Ага, бон анэ! (С новым годом! фр.) С чем поздравляем?! С просёром?! презрительно фыркнул Храмцов. Крупный план надо было держать на вираже. Супер-крупный! Крупнее надо было снимать, трусливый макаронник! Крупнее! Мелкотим, Европа-оп-па! А ну, киноманы, вспомнили все, как «голубой гром» выплывал в фильме из-под моста! На длинном фокусе, на самом крупном! Эх, ты, халтурщик! Тебе бы корпоративы и свадьбы снимать, тупой макаронник! Толстые, как сосиски, пальцы здоровяка мяли бумажку страховки.
Главный оператор не выдержал «наездов» наглого и невозмутимого русского, обидного повторения «макаронник», занервничал. За полгода совместной с россиянами работы, итальянец сносно научился понимать чуждый, порой непереводимый язык. Сложно, витиевато, с сицилийским акцентом Витторио выругался по-русски, попытался то ли ударить наотмашь, то ли выцепить Храмцова за ворот жилета, обещая вышвырнуть наглого русского за борт. Взмах левой рукой оператора едва не стоил всей съёмочной группе жизни. С запястья главного оператора слетел ремешок с экспонометром «Асахи-пентакс». Недешёвый оптический прибор для измерения яркости, освещенности снимаемого объекта угодил в мясорубку лопастей вертолёта. Даже сквозь рокот двигателя послышался короткий, дикий хруст. Механическая стрекоза задрожала, завибрировала всем корпусом, без помощи пилота ушла в крен.
В экстремальных ситуация увалень Мирон действовал собранно и машинально. Он придавил ногами в грудь к стенке отсека Брагина и яуф с ценным, отснятым материалом съёмок. «Мичман Бражкин» забылся пристегнуться ремнём безопасности. Сам Храмцов зацепился согнутым локтем за ножку стула и так, лёжа, с тупым восторгом наблюдал за дикой каруселью смазанного пространства через открытый борт «вертушки», как в широкоэкранный телевизор.
Опытный и невозмутимый военный пилот Кларк, даже при падении «Ирокеза» с повреждёнными лопастями, умудрился дотянуть «вертушку» до острова «бедных и страждущих» Эллис-Айленд, бережно приложить «летучего индейца» днищем к суше так, что все отделались лишь ссадинами и ушибами. Один Витторио, сидевший на дополнительном операторском кресле, коленками наружу, повредил щиколотку правой ноги, сломал две плюсневые косточки ступни. Съёмочную аппаратуру угробили. Киноаппарат «Аррифлекс» был разбит напрочь, благо кассету с отснятым материалом Храмцов сунул за пазуху. Длиннофокусный зум разлетелся в куски и осколки линз. Непредвиденные расходы группы возросли неимоверно. Отснятый материал в кассете и кофре, по всей вероятности, остался цел и невредим, что подтвердилось после проявки материала.
Француженки будут отлёживаться неделю с продюсером в постели, отходить от шока, ушибов и вывихов. Итальянец Витторио примется геройствовать, шататься по отелю и Нью-Йорку в лангете на поврежденной ноге, рассказывая каждому встречному-поперечному о катастрофе.
Неунывающий изгой, кинооператор из России Мирон Храмцов и американский военный пилот Джеймс Кларк на следующий день после падения «Ирокеза» испишут кипы бумаг с описанием происшествия, по-русски и английски, будут всю неделю укреплять международную дружбу спиртным в баре на знаменитом Бродвее, пока не разрешатся вопросы страховых компаний по компенсации убытков фирмы по прокату «вертушек» и угробленного кинооборудования.
Страховые выплаты за моральный и физический ущерб, пусть в неполном объёме, достанутся всем, кроме Храмцова. Ведь его страховка, в виде бумажного пингвина отлетела в небеса над островом «бедных», а дубликата, по странным стечениям обстоятельств, не окажется в страховом агентстве. Мирон не печалился. Аванса от гонорара хватало, чтоб холостяку ещё пропьянствовать недели две на чужбине.
«Героический» Витторио со сломанной щиколоткой и косточками ступни избегал встреч с бешенным русским. Но члены группы регулярно доносили до его ушей ругательства и проклятия Мирона по «угробленным» эпизодам фильма. Никогда, полагал Храмцов, даже со звучным именем Витторио, трусливый итальяшка не дотянется в мастерстве до пупка своего знаменитого земляка Стораро, кто снимал с Фрэнсисом Копполой «Апокалипсис Нау» и знаменитую вертолётную атаку под музыку Вагнера. Двухметровому оператору с российской стороны не стоило больших усилий скрутить в бараний рог взрывного, но малорослого итальянца. Роли второго плана на совместном проекте не позволяли сильно распускать руки и языки. Россиянам хотелось дальнейшего сотрудничества, и они мирились со свинским порой, высокомерным отношением иноземцев. «Партнёры» диктовали свои жёсткие, грабительские, финансовые условия, хотя фильм снимался на паритетных началах. Российские и французские продюсеры вложились в проект на равных. Творческая группа из Италии и Франции состояла в разных европейских профессиональных гильдиях, имела гонорары раза в три выше, нежели россияне, которые если и числились в Союзе кинематографистов, то униженно помалкивали об этом.
Дня через три продюсер и выездной режиссёр Мишель оклемался от лёгких повреждений, зашёл в номер к выпивающему Храмцову, сделал устный выговор, чтобы тот не задирал главного оператора, даже пригрозил розовым пальчиком с маникюром. На что Мирон сложил из пятерни кувалду, чтобы француз мог припомнить как храмцовские кулаки прошлись по головам пятерых мигрантов в тёмных мусорных кварталах Парижа на задворках магазинов «Тати», когда приставучие парижане африканского происхождения задумали ограбить подвыпивших киношников. Храмцов усмехнулся игре слов «Тоти» (фамилии француза) и «Тати» (сети дешёвых магазинов Парижа).
Ву зале тро люэн, Мирон! (Вы заходите слишком далеко. фр.) предупредил вежливым голосом Мишель.
Сэ посибль! (Возможно! франц.) буркнул Храмцов и показал продюсеру фигурку человечка, сложенного из бланка отеля с правилами поведения постояльцев. Фигурка походила на неандертальца с крохотной скошенной головкой и огромным придатком между ног, напоминающим подъёмный механизм. Оригами карикатурно и весьма похоже изображала Витторио. Мишель прыснул от смеха, как девочка.
Вечером того же дня, у стриптиз-бара на знаменитом Бродвее случилось одно незначительное событие, которое переросло впоследствии в трагедию.
К пьянствующему, в тоске и одиночестве, у стойки бара Храмцову подсел Брагин и прокричал, пересиливая звуки рокочущей музыки:
Мирон, будь осторожен! Витторио с неграми тусуется на стрите. Похоже, хочет тебя проучить, худосочный «мичман Бражкин» смущённо дёрнул плечиками, мол, я не шестерю, предупреждаю, потому как уважаю наставника. Там, такие буйволы! Тут я тебе не помощник. Извини. Давай свалим через служебный выход пока не поздно!
Не понял? Уже поздно? Который час? промычал подвыпивший Храмцов. Ты как здесь, мичман? Почему не в кубрике отеля?
Грустно одному. Уезжать не хочется. Эмигрировать, что ли?! Попросить убежища! Французы по номерам разошлись. А я вот решил прогуляться напоследок. Вижу, хромоногий Витторио потащился за тобой. Думаю, эге!.. итальяшка вендетту задумал. Угадал.
Где?! Что-о?! зарычал пьяный Храмцов и заорал:
Где макаронник?!
Брагин ткнул пальцем в сторону выхода, через головы взопревших мужиков, что качали кобелиную стойку, подбадривая дикими орами грудастую шоколадную метиску, обвивающую хромированный шест под зеркалами крохотного подиума. Верзила Храмцов ринулся сквозь плотную толпу, выбрался в вечерние тревожные, кровавые сполохи иллюминации города.
У рекламного стенда с ковбоем «Мальборо» между животами двух живописных афроамериканцев дрыгался в напускной истерике низкорослый итальянец с пластиковым сапогом на ноге, торговался. Храмцов смело и безрассудно развернул за плечо ближнего чернокожего громилу в оранжевом берете.
«Мичман Бражкин» трусливо отпрянул к стене здания. Громила в беретке, из неудержимых Гарлема, мог и «беретту» выхватить из-за пояса и разрядить в наглых русских. Брагин беспомощно оглянулся на прохожих, ожидая кровавой разборки русского верзилы с иноземными наёмниками.
Ай эм!.. ай эм хиз би-иг лав! Хау мач?! Хау?! (Я! Я его большая любовь! Сколько?! плохой англ.) заорал пьяный Храмцов, указал на растерянного Витторио. Тучный афроамерикан в зелёной жилетке ослепительно оскалился, на удивление быстро сообразив, что Храмцов и является объектом переговоров, ловко вывернул пальцами смятую банкноту в двадцать баксов.
Фор ми?! искренне возмутился Храмцов. Твэнти бакс?! ( За меня? Двадцать долларов?! англ.) О-о пикколё рогаццо итальяно! (Итальянская сопливка! примерный перевод с итал.) и сунул новую хрустящую сотню с увеличенным портретом Франклина в кармашек глянцевой курточки афроамериканца в оранжевой беретке, что лопотал раздражающе и мельтешил сизыми кулаками довольно приличного размера, сопоставимыми с храмцовскими.
Презент фром раша мафия! Храмцов отодвинул в сторону назойливую глыбу разговорника и врезал напряжённому Витторио открытой ладонью по лбу. Итальянец кувыркнулся под ноги прохожих. Пластиковая лангетка отскочила к мусорным бакам.
Позже оказалось, сто двадцать баксов на Бродвее, в те бандитские девяностые, даже в Америке, это вам не талоны на бесплатное питание в столовке трамвайно-троллейбусного парка в Москве на улице Лесной. На сто двадцать долларов можно очень даже прилично набраться двухсот сорока «дриньков» на четверых, что и сделали Храмцов с Брагиным, и двое новых чернокожих дружбанов. С грандиозной попойки Храмцов вернулся в отель под утро в оранжевой беретке. «Мичман Бражкин» в зелёном жилете.
На просмотр дублирующего видеоматериала с вертолётных съемок над Ньюйоркщиной, что состоялся в люксе продюсера, Храмцов не явился. Не смог. Он лежал, закинув ноги в грязных кроссовках сорок большого размера на спинку кровати, в своём двухместном номере не столько пьяный, сколько злой и растревоженный наездом сексота итальянца, его жалобами и докладными бумажками киношному начальству Италии и Франции. Мирон складывал из бумаги, успокаивая нервы, очередную фигурку, упражняясь в искусстве оригами. Он прилично опохмелился с утра пораньше, с досады за бесполезность своих усилий как оператора, работающего второй камерой. К полудню повторно «нажрался» как говорится, по-русски, не без финансовой помощи бравого вояки Джеймса Кларка, посетовал пилоту на плохом английском, что в своё время не смог убедить генерального продюсера с российской стороны Дорошина Вэ.Пэ. не выкладывать такие бешенные бабки в эту пижонскую киноэкспедицию в Штаты, где должна была сниматься одна единственная сцена «Похищение» с использованием двух вертолётов, с оформлением и проплатой всех разрешений на пролёты над городом, за каскадёрские трюки на смотровой площадке американской статуи Свободы. Сцена, которая обошлась фильму чуть ли не в половину бюджета, всё-таки была снята в Нью-Йорке в угоду французским партнёрам, которые на цыпочках тянулись к заветному, но недостижимому «Оскару». В угоду Николь дочуре генерального продюсера из Франции, которая, разумеется, играла заглавную роль, для которой и устроили эти показушные вертолётные каталки. В России, к слову сказать, за такие же деньги, со всеми разрешительными письмами, можно было на операторском вертолёте МИ-8, с участием игрового МИ-2 снять с рубиновой звезды Спасской башни парочку приличных французских актрис, скажем, Софи Марсо, Изабель Аджани с их прелестной мамашей, роль которой сыграла бы Катрин Денёв. Для пущей важности и рекламных целей покружить над стенами Кремля звеном новых российских военных вертолётов «Чёрная акула». Привет, так сказать, от наших боевому, американо-французскому «грому».
Зачем надо было снимать эту дурацкую сцену похищения у американской статуи Свободы?! Это всего лишь грандиозная копия французской?! Храмцов забыл напрочь в своём гневе о толерантности и деликатности, находясь в гостях.
Но-но! угрожающе проворчал подвыпивший Джимми Кларк, шутливо погрозил пальцем бешеному русскому. Но копи! Симбл оф фридом! (Символ свободы примерный перевод с англ.)
Ага! Хэндбол энд офф сайд! (Ручной мяч и вне игры! примерный перевод с англ.) абсурдно высказался Храмцов и униженно примолк. Нечего было пока перечить американцам при такой зависимости от доллара. Да и Храмцов провоцировал Кларка специально. Он знал, что статуя скульптора Бартольди подарена американцам французами в 1876 году ко Всемирной выставке. Завершена статуя была, правда, только через десять лет. На выставке демонстрировался факел высотой почти в девять метров. К экспедиции в Штаты русский кинооператор подготовился тщательно, даже теоретически по многим политическим и культурным вопросам. Были такие тайные намерения остаться, напроситься работать в Нью-Йорке на телевидении или попытать счастья в Лос-Анджелесе. Мечте не суждено было сбыться.
По американским, даже европейским понятиям, как камермену, Мирону платили на этом проекте приличные деньги. Грех было возмущаться. Платили, во-первых, за то, чтобы оставался последним трезвым на съёмочной площадке и руководил погрузочными работами как самих членов группы, так и ценной киноаппаратуры по окончанию творческого процесса. Во-вторых, конечно, за то, что давали приложиться глазом к видоискателю дублирующей камеры, если была необходима съёмка с двух точек, особенно в массовых сценах.
Мирон не мог успокоить своё творческое эго, поражался столь грандиозной киношной халтуре. Фильм снимался, похоже, чтобы «перемыть» наибольшие безналичные баксы в «чёрный» нал, как с российской стороны, так и с французской. При этом, разумеется, снять некое подобие боевика, где каждый кадр наглядно показывал: денег на съёмки затрачено минимум, максимум лёг в нужные карманы.
До катастрофы в Нью-Йорке Храмцов помалкивал, исправно получал частями гонорар вместе с суточными, униженно выслушивая каждый раз от итальянского шефа Витторио на плохом английском, как нужно снимать фильмы и как нельзя, чтобы они были приемлемы для избалованного западного зрителя.
Кого ты учишь, макаронник?! возмущался Храмцов. Сам учись! У Бертолуччи, Висконти, Феллини, возражал иногда по-русски Храмцов, операторы так хреново, так халтурно, как ты, малоуважаемый, никогда не снимали. Где ваша хвалёная операторская школа?! Где экшн и динамика?! Где внутрикадровое движение, второй, третий план?! Хотя, согласен, экшн можно и в монтаже накрутить. Но это уже задача режиссера.
Витторио не понимал значения многих слов, такие как «хреново» и другие, только зло отмахивался, когда его перебивали при разборах съёмочного дня. Но всё же терпел русского оператора, согласно контракту, как неизбежность совместного проекта.
Терпеливо, хотя и коряво, Храмцов разрисовывал, делал раскадровки сцен перед каждым съёмочным днём. Главный оператор отправлял бумажки в мусорную корзину, не желая выслушивать возражения и советы наглого русского. На некоторое время Мирон замолк, терпеливо дожидался завершения американской экспедиции посещения и возвращения на средиземноморское побережье для продолжения отдыха и досъёмок фильма.