Огонь зашипел обиженно и умер. Эта притча, кстати, об эффективности распределения ресурсов в решении конкретной проблемы.
За то лето я, наверное, перезнакомился со всей деревней. Рассказывал им свои немудрёные детские секреты, а они в ответ говорили о чём-то своём. Жаловались на внуков, которые не приезжают, сетовали на начальство, переживали за урожай.
Не знаю, откуда появилась эта мысль. Наверное, кто-то из собеседников пожаловался на одиночество, и я вдруг задумался. Мама-то у меня тоже одна. Это если не считать меня, но я ведь ещё маленький. Отец где-то был, но виделись мы всё реже. Я уже и забывать его стал.
Родители тогда уже развелись, поэтому я всерьёз озадачился маминой судьбой и решил выдать её замуж.
Решил надо делать. И я начал присматриваться к кандидатам в отцы и мужья. Выбирать надо осторожно. Кого? Ну конечно же пастуха, это же работа мечты, вы помните?
В первый же день мне повезло. Стадо на поле выгнали целых два перспективных кандидата.
Первый из пастухов мне при ближайшем изучении не понравился. Был он какой-то помятый, небритый. И, что самое главное, злой. Не захотел со мной разговаривать, а сразу же накрылся своей телогрейкой и захрапел на всю округу.
Второй в этом плане выглядел гораздо интереснее. Старый, конечно, лет тридцать, не меньше. Но весёлый.
Гриша, с ходу он пожал протянутую руку и пустился в рассказ о каких-то пойманных щуках и утреннем клёве.
Я сидел рядом, смотрел на него и представлял, что этот человек будет жить в нашей квартире, чинить выключатель, который вечно не хочет включаться, выносить мусор, менять лампочки. А по утрам обязательно пасти стадо. Где в городе предполагаемый кандидат должен был найти стадо, меня не волновало.
Примерно к полудню я перебил оратора неожиданным детским вопросом:
Гриша, у тебя жена есть?
Пастух поперхнулся и посмотрел на меня с удивлением.
Нет, а что?
Да мне нужно мать пристроить, солидно сказал я. Сидит одна.
А сколько лет матери? осторожно спросил Гриша.
Немолода уже, скоро двадцать пять стукнет. Но симпатичная. И ещё у нас квартира в городе есть, зашёл с козырей я.
Квартира? почему-то этот вопрос заинтересовал Гришу больше всего. А сколько комнат?
Две. Было раньше три, но когда отец ушёл, он одну комнату забрал.
Гриша не стал вдаваться в подробности раздела имущества при разводе моих родителей.
Красивая, говоришь? А кем работает?
Учителем музыки. Детей учит на пианино играть.
Вы тут у кого живёте?
У бабушки Дины. Вон её дом. Крыша зелёная, я махнул в сторону деревни.
И принялся расписывать прелести нашей совместной жизни, строить далеко идущие планы.
Не помню уже, чем я его уломал. То ли красотой своей матери, то ли привилегированным положением городского пастуха. Короче, когда солнце покатилось к закату, Гриша растолкал своего хмурого напарника:
Василич, гони стадо без меня.
А что так? сразу разозлился второй пастух.
Дело у меня есть. Надо пацана домой отвести, не моргнув глазом соврал Гриша.
Я хотел было встрять с замечанием, что меня не нужно никуда отводить, сам дорогу отлично знаю. Но благоразумно промолчал.
Ну иди, недовольно сказал Василич.
И мы двинулись к дому под зелёной крышей.
Постойте здесь, я оставил будущего отца в сенях, справедливо решив, что нужно подготовить мать к надвигающемуся счастью.
В доме Гриша как-то потерял всю свою храбрость. Мялся у порога, тискал в руках кепку, с опаской поглядывал по сторонам.
Можно посидеть на табуретке, вежливо предложил я.
Ничего, я постою, хрипло сказал пастух.
Я бросился в дом, плутая в поисках матери между кухней и печкой. Она обнаружилась в дальней комнате за какими-то хозяйственными делами.
Мать, сказал я серьёзным тоном. Пойдём в сени. Дело есть.
Какое дело? удивилась мама.
Я себе нового отца нашёл.
Мать чуть утюг не уронила.
Где нашёл?
На поле. Стадо вместе пасли, я с нарочитой небрежностью пожал плечами. Людям, которые занимаются таким важным делом, как охрана стада коров, не к лицу отчитываться перед женщинами.
И как его зовут?
Гриша, уже нетерпеливо ответил я.
Меня почему не спросил? с улыбкой поинтересовалась мама.
В лучших традициях Фрунзика Мкртчяна из «Кавказской пленницы» я сказал:
Мать моя. Жених согласен. Я согласен. Дело за малым. Готова ли ты стать счастливой?
Мама выдернула из розетки утюг.
Ну пойдём.
Я торжественно взял её за руку и повёл навстречу судьбе. Наши сердца взволнованно колотились.
Но, к моему удивлению и разочарованию, в сенях было пусто. Стояла сдвинутая в сторону табуретка. На пороге подсыхал след от грязного сапога сорок пятого размера. Поскрипывала оставленная открытой дверь.
Гриша сбежал. Из нашего дома и от своего будущего.
Не судьба.
Моё лето пяти лет закончилось и унеслось в прошлое. Остался в памяти дом под зелёной крышей, пыльная, раскалённая от солнца дорога. Пастухи. Разговоры, новые лица, необычные приключения.
Это было моё деревенское лето. Мои два месяца свободы.
Прошла целая эпоха. Исчезла страна, в которой я жил. Мама моя разочаровалась в городской музыкальной школе и уехала в деревню, поднимать местную культуру. У меня появился тот самый домик в деревне. И поэтому теперь моя дочь может ездить к бабушке на каникулы.
Но в то лето я ещё не думал о дочери, о семье. Мне было примерно двенадцать лет. Я приехал на летние каникулы к маме в деревню. Впереди три месяца свободы, лета, тепла, солнца. А денег не было. Денег, к слову, не было ни у кого, начинались лихие девяностые.
Можно заработать, однажды утром сказала мне мама. На ферме не хватает пастухов, я договорюсь, тебя возьмут. Пойдёшь?
К началу учебного года мне были нужны новые кеды и, желательно, джинсы. Поэтому я сразу же согласился. Кроме того, где-то в подсознании сидели воспоминания о моём солнечном лете в деревне у бабушки. Мечта о работе пастухом сбывалась.
На следующий день я пришёл в колхозное правление, подписал какие-то бумаги, поставил свою фамилию в длинном табеле.
Посреди ночи зазвенел будильник. Я с удивлением посмотрел на него. Чего он звенит? Каникулы же. Ночь на дворе!
Фосфоресцирующие стрелки показывали почти четыре часа утра. Почему он звенит? Я растерянно посмотрел на стрелки. И тут вспомнил. Мне же на работу. Надо вставать из тёплой постели, идти в темноту. Знакомиться с чужими людьми. А мне уже не пять лет. И знакомиться гораздо тяжелее.
Мать с вечера приготовила мне завтрак. Я затолкал в себя бутерброды, запил холодным чаем и пошёл на ферму. Доярки заканчивали утреннюю дойку. На меня наорали за то, что опоздал, сунули в руки толстую ветку и для ускорения толкнули в плечо.
Мечта детства сбылась.
Через пару дней я понял все скрытые от меня ранее «прелести» этой работы. Мне приходилось каждый день без выходных вставать в полчетвёртого утра, тянуться через всю деревню на ферму, выгонять инертное ревущее стадо. Вдобавок в середине июля зарядили противные затяжные дожди, я мёрз под открытым небом, бесконечно шморгая насквозь простуженным носом. Под дождём я не мог читать, тут же промокали страницы. Я изнывал от скуки. Мой напарник вечно пьяный деревенский неудачник периодически выпадал из жизни, а когда приходил на работу, то донимал бесконечными разговорами, которые сводились к тому, сколько он выпил, и кого из деревенских женщин ну, вы понимаете.
Я отмучился лето, а в следующем году категорически отказался повторять этот опыт. Устроился разнорабочим на зерносушилку. Там были свои «прелести», зато не приходилось вставать в четыре утра.
Иногда мечты должны оставаться мечтами.
Веер из павлиньих перьев
Пашке было отчаянно скучно. Телевизор, заботливо укрытый кружевной салфеточкой, включать запрещалось, компьютера у бабушки никогда не было, а на книжной полке стояли только две скучные книги про Бога и лежала стопка газет, где рассказывалось, как правильно ухаживать за огородом. Из игрушек какие-то страшные лупоглазые куклы с жёсткими синтетическими волосами, с которыми ещё мама играла, да пригоршня затасканных солдатиков-инвалидов, которых Пашка успел перед торопливым отъездом сунуть в карман. И всё. Ни раскрасок, ни машинок.
Дня два Пашка играл с бабушкиным котом. Привязал бумажный бантик к нитке, заставлял кота прыгать за бантиком с пола на табуретку, дрессировал его. Но вскоре Мурзику надоело, что его постоянно отрывают от важных дел, он поцарапал маленького хозяина до крови и сбежал.
Пашка садился на табуретку у окна, смотрел на летний, изнывающий от жары двор, по которому бесконечно ходили куры. Иногда доставал из комода толстый альбом с чёрно-белыми старинными фотографиями. Вот молодая бабушка под руку с незнакомым широкоплечим парнем в гимнастёрке, вот маленькая мама в коротком платьице держит на руках щенка, а вот пустые места на картонных листах с остатками клея и небрежно оборванной бумагой. Места, где были свадебные фотографии мамы и папы.
Ну чего ты маешься? вздыхала бабушка. Иди на улицу, поиграй. Нас в твои годы было домой не загнать.
Пашка слабо понимал, как бабушка жила в «его годы». Он почему-то представлял сухонькую сморщенную девочку с седыми волосами. Родители девочки с палками бегали по деревне, загоняли её домой, а она пряталась в пересохшей канаве, в густых зарослях орешника, на чердаке.
Пашка покорно тянулся на улицу. Там тоже было скучно и жарко. Над потрескавшимся асфальтом дрожал воздух. От хлева, где повизгивает поросёнок, неприятно пахло. В деревне, кроме него, не было ни одного ребёнка. Соседи сплошь ворчливые, вечно занятые старики. Копались на огородах, пасли своих бодливых коз, кормили кур. Разговаривали скучно, одинаково. Одинаково удивлялись, как он вырос за год, одинаково расспрашивали о маме. Пашка попытался завести знакомство с дедом Степаном, соседом слева. Дед показался интересным, показал Пашке свой старый мотоцикл, обещал покатать, когда починит. Весь вечер они провозились с какими-то железками. Пашка выучил много новых слов. «Аккумулятор», «карбюратор» и ещё несколько, которые бабушка категорически запретила повторять! Вывозился так, что даже нос был чёрный, в машинном масле. Бабушка грела воду в тазике, ворчала и отмывала внука. А наутро пришёл радостный Пашка к деду в гости, весь в предвкушении продолжения вчерашней интересной игры, а у того в хате дым коромыслом, на столе и под столом пустые бутылки. А сам дед Степан валяется в одежде на продавленном диване, храпит на весь дом. И пахнет в его комнате противно, кисло.
Запой, вздохнула бабушка.
И запретила Пашке к деду ходить.
* * *
Родители разводились всю зиму. Ругались, делили каждую мелочь в квартире. Устраивали истерики из-за лишней тарелки, давно ненужного вазона. Припоминали друг другу застарелые обиды, чуть ли не со времён первого знакомства. Кто-то когда-то не подарил кому-то букет, кого-то даже на свадьбе лапал свидетель, а кто-то испортил всю жизнь и отнял лучшие годы. Пашка вздрагивал от их криков, прятался под кровать, плакал. Его не замечали. Родители как-то в один миг забыли про то, что он существует, что он тоже живёт рядом. Казалось, ещё вчера они вместе отправились в кино смотреть новый мультик, и Пашка ехал у отца на плечах, а мама шла рядом и улыбалась. Было воскресенье, лето и праздник. Теперь родители не улыбаются. И в кино давно не ходят. Целыми днями только и делают, что кричат друг на друга с красными страшными лицами. За окном идёт бесконечный мокрый снег. И отец постоянно курит на балконе. А мать плачет в ванной.
К лету родители устали от постоянных ссор. Развод, как это ни странно, примирил их. Оставались сущие мелочи. Разменять квартиру, растащить по своим углам поделенную мебель. И Пашка мешал в этом позорном, местами постыдном признании краха семьи. Поэтому его быстро сплавили в деревню к бабушке. Так быстро, что даже не дали доучиться последнюю школьную неделю, не дали проститься толком с друзьями и одноклассниками. И это было вдвойне обидно, потому что вскоре мама позвонила по телефону и сказала, что в новый класс он пойдёт в другую школу, в другом районе. И бабушка кивала головой и повторяла: «Ну и правильно, и пусть, и начнёте всё сначала»
Бабушку Пашка, в принципе, любил. Она всегда приезжала с какими-то гостинцами, вкусными ягодами, упрятанными в банки. Дарила хорошие игрушки, играла с ним в карты, слушала его бесконечную болтовню. Маленький Пашка доверял ей свои глупые детсадовские секреты. Кто кого в группе любит, кто с кем держался за руку на прогулке. И бабушка улыбалась в ответ на его истории:
Ишь ты. Жених.
Но этим летом бабушка была какая-то сердитая. Постоянно ругала отца, а когда Пашка попытался за него вступиться, то впервые в жизни накричала на внука и отвесила подзатыльник. Пашка разрыдался и убежал во двор. Прятался на сеновале, зарывшись в колючие, пыльные стебли. Бесконечно плакал и хотел умереть, чтоб все потом поняли и узнали. И говорили о нём, но было бы уже поздно. Бабушка потом искала его, жалела, кормила ягодами, испекла его любимые блины, достала мёд, открыла раньше срока банку варенья. Но их хрупкий мир был уже безвозвратно нарушен.
* * *
В сенях стукнула дверь, звякнуло ведро. Вошла бабушка и завозилась на кухне. Пашка выполз из комнаты, прислонился к прохладному боку белёной печи.
Ба-а-а.
Бабушка вздрогнула.
Тьфу, напугал! Ну чего тебе? Всё сидишь, мух ловишь?
Скучно, ба-а-аб. Пойдём на речку?
Пойдём. Обязательно пойдём. Сейчас грядку закончу. Потом надо будет козу подоить, свинёнка покормить, кур. А там и пойдём.
До-о-олго.
Ну что ж поделать? Это тебе не город, это деревня. У вас в городе забот мало: мусор вынес, пылесосом по полу повозил и лежи себе на диване, телевизор смотри. У нас тут иначе.
Да знаю я, вдруг рассердился Пашка.
Ишь ты! Знает он. Ну так, коли знаешь, пошли, грядку поможешь прополоть.
Не хочу, надулся Пашка.
Не хочу-у-у, бабушка выпрямилась, насмешливо поглядывая на Пашку. Весь в отца.
Ба-а-аб
Ладно, ладно, махнула рукой она. Иди уже. Прогуляйся. Часа через два закончу, пойдём купаться.
Целых два часа. Когда ты взрослый, это совсем немного. Всего лишь два круга длинной минутной стрелки по циферблату будильника. Когда тебе девять лет это целая вечность.
Пашка послушно выполз на яркий солнечный свет. Куда пойти? Налево, к деду Степану? Но тот с утра снова кричал что-то непонятное в своём дворе, размахивал над головой длинной палкой и танцевал в одних тренировочных штанах под только ему слышную музыку. Байкал, дедов цепной пёс, излаялся до хрипоты на своего безумного хозяина. Потом устал лаять и забился в будку. Надо будет ему вечером воды принести. И поесть чего-нибудь, а то дед Степан забыл. Только сделать это необходимо тайком, чтоб сосед не увидел, а то он в своём «запое» страшный какой-то. Да и бабушка ругаться будет. Направо, мимо пустующих домов Сидорчухи и деда Василия? Страшновато. Дед Василий не пережил зимних холодов, и его дом стоял, беспомощно оглядывая редких прохожих чёрными провалами окон. Забор как-то быстро покосился, через штакетник бурно полезли жирные лопухи, густая сорная трава. Сидорчуху забрали в город дети, но она там не зажилась, лежала сейчас в больнице. Дом её стоял заколоченный, тоже страшный и пустой. Разве что траву пару недель назад покосили. Зато сразу за домом Сидорчухи расстилался огромный ничейный луг. Здесь цвёл клевер, белели россыпи ромашки, гудели шмели, наперегонки прыгали и стрекотали кузнечики, и было хоть немного интересно.
Пашка вздохнул, стиснул зубы и помчался по улице мимо пустых глазниц дома деда Василия. У подгнившего забора заставил себя замедлить шаг. Он уже взрослый, не должен бояться. Но пустые чёрные окна напоминали о смерти. Напоминали, что весёлого старика, вырезавшего прошлым летом маленькому Паше свисток из веточки, больше нет. Он старался отвернуться или зажмуриться, не смотреть в эти страшные, полуслепые окна, но взгляд притягивало словно магнитом. Борясь с собой, глянул мельком, искоса. И тут же показалось, что за стеклом кто-то призрачный машет ему рукой, заманивает в пустой, осиротевший дом.