Пошли, батя!
Я протягиваю ей руку.
Как я кататься буду? У меня в животе чай булькает.
Проблема, соглашаюсь я. Беру её за липкую от ванильного крема руку, помогаю подняться по бетонной лестнице в зал скейтбординга.
Мы изменились. И это, наверное, хорошо.
Взрослые детские рассказы
«Ты меня на рассвете разбудишь»
Я иногда завидую современным детям и подросткам. С появлением интернета их жизнь стала проще, интереснее и, главное, информативнее. Возможно, исчезла какая-то тайна и недосказанность, но добывать информацию стало легче.
К примеру, в 1989 году мы с моим приятелем Мишкой чуть не подрались из-за Сахалина. Он утверждал, что Сахалин это полуостров, а я был уверен, что остров. Сидели во дворе, болтали, как-то незаметно разговор ушёл на Север. Тогда для нас Север попахивал ещё не длинным рублём, а хоть какой-то романтикой. Челюскин, Папанин, ледоколы, Арктика, белые медведи. Тем более, что по осени котлован долгостроя рядом с нашим домом залило дождями. По нему плавали большие куски белого пенопласта. Чем не льдины?
Взрослые ещё удивлялись, откуда в котловане этот самый пенопласт? А чего удивляться это мы с Мишкой его туда бросили. У Мишки дядя работает в «Хозтоварах», у него этого пенопласта вагон. Какая-то там упаковка для холодильников и телевизоров.
Когда в сентябре пошли дожди, и воды в котловане стало целое море, мы решили сделать плот и отправиться по стройке в путешествие. Выпросили у дяди несколько листов пенопласта, связали их верёвочками и проволокой (для этого важного дела Мишка пожертвовал свой моток настоящей медной проволоки). Стащили плот по скользкому глинистому склону. Забор, говорите, сторож? Да не смешите вы мои кеды. В заборе мы сто лет назад выбили несколько досок, а сторож это мифическое создание, которым только первоклашек пугать.
Спустили плот на поверхность мутной, даже с виду холодной воды.
Ну, ты первый! скомандовал Мишка.
Я взглянул на наше плавсредство и засомневался. Плот покачивался на мелкой ряби, выглядел крайне ненадёжным. А у меня штаны почти новые.
А чего это я первый? отвечаю. Ты придумал ты и первый.
Ссышь? Мишка сразу пошёл с козырей.
Но меня не пронять. Я этот его приём давно изучил. Вот если бы кроме нас в котловане ещё кто-то был, особенно девчонки, тогда полез бы. А так не докажет.
Не полезу, говорю. Сам лезь. У меня штаны новые.
Мишка посмотрел на меня с презрением и полез.
Только он ступил на хлипкую поверхность нашего плота, как произошло закономерное. Под весом покорителя Арктики пенопласт поломался, все проволочки-верёвочки разъехались, и юный Папанин пошёл ко дну провалился по колено в смесь грязи и холодной воды.
Ой! ругаться матом Мишка научится много позже, года через полтора. А пока он только тоненько ойкнул.
Держись! храбро закричал я и полез его спасать.
Через минуту мы оба стояли по колено в грязи. Обломки плота, дразнясь и похихикивая, выходили в центр котлована.
Тонем? спросил меня Мишка.
Ага, согласился я и полез вверх по глинистому склону.
Вывозились как черти. Пришли домой, получили от родителей по шее. А обломки пенопласта разметало ветром, их ещё несколько месяцев носило по мутной поверхности котлована, напоминая то ли Летучего Голландца, то ли айсберги.
Вот с этих айсбергов наш спор и начался.
Сидели на заборе, плевались в котлован. А Вовка выдал что-то вроде того, что он вырастет и обязательно станет полярником. Поедет на какой-нибудь Сахалин и будет там медведям хвосты крутить.
Как ты на Сахалин доедешь? усмехнулся я. Это же остров, туда только на самолёте.
Мишка посмотрел на меня и заржал.
Ты чего? обиделся я.
Ха-ха-ха, заливался Мишка.
И выговаривал он это своё «ха-ха-ха» так тщательно, что я сразу понял, ни капельки ему не смешно, просто он надо мной издевается.
Чего ржёшь, придурок?
Да двойка тебе по географии! фыркнул Мишка. Сахалин это полуостров. Туда и поезда ходят, и автобусы.
У моего соседа семиклассника на стене висела карта мира. Я частенько заходил в гости и рассматривал карту, мечтая о том, что, когда вырасту, то обязательно поеду в Африку охотиться на слонов и жирафов. Так вот, я твёрдо помнил, если посмотреть на правый верхний угол карты, то там будет Сахалин. Остров Сахалин. А точнее «о. Сахалин».
Именно это я и сказал Мишке.
Это потому, что ты слепокротый очкарик, тут же отозвался Мишка. Ничего не видишь на этой самой карте.
Кто бы говорил. Очки я отродясь не носил, а вот Мишка весь первый класс щеголял в этих самых очках. Одно из стёкол у него ещё было пластырем заклеено. Мы его весь первый класс «Одноглазым» дразнили. Вот у него обида и затаилась.
Сам ты очкарик, фыркнул я.
Слово за слово, он мне по шее, я ему в нос. Битва двух титанов. Пришли домой в порванной грязной одежде, ещё и от родителей получили.
Я выпросил у соседа учебник по географии, где на первой странице была нарисована карта с этим треклятым Сахалином. Притащил его в школу. Сую под нос Мишке.
Вот, смотри, Сахалин это остров.
А я тебе, что говорил?! взвился Мишка.
Я удивлённо посмотрел на него.
Ты говорил, что полуостров.
Ты мало того, что слепой, так ещё и памяти нет. Я как раз говорил, что Сахалин это остров, а ты, что полуостров. И кто оказался прав?
Подскажите, по советским законам девятилетних детей за убийство надолго сажают в тюрьму? Я сейчас, кажется, придушу этого скользкого типа.
К третьему уроку мы, конечно, помирились.
При современном уровне распространения интернета разве возможна была бы эта история? Дети одновременно открыли бы Гугл и мигом обнаружили бы и про Сахалин, и про Камчатку, и про «купить корень жизни китайский дети медицина».
Но рассказ, собственно, про другое. Рассказ про музыку.
Вот как раньше обстояло дело с популярными мелодиями? Услышал ты случайно какую-нибудь песню, понравилась она тебе. Что-то недослышал, что-то не понял. Ходишь, напеваешь.
Так рождались незабываемые хиты про «Скрипку-лису», про пересов, которые обожали Костю-моряка. А с распространением англоязычной музыки вообще начался какой-то треш. Мой приятель дня три ходил по школе, напевая: «Донт тач ми ту-ду-ду-ду». Потом задумывался на минуту и снова: «Донт тач ми ту-ду-ду-ду». Ну и всё, собственно. Дальше он не запомнил.
Теперь всё проще. Услышал песню, пришёл домой, вбил в Гугл. Неважно как, криво, косо, русскими буквами английские слова. И тут же тебе и песня, и текст, и фотографии группы, и ещё вагон информации. Слушай не хочу.
А у нас попробуй найти ту песню, которая понравилась. Бежишь к приятелям.
Ну там девчонка вроде поёт. Тоненьким таким голоском.
А что хоть поёт?
Да фиг его знает, не по-русски.
А от нас ты чего хочешь? Примерно хоть напой.
Что-то типа «ю май хо, ю май со».
Бедный Томас Андерс. Или Дитер Болен. Я до сих пор не отличаю кто из них кто.
А в начале девяностых произошли в моей жизни два музыкальных события. Во-первых, дедушка Алик, отец моего отца, спаял на кухне магнитофон, затолкал его в корпус от старых «Карпат» и подарил мне. И у меня появился первый собственный магнитофон. Это был непонятный однокассетник, который немилосердно хрипел и жевал плёнку. Но это был МОЙ магнитофон. Я до дыр заслушивал кассеты с ранними монстрами рока типа Металлики или АС/ДС, втихаря от бабушки, чуть ли не под одеялом прослушал кассету «Сектора Газа».
А во-вторых, у нас в городе появилось кабельное телевидение. По вечерам крутили фильмы с одноголосым переводом, а днём врубали по кругу лучшую то ли сотню, то ли тысячу МТВ. Я приходил со школы, включал телевизор и натыкался на какое-нибудь 35-е место. А там Мит Лоуф на мотоцикле в клипе под «Красавицу и чудовище», Джеймс Хэтфилд ревёт в микрофон что-то непонятное, но дико радостное. Юный Эминем прыгает словно мартышка. Мне нравилось абсолютно всё. Потому что не Кобзон и не «Самоцветы».
Проблема была только в том, чтоб услышать любимую песню. Включаешь телевизор часа в два. А там 53-е место. А Хэтфилд на 23-м. То есть тебе как минимум часа три надо ждать, с нетерпением поглядывая на часы. А потом прибегаешь с улицы, щёлкаешь кнопкой, а там уже 22-е. И Элтон Джон, чтоб его мультяшные львы сожрали.
Или ещё хуже пришёл ты вовремя, а бабушка сериал смотрит «Богатые тоже плачут». И попробуй отбить у неё даже пять минут эфирного времени, потому что телевизор в доме один. Какой Хэтфилд? Тут Марианна Вильяреаль память потеряла и ребёнка. Ну того, который Бето! Блин, этот Бето такой толстомордый слон, что его легче потерять, чем прокормить.
А потом у бабушки на заводе была какая-то распродажа, и она принесла домой чудо местного завода «Измеритель». Пишущий двухкассетник «Интернейшнл». Это было что-то из космической техники. Блеск моих «Карпат» померк. Впрочем, пользоваться новым магнитофоном мне не разрешили, поломаешь ещё. Зато можно было под присмотром бабушки записывать с телевизора полюбившиеся песни.
Но и тут случился казус. Никаких микрофонов и проводов магнитофону не полагалось. Сверху было квадратное функциональное отверстие. Его следовало приближать к динамику телевизора и таким диким образом записывать. Естественно, на фоне Хэтфилда постоянно слышались посторонние звуки. Телефонные звонки, топот соседей сверху и бабушкино: «Павлик, иди кушать!» Ещё и МТВшные дельцы, гады, полностью песни не крутили, а обрезали последние минуты, а то и целый куплет. Видимо, как раз для того, чтоб такие стихийные пираты, как я, песни не воровали. Поэтому я только в середине двухтысячных услышал, о чём допела красавица чудовищу Мит Лоуфу (это полный такой рокер, совсем не красавица, он в клипе играл как раз чудовище).
Однажды утром я пришёл в школу. Вторым уроком у нас была музыка. Ну вы помните эти постыдные и бесполезные сорок пять минут один раз в неделю. Когда тебе неимоверно скучно выслушивать про Бетховена и Брамса, а потом так же неимоверно стыдно петь хором что-то детско-патриотическое.
Прихожу я в кабинет музыки пораньше, пока одноклассники возятся в коридоре, а там наша молоденькая учительница что-то слушает с проигрывателя. Крутится огромная чёрная пластинка, а из динамика
А из динамика шикарная музыка. Какой там Брамс, Бетховен. Что-то роковое, но на русском. И слова хорошие, за душу берут.
Что это? чуть ли не шёпотом спрашиваю я.
Учительница вздрогнула и очнулась.
А-а, это ты, Паша. Уже урок? Ты что-то спросил?
Я спросил, что это играет?
Это рок-опера «Юнона и Авось» Рыбникова. Понравилась?
Стоял бы рядом со мной Мишка, я бы, конечно, ответил отрицательно. Но мы были одни, поэтому я кивнул.
Да, замечательная вещь.
Хочешь ещё раз послушать?
Я снова кивнул. Но тут в класс шумной толпой ввалились мои одноклассники, нам стало не до разговоров.
После урока я осторожно подошёл к учительнице, набрался храбрости и сказал:
А дайте мне пластинку домой. Я перепишу на кассету.
«Музычка» посмотрела на меня с удивлением.
Ну, бери. Только осторожно, не поцарапай.
Какое поцарапай, я старался в сторону пластинки лишний раз не дышать.
Пришёл домой и тут же бросился к соседу.
У тебя же есть проигрыватель для пластинок?
Валялся где-то.
А дай мне на пару часов.
Дай, хмыкнул сосед. Ты видел этот проигрыватель?
Видел, удивился я. Большой, конечно, но дотащу.
Это только сам проигрыватель, хихикнул сосед. А колонки?
А что колонки?
Сосед кивнул на две огромные тумбы, которые я несколько лет искренне считал декоративными элементами мебели.
Вот. Колонки.
Я чуть не надорвался, но перетащил к себе проигрыватель, колонки и ещё какие-то провода. Соединил в комнате в страшную паутину. Прислонил к динамику «Интернейшнл» и дрожащими руками распаковал подаренную на день рождения новенькую кассету на 60 минут. Запустил проигрыватель и на цыпочках вышел в коридор. Возвращался два раза. В первый, чтоб перевернуть кассету, во второй, чтобы поставить новую, только что купленную. Сама опера ведь почти полтора часа, а кассеты по 60 минут.
С последними аккордами «Аллилуйи любви» я выдохнул. Выключил проигрыватель и вставил первую кассету в магнитофон.
Качество было ужасное. Динамики хрипели, выли. Магнитофон записал, как я заходил в комнату и топал как слон. Но запись была у меня. И я уже до дыр заслушивал «Ты меня на рассвете разбудишь».
Мишка меня не понимал и смеялся. У него валялась дома кассета «Морбид Эйнджел», и ничего легче он не признавал.
А я до сих пор «Юнону» люблю, «Суперзвезду» тоже. Даже, прости Бетховен, «Кошек». Первая песня, которую я выучил на гитаре, была, конечно же, «Ты меня на рассвете разбудишь».
Сейчас всё доступно и просто. Недавно я приволок домой проигрыватель. Именно такой, как в детстве, с колонками. А потом побегал по городу и достал в музыкальных магазинах настоящую пластинку с «Юноной и Авось». Такую же, как тогда. С тем же запахом. И сел вечером слушать, выгнав родных в другую комнату.
Незабываемые впечатления.
«У кошки четыре ноги», или История современного беспризорника
Некоторое время назад стучится ко мне в социальную сеть незнакомый парень. Думаю, кто-то из читателей открыл для себя Доктора Лобанова и хочет пообщаться.
Здравствуйте, пишет незнакомец. А вы меня не помните?
Внимательно разглядываю фотографию. Нет, точно не помню. Место жительства собеседника белорусская столица, но нас тут уже почти два миллиона, да и с моей памятью на лица узнать кого-то с кем неделю назад беседовал это уже достижение.
Вы же работали в начале двухтысячных в больнице на Уральской?
Работал, отвечаю. Учился в универе, а в больнице санитаром подрабатывал. По ночам.
А помните, к вам мальчишку привезли, беспризорника. Вы с ним ещё на крыльце курили?
В памяти начали появляться какие-то проблески.
Ну допустим, отвечаю.
Так я и есть тот самый беспризорник! радостно сообщает незнакомец. Я вас тогда по фамилии на бейджике запомнил. Фамилия не самая распространённая. А тут наткнулся в интернете, решил уточнить вы ли это.
Я, подтверждаю. Как вообще дела?
Теперь уже хорошо. Слушайте, а напишите про меня рассказ.
Да я уже и не помню почти ничего, засомневался я.
А я вам сейчас напомню.
И напомнил. Точнее, с самого начала поведал свою историю. Добавил деталей, о которых я не знал. И получился следующий рассказ. Имена с разрешения участников изменил.
Родители развелись, когда Кириллу было лет пять, не больше. Отец как-то сразу исчез, уехал в другую страну и не появлялся даже на день рождения сына. Высылал откуда-то издалека непонятные и ненужные подарки. Мать демонстративно бросала их на пол.
Лучше бы денег прислал!
Расстались родители плохо.
Мать быстро нашла отцу замену. Огромного и громкого Ивана Петровича. Отчим владел на рынке несколькими ларьками, был шумным любителем выпить на кухне хорошей водки в неограниченных количествах, владельцем модного «мерседеса» стального цвета, хозяином жизни. Кирилл с матерью переехали в его большую квартиру и зажили новой семьёй.
К пасынку Иван Петрович относился не то чтобы плохо, но как-то равнодушно. Ходит по дому что-то мелкое, незаметное, ну и пусть ходит, лишь бы не мешал. Завели огромную и дурную собаку афганскую борзую Лайму. У Кирилла появилась постоянная обязанность в любую погоду утром и вечером выгуливать псину по часу на улице. Мальчик и собака сразу же невзлюбили друг друга. Только выйдя на улицу, Лайма с диким лаем срывалась с места, обжигая ладони поводком, и уносилась в неизвестном направлении. Следующий час Кирилл бегал по дворам, искал борзую, а отыскав, устраивал на неё охоту. Нужно было поймать волочащийся за собакой поводок и притащить Лайму домой. Борзая издевалась, подпускала мальчишку совсем близко, но как только он нагибался за поводком, включала суперскорость и снова уносилась вдаль.