Размышлять и философствовать на эту тему вечно не было возможности, так как время поджимало. Я пошел к своему кабинету, но по пути встретил одну учительницу, перекинулся с ней парой слов, не помню уже о чем, но потерял еще примерно с минуту времени, и уже едва ли не бегом рванул к кабинету.
На секунду застыв, помню, меня смутило подозрительное молчание в классе. Обычно шумные школьники, сейчас не издавали ни звука, тишина поражала. Тогда я решил, что может, они всем классом сбежали с урока. Такое случалось не раз за время моей работы в университете, когда студенты сбегали, особенно с последних уроков. Но даже в школе порой ученики всем классом не ходили на тот или иной урок. Правда, за это им всегда здорово доставалось, и практиковали они это редко. Предположить, что все ушли с итоговой контрольной просто безумно. С рук бы это ни сошло никому. Не заставляя себя долго ждать, я повернул ручку и вошел в класс.
В тишине, и как будто покорные, сидели ученики. На лицах застыло полное спокойствие и показное равнодушие к миру. Абсолютно синхронно встали они со своих мест, поприветствовав меня, таким образом, тут же сели обратно, выполняя все как по команде невидимого дирижера. И снова вопиющая тишина, и концентрация на каждой секунде происходящего. Добрых двадцать пар глаз уставлены на меня, у некоторых аж расширены зрачки, точно у котов на охоте. В воздухе висело чувство ожидания, словно все ждали события, предсказанного еще в Средние века. Что-то натворили, догадался я тогда.
Не пришлось долго думать о том, что же сделали эти паразиты, как я чисто машинально пошел к доске, чтобы начать писать задание. Не обратив сперва ни малейшего внимания на доску, в голове лишь мелькнула мысль о том, что она не стерта и мне сейчас придется самому стирать все тряпкой. Это вовсе не сложно, просто в душе накопилось что-то недоброе и такие мелочи раздражали в тот момент времени. Я взял сухую тряпку, крепко сжал ее в кулаке и повернулся, наконец, к доске. Размашистым движением я приготовился стирать все, что изображено на ней, и уже даже успел стереть маленькую часть в углу, как резко остановился. За секунду я успел окинуть взором всю площадь доски, и я заметил, что доска не просто не убрана, на ней рисунок, нарисованный мелом. На мгновение я замер, потом отошел на пару шагов назад, чтобы рассмотреть это художество. Передо мной развернулась целая панорама, представлявшая собой некую часть города, возможно вымышленного, видимо это улица, или даже закоулок, старой кирпичной постройки вдоль которой располагались не то магазины, не то кафе и всюду шныряли люди, вдали виднелся парк, полный деревьями, а нал густыми кронами торчала полусфера колеса обозрения. От картины веяло движением и энергией изображенной улицы, живого города, настоящей жизни; глядя на нее, я мысленно перенесся в изображение, в этот незамысловатый сюжет с четкими деталями, в то же время выполненными чудными штрихами. Сочеталась простота метода рисования и его гениальность. Я не такой уж ценителем искусства и особенно изобразительной его части, но этот шедевр на темно-зеленой доске белым мелом не мог не отметить.
Так вот чего они сидели как мыши, вот чего они ждали. Моя реакция была для них тем самым заветным мигом, чтобы я вынес вердикт этому творению. Поспорили, может? Возможно, они ждали, что я абсолютно безжалостно сотру его и даже не предам внимания тому, что там изображено, будь то хоть рисунок ожившего Микеланджело, ответ на тайны мироздания или задача с прошлого урока. А может они ждали, что я еще и начну допытывать у них, кто же это сделал, с той целью, чтобы при всех, демонстративно отругать наглеца, посмевшего осквернить доску перед такой важной контрольной, ведь доска вообще должна быть чистой, за это я иной раз и выговаривал (по настроению), особенно если знал, что доска измалевана специально перед уроком. Но вот, что удивляло меня тогда: находить доску в неубранном виде мне нет-нет, да приходилось, и помимо записей на ней, убогих рисунков уровня наскальной живописи и всяких графиков и формул, встречались даже неслабые матерные слова, а иногда еще и в рифму. Ладно, хоть не про учителей там писали, а все больше друг про друга, да так по мелочи. То ест, грязная доска считалась делом обыденным и никогда ученики особого внимания на моей реакции на это не заостряли, даже когда на доске красовались аккуратно выведенные буквы, складывающиеся в ругательства, а тут они словно ждали некоего всплеска, словно я взорвусь. Никак кто-то пустил слушок о моем строгом материализме и скепсису по отношению к творческим упражнениям.
В то же время, в классе знали о моем хорошем отношении к ученикам умным, старательным и просто тем, кто себя прилично ведет. Все знали, что особо я выделял среди всех Анну, сочетавшую в себе три почитаемых мною качества в учениках. Тогда, я едва лишь успел толком рассмотреть этот рисунок на доске, как из класса услышал ехидный выкрик, походивший на ябедничество: «А этот Анна нарисовала!».
«Анна?» подумал я тогда про себя «Как восхитительно она рисует это же просто невероятно, создать такое творение на доске, обычным белым мелом, единственным мелом и все! Я все больше понимаю, что она, возможно, гениальный человек, если не бросит это в себе раскрывать».
Выкрик из класса непременно указывал на то, кто именно это устроил и кого именно нужно наказать, или «приговорить» к показательному наказанию в виде немедленного стирания доски под всеобщее глазение или выставления за дверь. Я тогда не сделал этого, конечно же, я не сказал ничего. Я лишь посмотрел на класс, посмотрел на Анну, словно ясно увидел в ней искру, а может уже и пламя по истине гениального человека, того, кого можно назвать если не гением нашего времени, то хотя бы человеком, который должен оставить свой след в нашем времени, и след этот не отрицательный, но прогрессивный и влияющий на культуру, которую я не до конца понимаю, да и не особенно стремлюсь понимать.
Искусство вещь спорная. Не бывает хорошего или плохого искусства. Это то, что не поддается критериям. Но где сразу можно сделать выводы, а в итоге они могут быть ошибочными. Время проверяет искусство, время. Этот рисунок не мог сказать мне ничего подробного о человеке, что его создал, не мог сказать о будущем, но он мог убедить меня, что если дать время, рисунок на доске может «превратиться» в шедевр на долгие века.
Тогда я не стал никого ругать. Я не стал стирать рисунок с доски. Да, пожалел его, то искусство, что было предо мной. Я отменил эту жалкую контрольную, что не имела уже ровным счетом никакого значения, перед вещами, гораздо более значимыми, еще даже не свершившимися.
Ученикам я выставил хорошие оценки, как будто за контрольную, я подтянул всех. Никто не сожалел, что так получилось, но все вместе мы условились никому не говорить о нашей тайне, и ученики не подвели меня. В тот день, целых два урока мы провели в беседах, я говорил с учениками, я учил их, учил большему. Тогда они получили знаний, может быть, больше, чем за годы обучения. Это мой бенефис, почти что мой монолог, за редкими вопросами и короткими диалогами. Я то сидел, то стоял, то ходил взад-вперед и говорил, говорил, говорил а они слушали, смирно и с интересом. А за моей спиной красовался рисунок, написанный мелом на доске, ученицей выпускного класса Анной, одной из лучших в классе и в своем поколении.
На следующее утро рисунка на доске уже не было. Когда я пришел к первому уроку, доска отливала от света ламп своим скучным, однотонным темно-зеленым цветом, вдоволь напитавшимся светлыми разводами от мела. Наверное, после уроков, уборщица, прибираясь в классе, как всегда, каждый день, просто стерла этот рисунок, даже не глядя на него. Привычным движением руки она быстро и уверенно превратила рисунок в пыль от мела, которая, наверное, неспешно оседала на тряпке и крошилась на пол. Так исчезло нечто необычное, что запало ярким воспоминанием в мою душу, а для школьников это просто удачное стечение обстоятельств, в итоге отменивших контрольную, которая так всех страшила потенциальная возможность испортить аттестат.
Я помню выпускной у этого класса. Как один из ведущих учителей, я конечно же присутствовал на вручении аттестатов и слушал пламенные речи наставлений от директора и прочих моих коллег. Я речи тогда не говорил, только смотрел и слушал. Я помню, как вручали особые аттестаты и медали тем, кто все же добился права их получить. Я помню Анну, как она получила троечный аттестат, одна из немногих в классе, я видел ее мать и сестру, что безмерно гордились ею и с такой горячастью и заботой обнимали свою девочку, теперь уже имеющую корку об образовании, которая в итоге не значила ничего, в ее дальнейшей жизни. После всей этой церемонии и лицемерия я поговорил лично с Анной и ее скромной семьей, выразил глубокую благодарность за ее способности к учебе, ее знания, усердие и дисциплину. Благодарил ее мать и даже маленькую сестру, желал удачи, счастья и много всякого банального, но делал это искренне. Поблагодарил и за рисунок на доске.
А потом она исчезла, исчезла на много лет. Моя жизнь так и не менялась, все шло своим чередом, неплохим, я не жалуюсь, но я не заметил, как состарился и ушел из школы. В дальнейшем я все реже вспоминал о прежней работе, молодость уходила настолько далеко в прошлое, что уж начинало казаться, что и вовсе ее не было. Все события произошли точно в прошлой жизни и вообще не со мной. Я много времени посвящал домашним делам, время от времени слышал о том или ином человеке, кто некогда значился моим учеником. Об одних говорили хорошее, о других плохое, как и всегда в жизни.
Согласно документации
Нашему захудалому собесу потребовался новый компьютер. Причина не в острой надобности, а просто женщина из непонятно чем занимающегося отдела прошлый куда-то украла, а грядет проверка, значит нужно чем-то прикрыться. Ушлая тетя разведала сайт одной планомерно идущей ко дну компании по продаже тех самых компьютеров с самыми низкими ценами по городу. Эта очаровательная фирма находилась в глухом месте на отшибе города, но по странным причинам в ней работали еще какие-то сотрудники, время от времени даже получающие зарплату.
Бравая женщина на пару с товарищами из бухгалтерии, классифицирующими компьютеры по принципу красивый некрасивый (монитор, вернее заставка рабочего стола), выбрали самое дешевое наполнение исходя из списка, составленного сыном одной не по годам эмоциональной женщины. Мальчик молодец, в первом классе он умело указал, что требуется связка процессор материнская плата оперативная память и прочее, но умолчал, вольно или не вольно, о связи элементов, что не всякая железяка подойдет друг к другу. Что ж, может он и не смолчал, но какое дело тете, когда бюджет минимален, а компьютер нужен. Набрав комплектующие строго по списку, они распечатали данную номенклатуру, составили форменные документы и эту чудо-бумагу подписали на неких величайших уровнях. Нижайшие послушники получили строгий указ, а с ним и позволение закупить именно эту технику и никакую иную.
С нестареющим душой Михаилом Петровичем отправился я в магазин, имея на руках список. Всю дорогу, что ковыляли мы на нестареющей телом «буханке», я слушал истории, периодически разбавленные нецензурными высказываниями и пошлятиной фразы достойные словарей, и все это под аккомпанемент радио и шума, который, казалось, «буханка» генерирует, а также втягивает в себя со всех сторон вселенной.
На месте мы застали продавца, по виду скучавшего и, для разнообразия, ковырявшегося в носу. Он обреченно глядел в монитор, будто по нему транслировали апокалипсис, а рядом давно остыл растворимый кофе в черной как нефть кружке. Изначально он на нас не обратил внимания, логично предположив, что мы подобны другим людям, уныло заходящим сюда лишь изучить цены и обвести взглядом пыльные витрины с залежавшимся товаром. Слабое освещение этого места и вовсе иной раз вводило в заблуждение, будто мы в музее, и экспонатам крайне вреден любой свет.
Безмолвно обойдя небольшое помещение, мы встрепенулись, когда у продавца из колонок внезапно зазвучали мотивы, отсылающие к заставке знаменитой зарубежной кинокомпании. Разумно предположив, что сейчас продавец расположится в кресле для просмотра кинофильма, а про нас и вовсе забудет, Михаил Петрович вырвал его из анабиоза одной короткой фразой, частично непечатной.
На этой ноте продавец всполошился, что-то нервно залепетал, всячески демонстрируя свое неудовольствие от общения с нами, существами недостойными, не постигшими знания компьютерного ремесла. Пока я смущенно стоял, не имея наглости грубить в ответ, мой старший товарищ продолжал наращивать мощь словесной бравады, и уже детально высказал свое негодование относительно происходящего, после чего огорошенный продавец покинул помещение (на минуту оставив нас совсем одних в зале), демонстративно вставив в зубы сигарету, а к нам вышел высоченный, худощавый парень, может быть даже школьник, и лишь с ним удалось начать подбирать комплектующие.
Меня совсем не удивило, что подобранные нашей доблестной тетей комплектующие вообще не совпадали между собой. Принципиально. Процессор не вставал в материнскую плату, ровно как и оперативная память. Жесткий диск и привод оказались более новых стандартов и так же не подошли разъемами. Корпус избран без блока питания, а самого блока в спецификации не оставалось, как и операционной системы. Видеокарта, как ни странно, была и оказалась самой дорогой частью и единственной подошедшей по разъему. Это немного смешно, но мы очутились перед фактом, когда ничего не совместимо, но замены невозможны. Не оставалось выбора, кроме как все это насильно скрепить, где клеем, где скотчем и, упаковав в данном виде отвезти в наш собес. Как-то исправить ситуацию, выдав по документам одно, а по факту другое, юный продавец не решился, сославшись на строгого начальника, который если прознает, то тут же лишит зарплаты, на что воротившийся с перекура старший товарищ презрительно буркунул, мол и так зарплату полгода не получаем, но однако, дальнейшие мысли о бумажных манипуляциях пресек «от греха подальше».
Возмущению тети из нужного отдела не было предела, и она тут же написала жалобу, обзвонив все возможные инстанции, заявляя, что магазин халтурит, торгует хламом, а не компьютерами, обещала им «веселую жизнь». Скандал продолжался долго, принося в жертву нервы и время. Остановить женщину смогли только на стадии письма президенту, тогда свое вето с угрозой увольнения наложил начальник собеса, опасавшийся огласки с исчезновением злосчастного системного блока, и воинственная защитница потребительского права остыла.
В день прибытия ревизора, по совету Михаила Петровича, компьютер определили куда ему и положено, а на стол выставил телевизор, запустив на нем меню настроек каналов. На том и ждали проверяющего.
И прибыл на том любопытный мужчина, возрастом не менее полутысячи лет, судя по запаху и внешнему виду. Он оказался знатоком компьютеров таким же, каким был бы древний египтянин, окажись он в нашем времени. На все лады данный субъект расхваливал телевизор, сквозь толщину очков вглядываясь в окно настроек, и отмечая прекрасный голубой цвет, столь приятный для человеческих глаз. Удовлетворенный просмотром, он не постеснялся попросить испить в жару водочки. Заранее ожидая и более того, надеясь на такой поворот, меня посылали за тремя пол литрами, две из которых успешно одолел наш проверяющий, закусив лишь дважды, после чего, он утратил человеческий вид, вместе с тем способность ходить и общаться, но утвердил, что нарушений ни капли, а наш собес лучший не то что в районе или области, а в мире.