Помните, мы закрыли дело деникинца, кажется, его фамилия Бруно? спросил Стрельцов.
Там не за что было зацепиться, ответил Макаров.
Сегодня майор Грушко доложил, что этот самый Бруно исчез и есть все основания полагать, что он отправился к немцам, неторопливо сообщил Стрельцов. Вот, мне кажется, это как раз пример мелкой пахоты.
Когда он у нас проходил? спросил Куприн.
Меньше года, ответил Макаров и пояснил: Здесь, у вас, мы слушали доклад Грушко об этом деле и дружно его прикрыли.
Не помню, сказал Куприн. Давайте вызовем Грушко, пусть напомнит.
Куприн был рад, что разговор в самом начале обрел конкретность от общих дискуссий и обмена мнениями он уже порядком устал.
Майор Грушко, чемпион города по самбо, как многие сильные люди, стеснялся своей могучей фигуры. Вот и сейчас, войдя в кабинет и поздоровавшись, он быстро сел за длинный стол около двери, положив перед собой толстое дело.
Мы решили вернуться к делу Бруно. Помните? сказал Куприн.
Как не помнить негромко отозвался Грушко, но в голосе его слышались сильные, трубные ноты.
Напомните суть этого дела
Андрей Адольфович Бруно до недавнего времени работал заведующим мастерскими одного производственного комбината. Первый раз им заинтересовались примерно полгода назад, когда о нем поступил запрос из Одессы. Там судили долго скрывавшегося крупного деникинского контрразведчика, и он дал показания в отношении какого-то Бруно. Этот Бруно бежал из Красной армии к Деникину и передал белым секретные документы. На это показание обратили серьезное внимание только спустя несколько лет после суда Стали искать и вскоре там же, в Одессе, нашли в архиве судебное дело. Оказывается, в 22-м году Бруно судили за уклонение от военной службы время было уже не военное, и ему дали два года условно. Об измене суду не было известно. Одесская прокуратура объявила розыск Бруно, и он без особого труда был обнаружен в Ленинграде, где жил с 1929 года. Когда его вызвали в НКВД, он принес целую папку благодарностей. Все, что сказали о нем на суде в Одессе, он категорически отрицал. Но подтвердил факт уклонения от военной службы и судимость за это и сообщил, что фальшивую запись в его военном деле сделал за взятку тот самый деникинский контрразведчик, который работал тогда в одесском военкомате. Очной ставки устроить было нельзя контрразведчик давно расстрелян. Никаких других данных не было, и искать их не стали. Дело закрыли, а Бруно оставили в покое
Вчера вечером позвонила по телефону работница мастерских и сообщила, что у них пропал заведующий. Я проверил: он еще недели три назад сказал, что едет в Гатчину за дочерью, и не вернулся, закончил Грушко свой короткий рассказ.
А может, он там заболел? спросил Макаров.
Грушко поднял в недоумении свои крутые борцовские плечи.
Подождите, сказал Куприн. В Красной армии он служил?
Сперва он был офицером в царской, ответил Грушко, заглядывая в дело. Потом в Красной, потом у Деникина, а потом уклонение от службы уже снова в Красной. Пестрая картинка
Какую проверку провели мы? спросил Куприн.
Слабую, тихо ответил Грушко.
Я прошу у вас не оценку, а точно, что было сделано. Густые черные брови Куприна сошлись в одну линию.
Опросили его непосредственное начальство, поспрошали сослуживцев, все дали отличную характеристику. Вот и вся проверка.
Вот это и есть копать поверху, сказал Куприн. Очень полезно, что мы наткнулись на этот пример. Надо срочно послать в Гатчину человека.
А если Бруно там нет? спросил Макаров.
А если он там? перебивая, ответил Куприн. Решение принято. Что у вас, Грушко?
Хочу напомнить еще об одном человеке. Помните дело о пожаре на новом корабле? Там свидетелем проходил некто Давыдченко.
Хорошо помню мы локти кусали, что не смогли его судить, сказал Стрельцов.
Давыдченко живет тоже в Гатчине. Я до сих пор уверен, что вся техника для поджога тогда хранилась у него, сказал Грушко.
О дружбе майора Грушко и майора Потапова знают на всех этажах управления. Нельзя без улыбки смотреть на них, когда они рядом: великан Грушко и щуплый Потапов с сильными очками на носу, не дотянувшийся даже до плеча своего друга. Они дружат семьями, хотя живут в разных концах города, пойти в гости друг к другу так у них и называется произвести замер города с юга на север или наоборот, в зависимости от того, кто к кому шел.
Поздней ночью они вышли из управления и стояли у подъезда на безлюдном Литейном проспекте.
Ты меня предложил? спросил Потапов.
Макаров.
Спешка с семьями из-за этого?
Сам распорядился.
Хорошо, что наши будут вместе.
Не верю, что Бруно там, ты скоро вернешься.
Что дома скажем?
Служба, что ж еще
А проводить нельзя?
Когда же? В девять к Стрельцову. Грузовики в десять.
В бездонном темном небе послышался гул невидимого самолета, оба невольно посмотрели вверх, туда, где нес свою ночную вахту наш истребитель. Грушко положил тяжелую руку на плечо друга:
До утра. Ольге привет.
Наде
И они пошли каждый в свою сторону и еще долго слышали шаги друг друга
Из ленинградского дневника
Образовался какой-то быт: живу в гостинице «Астория», в самом дешевом номере главный бухгалтер Московского радио может спать спокойно. Езжу с оказиями на фронт, но толком ничего не вижу и не понимаю, что там происходит. Военные, с которыми приходится говорить, одни темнят, другие сами ничего не знают, третьи паникуют, четвертые грозятся в недалеком будущем разгромить врага. Поди разберись во всем этом
Ежедневно диктую в Москву радиокорреспонденции о боевой готовности Ленинграда, о доблестном труде ленинградцев и о ратной доблести защитников города. Но все это правда атмосфера, в которой живет, трудится и воюет город Ленина, очень бодрая. Ни тени паники. Смотришь на Невский и диву даешься бурлит, как в мирное время. Только военных больше в толпе.
Гостиница полна эвакуированными из Прибалтики, но долго они здесь не задерживаются, их отправляют дальше, в глубь страны. На днях в кафе «Астория» ко мне привязался пьяный эстонец, все спрашивал у меня с надрывом: «Скажите мне, дураку, зачем я уехал из своего родного Таллина?»
В Ленинграде появились московские писатели Светлов и Славин. Они чудом прорвались сюда на автомашине на какой-то заграничной, большой, черного цвета. Все мы ахали, изумлялись, как ловко они сумели проскочить в Ленинград. Какой молодец их шофер Хаскин парень с шалыми глазами.
И вдруг Светлов сказал:
Как вам не стыдно, задумайтесь, о чем вы говорите, опомнитесь, милые! Страшная суть происходящего не в том, что мы проскочили, а в том, что мы советские люди вынуждены проскакивать в свой город Ленина. Задумайтесь, ребятки, над этим. И тогда вы поймете, что мы со своим авто пережили не героический эпизод, а прямо дикий, пронзительный позор! Понимаете? Позор! Наш доблестный Хаскин перенес этот позор, находясь в наиболее активной позиции, ибо он вертел баранку. А мы со Славиным от обычного груза отличались тем, что на наших спинах не было надписи «Нетто», что, как известно, означает вес без упаковки. Вот так-то, дорогие мои
Пора, пора серьезно задуматься о войне, о своем месте в ней и о своей ответственности. Ведь прошло уже целых два месяца войны
Глава шестая
Легенда, разработанная в абвере для Н. П. Чепцова
Чернышев Николай (Петрович). Беспартийный. Одинокий. Родился 2 сентября 1905 года в городе Пскове, в семье железнодорожника-мостостроителя. Жил в Пскове до 1924 года, когда отца перевели на южную дорогу. Семья поселилась в Харькове. Отец в этом же году умер от тифа. Николаю пришлось бросить школу и поступить на авиационный завод. Работал токарем. В 1927 году в результате аварии в цехе получил инвалидность (потерял три пальца правой руки). Затем до 1929 года работал на том же заводе заместителем заведующего Домом культуры. С 1929 по 1935 год заместитель директора парка культуры и отдыха в Харькове. С 1935 по 1940 год агент по снабжению Военторга. Вольнонаемный, место службы город Витебск. С 1940 года в составе особой группы Военторга работает по обслуживанию частей Красной армии, вступивших в Прибалтику. В связи с войной эвакуация. Потерял свою колонну, самостоятельно добрался до Ленинграда, ищет работу.
Сначала переход Чепцова через фронт был назначен на 15 сентября, но стало известно, что решающее наступление на Ленинград начнется раньше, в первой декаде сентября. Аксель был заинтересован, чтобы его человек оказался в городе до наступления, и Чепцов отправился через фронт в день своего рождения, 6 сентября. Он должен пробыть в Ленинграде недолго. Ему приказано ознакомиться с обстановкой в городе, провести разные эксперименты первичного внедрения, выборочно проверить агентуру и вернуться.
Чепцову исполнилось тридцать девять лет. Это был низкорослый крепыш на коротких толстых ногах, его крупная, наголо бритая голова казалась вросшей в плечи. О его лице в служебной карточке написано «без особых примет», и это подчеркнуто такие лица в разведке ценятся.
В 1917 году отец вывез пятнадцатилетнего Никиту за границу. Мать умерла за год до революции. Отец умер в Германии в 1932 году, оставив сыну обувную фабрику. Тридцатилетний Никита Чепцов не пожелал возиться с кожами и вечно недовольными рабочими и продал фабрику. Деньги улетучились быстро. Помогли приятели, которые обещали ему счастливое грядущее. Однажды в Мюнхене, в пивной, друзья показали ему своего вождя Адольфа Гитлера смешного человека совсем не немецкого вида. Но наступило время, когда этот человек стал рейхсканцлером Германии, а друзья Чепцова заняли очень высокие посты. Но они его не забыли, и вскоре Чепцов уже носил форму штурмовика, а позднее черный китель гестаповца, ему была поручена проверка и чистка живущей в Германии русской эмиграции. Потом его перевели в абвер. Год назад его посылали в Прибалтику, где он действовал как один из организаторов репатриации прибалтийских немцев на родину, но главной его обязанностью была вербовка среди русской эмиграции агентов для абвера и для гестапо. Сразу после возвращения из Риги он был причислен к особой группе, занимающейся Россией, а отсюда попал к Акселю.
Аксель, конечно, знал о том, что Чепцов человек гестапо. Он знал, что без соглядатая из гестапо его не оставят, так пусть лучше будет этот не хватающий звезд с неба крепыш. Чепцов откровенно сказал Акселю, что у него в Ленинграде есть сугубо личные интересы он хранил наследственные документы на владение хлебными складами и коммерческими домами. Аксель решил, что эта заинтересованность Чепцова в конце концов окажется сильнее гестаповских привязанностей и заставит его стараться изо всех сил.
Подбирая кандидатуру для первого похода через фронт, Аксель остановился на Чепцове еще и потому, что в случае неудачи будет лучше, если с ней будет связан человек гестапо, а не абвера. Гораздо больше Акселя тревожило другое: Чепцов, узнав, что он идет первым, вдруг как-то обмяк, стал излишне задумчив
Они выехали в полдень. Солдат, сидевший за рулем новенького, выкрашенного в лягушиный цвет полуоткрытого «ДКВ», видимо, первый раз вел машину с переключателем скоростей на переднем щитке, часто путал скорости, и машина то вдруг останавливалась, то дико прыгала вперед. Солдат негромко ругался.
Длинному Акселю в маленькой машине было неудобно, он сидел на заднем сиденье, согнув ноги в сторону, и все время чувствовал ими колени Чепцова. Это было омерзительно. Его раздражал новенький клеенчатый плащ, скрипевший при каждом движении. Его сердил солдат, плохо ведущий машину. И главное его злило, что он отправился в эту поездку только из-за того, что агент, на которого он так полагался, вдруг в последний момент раскис так ему показалось. Однако Аксель умел отлично владеть собой.
Волнуетесь? участливо спросил он, тронув Чепцова за локоть.
Да немного
Для разведчика момент внедрения в новую среду всегда самый волнующий Это похоже на первое свидание. А? Я даже завидую вам Аксель с веселым видом смотрел на Чепцова и видел тоску в его серых маленьких глазах. Знаете, какое самое типичное заблуждение во взгляде на нашу профессию? продолжал Аксель. Присвоение нам сверхчеловеческих возможностей. Разведчик же самый обыкновенный человек, разве что посмелее других. И контрразведчик тоже человек. Когда они впервые сталкиваются это два человека, и ничего больше. Вот вы стоите перед чекистом, кого он видит? Военторговский деятель, бежавший из Прибалтики до Ленинграда. Он видит крепкого мужчину в хорошей военной гимнастерке, без петлиц, но с офицерским ремнем, в сапогах по личному заказу. В общем, бесспорно, перед ним военторговец. Если вы тоже будете уверены в этом, чекист ничего другого в вас увидеть не сможет. Он же тоже человек, а не волшебник. Если он еще заметит вашу руку, то просто захочет вам помочь. Право, никогда не следует преувеличивать человеческие возможности противника. Это опасно
Я это понимаю, слабо улыбнулся Чепцов. В сороковом в Риге я их уже видел. И они меня тоже. Волнует, что тут Россия
Они свернули на грейдерную дорогу, сильно разбитую прошедшими войсками. Разговаривать стало трудно. Машина то и дело заваливалась в ямы. Они стали смотреть по сторонам, но ничего не было видно у дороги густо росла посеребренная пылью скучная ольха.
Узнаете родную природу? спросил Аксель.
Моя родная природа Берлин, Грюневальд, ответил Чепцов.
Машина прыгала на ухабах
В штабе дивизии их уже ждали. Они пересели в бронетранспортер командира дивизии и направились на позиции батальона, где Чепцов будет переходить линию фронта.
Впереди, рядом с водителем, сел командир дивизии совсем моложавый полковник, очевидно, из «французиков» так называли офицеров, выдвинувшихся во время французской кампании. На заднем сиденье между Акселем и Чепцовым втиснулся похожий на цыгана, рослый, шоколадно загоревший подполковник. Когда машина тронулась, он сказал Акселю на ухо:
Рад познакомиться, я подполковник Рестель, возглавляю в восемнадцатой армии отдел «Один Ц».
Аксель слышал об этом отделе и о подполковнике. Они пожали друг другу руки.
Хочу посмотреть, как вы будете это делать. Рестель показал глазами на Чепцова.
Технология примитивная, улыбнулся Аксель, он не хотел вести этот разговор в присутствии Чепцова
Из полуразрушенного кирпичного сарая на окраине сожженной деревни открывался далекий обзор местности хорошо были видны и железнодорожная станция, и чуть правее ближайшая цель Чепцова небольшой городок, который завтра в порядке разведки боем должен быть занят.
Когда стемнело, командир дивизии послал за свою передовую линию две группы разведчиков. Одну к городу, другую к станции. Вскоре обе группы вызвали на себя пулеметный огонь противника, и его огневые точки были зафиксированы артиллерийскими наблюдателями. Как только разведчики вернулись, начался огневой налет на позиции русских, а затем с правого фланга наискось, держа курс на станцию, пошли два танка.
Чепцов простился с Акселем, поблагодарил за помощь командира дивизии, перекрестился и вышел из сарая. Его шаги стихли в темноте. Командир дивизии спросил удивленно:
Русский?
Да. Когда примерно он должен перейти? спросил Аксель.
Через час, не раньше.
Я не имею возможности ждать. Очень прошу вас, если это нетрудно, сообщить мне результат через штаб корпуса.
В штабе, ожидая, пока заправят бензином машину, Аксель разговаривал с подполковником Рестелем. Они сидели за столом в уютном садике позади дома, занятого командиром дивизии. Сад сонно шелестел пожухлой и пыльной листвой, но было тепло по-летнему. Полковник приказал подать кофе и оставил их вдвоем.
Я вижу, ваш русский не из пленных? спросил Рестель.
Обожглись на пленных? спросил Аксель, он не собирался углубляться в подробности. Этот Рестель был слишком самоуверен и немного раздражал своей бесцеремонностью.