в этих глазах, сколько сожаления выражают полудрожащие губы. По ним можно было понять, что ей не безразличен этот ученик. Так никогда не будет смотреть рядовая химера-предметница, которая учит (скорее дрессирует) желторотый сброд без любви к своему делу, а только ради тех орешков, которые являются учительской зарплатой. Если ей не по нраву чьё-то поведение, она не будет церемониться с нарушителем порядка пол урока, а сразу пойдёт к директору и выскажет всё, что у неё на уме, при этом её физиономия кроме ревущего раздражения и гнева не будет излучать ничего. Разочарование? О, нет, этого точно никогда не прочесть на лице, которому безразлична судьба хулигана.
Я не виноват, цедил сквозь зубы Колязин, что в вашей экосистеме нет абсолютно никакой гибкости.
Светлана Васильевна тоже накалилась.
А что ты думаешь, можно так просто взять и отойти от программы!? Устроить самоуправство!? Ты вообще кто такой чтобы судить такую прекрасную учительницу!? Понимаете ли разочаровался! Строить тут всех решил под себя!
Одна уступка для того, чтобы не препятствовать творческому развитию ребёнка, всё! Много? поднимал голос учащегося.
Ишь ты! Нашёлся умник! Ты, вообще, что себе позволяешь!?
Колязин посмотрел на вполне себе неуравновешенную директрису и иронично произнёс:
У вас тут казармой пахнет.
Сам даже на секунду себе ухмыльнулся, что выдал такую двусмысленную фразу.
Директриса, пребывавшая в шоке от такого несоблюдения субординации, вздохнула и спокойно сказала:
Так, с ним пререкаться не стоит, просто вызовем в школу его родителей.
Да, кивнула Марина Олеговна.
Телефончик отца есть?
Сергей Колязин хотел было огрызнуться, что он его ни при каких обстоятельствах не скажет. Но быстро выяснилось, что поворот разговора так круто изменился, что ученика выкинуло из него, и тот остался уже не у дел.
У классной. молниеносно ответила преподавательница.
Хорошо. Возвращайтесь к уроку, я отведу его классной.
Марина Олеговна вышла. Директриса проводила её глазами и обратилась к Колязину:
Присядь на стул.
Сергей был в замешательстве, но, видимо, когда дело доходит до секретного оружия, как вызов родителей в школу, то обстановка в руководящих кругах резко меняется. Ученик с подозрением осмотрел предложенный стул и сел на него.
Номер родителей знаешь?
Нет. сказал учащийся, думая, что это как-то поможет участи.
Тогда посиди здесь, сейчас я узнаю номер и при тебе оповещу твоих родителей. Вот они обрадуются твоему поведению, да?
Это так и осталось без ответа. Если до сих пор Сергей чувствовал за собой какую-то силу, то теперь она куда-то ушла и сменилась довольно неприятным томлением в предвкушении чего-то неприятного.
Это был первый раз, когда родителей Колязина вызывали в школу.
Начиная с пятого класса, когда по разным предметам появились персональные учителя, Сергей постепенно стал проникаться этим странным, и, пожалуй, самым объективно бесполезным предметом литературой.
Что ни говори, а маленький Серёжа с детского сада был довольно любознателен и читал разнообразные книги. К сказкам он был весьма равнодушен, но вот от энциклопедии и книжки про космос или динозавров он бы точно не отказался. Пока сверстники обмозговывали проблемы Ивана-дурака и антропоморфных зверей, Серёжа уже мог назвать все планеты солнечной системы, рассказать про чёрную дыру и худо-бедно растолковать, что самые мощные объекты во вселенной, это квазары. Художественной литературы он как-то чурался, но именно Марина Олеговна Соловей открыла ему мир прозы (и лирики, но в меньшей степени). Мальчик полностью читал задаваемые произведения, в то время как большинство с малых лет приучило себя к краткому содержанию в интернете. Отличался он и необычным взглядом на вещи, за что преподавательница обозначила его как смышлёного, и ставила в один ряд с отличниками. Что же касается стихов, то Сергей, как ни пыхтел, учил их довольно плохо, поэтому балл за четверть обычно падал из-за какого-нибудь стихотворения на память. Марина Олеговна пыталась подтянуть старательному ученику отметку, но, как говориться: если к куче грязи добавить сахар, то всё равно получится куча грязи. Она подбадривала его и говорила, что в следующий раз всё получится, но каждое новое наизусть расчерчивало в журнале ещё одну цифру, стремящуюся к нулю. Миролюбивый Серёжа слушал тёплые слова учительницы и верил, что всё хорошо.
Верил. Читал. Слушал. Внимал. Видел, как те же отличники, например, Галя Щедрина, на переменке оглядывала краткое, когда надо было бы целиком, а тот же стих зазубривала за двадцать человек на уроке, которые шли перед ней в алфавите. Отметки за четверть и прикладываемые усилия были не прямо пропорциональны. Насмотревшись такой несправедливости и хлебнувши лиха за Великий перелом (о котором позже), Сергей стал добиваться правды. Сначала мягко, а потом громогласно, ибо ценность человеческих отношений в его глазах довольно быстро стала терять свою стоимость. Эта инфляция развязала ему язык и открыла рот, а сказать ему за эти годы жизни уже было что. Его горячая душа требовала перемен. Он уже был готов начинать революцию.
Революцию против мироздания.
После звонка классному руководителю, Светлана Васильевна набрала номер Алёны Витальевны Колязиной. Гудки. Эти дурацкие гудки сверлили дрелью в голове у восьмиклассника. Он ждал. Надеялся, что они стихнут, и ответа не последует, словно бикфордов шнур сам собой потухнет.
Гудки оборвались. Сергей услышал из телефона голос матери:
Да?
Следующий монолог директрисы он слушал, глядя в пол. Его уши горели, он не хотел сейчас тут быть и слышать это. Одно дело наговорить всякого этим образовательным куклам, а другое спорить с матерью. Из двухминутного телефонного звонка он понял, что Алёна Витальевна согласилась прийти в школу, а домашнего конфликта, видимо, не избежать.
Теперь можешь быть свободен. вывалила на Сергея директорша, утурупившись в бумаги и свой компьютер.
Сергей встал, как дед доплёлся до двери и гнусно спросил:
Куда мне?
В класс иди и не доводи больше Марину Олеговну.
Пока он шёл в класс прозвенел звонок на перемену. Он не хотел возвращаться, смотреть кому-нибудь в глаза. Ждать вопросов, терпеть молчаливую изоляцию. И всё же он подумал: Вот гадины, вот пресмыкающиеся, не смогли даже на уступку пойти, а всё что я делал до этого как коту под хвост. Да что б я ещё хоть раз что-то учил. Вмешали мать. Как же они меня бесят.
Уроки закончились, и он не пошёл домой, отправился бродить как неприкаянный. Наверное, Алёна Витальевна уже дома. Грядёт неприятный разговор. Сергей отправился в парк. Вместо оживлённой дороги мимо амфитеатра или аттракционов он избрал глухую и почти никем нехоженую тропу за зданиями больницы и амбулатория. Пятьсот шагов от оживлённой проезжей части, и ты попадаешь в дремучую глушь. Высокие пятнистые грабы содержали подопечную им часть парка в полусумраке даже днём. Кое-где валялись пакеты, салфетки и опустошённые бутылки. Здесь он и закурил. Надо было успокоиться перед предстоящей беседой. Сергей Колязин сел на грязное сломанное дерево. Он не желал теперь видеть человеческое отродье. Их рожи ему опостылели. Но более чем рожи достали его порядки, установленные ими.